«Пообещай мне, что мы никогда не станем похожими на наших родителей»
Яна прокручивает застиранные воспоминания из «счастливых» детских деньков, всё, что только может собрать по клочкам в напрочь убитой антидепрессантами и дешёвым алкоголем памяти. Её мама умерла, когда ей было десять, официально — от сердечного приступа, в действительности — от героинового передоза; нелегко справиться с деньгами, славой и с самим собой. Отец, как тогда казалось, вкалывал даже сверх существующих в сутках двадцати четырех часов, но позже Яночка узнала, что папа по вечерам играет в покер, напивается до блевотины на галстуке за две тысячи долларов и содержит стриптиз-клуб, неоновым красным клеймящий фамилию Климов позором. У Вани примерно такая же ситуация, только мама вместо наркодиспансеров посещала Мальдивы и Бали с любовниками, пока отец проигрывал их новенькую трехкомнатную квартиру в центре Воронежа в том самом стриптиз-клубе, в тот самый долбаный покер. Яна Климова и Ваня Иванов — хрестоматия плохого воспитания.///
Ваня ворочается на смятых бязевых простынях, которые вот-вот и протрутся в нескольких местах, его явно мучают кошмары, возможно, даже кошмары повседневной жизни. Климова вздыхает, завязывая серый шёлковый халат на тонкий поясок, и присаживается на кровать, в надежде отоспаться после очередной смены в баре как следует. Телефон разрывает мозолящими глаза упоминаниями с Тиндера — «давно пора удалить это дурацкое приложение, если хочешь, я сам буду тебя трахать», — и Яна жмёт на «не беспокоить», пока Иванов ещё не проснулся. «Ходишь с айфоном, а купить себе отдельную кровать не можешь, ты типа прикалываешься надо мной?», — Климова знает, что в Ванином стиле добавить ещё что-нибудь про «тогда учись делать минет получше, могу дать попрактиковаться», но Яна — не шлюха, Яна — стриптизёрша (а разве есть разница?), поэтому Иванов тактично умалчивает лишние мысли. Обещание не становиться похожими на их родителей, которое Яна дала Ване в восьмом классе, они благополучно проваливают, причём с таким треском, что Петров, который сейчас мотает свой второй срок за грабёж и разбой, им бы абсолютно точно позавидовал. — Доброе утро, хорошо вчера потрудилась? — Ваня в наполовину заправленной в трусы рубашке запивает бутерброд с дешёвой, на вкус бумажной докторской колбасой растворимым кофе «Каждый день» из ближайшего Ашана. От роскоши былых дней у них осталась только машина Иванова: в трёх местах побитая Беха Х5. Антон Павлович, наверное, любит Ваню, правда, в какой-то своей, извращенной манере, поэтому и не оставил его ни с чем, когда тот покидал отчий дом. — Лучше бы сказал спасибо, вообще-то, на бензин деньги тебе даю я, — Яна заспанная, с растрёпанными волосами и неизменным чувством омерзения к самой себе, даже с утра пораньше. Ваня, если честно, иногда очень хочет обнять Климову, погладить по спине и сказать, что больше точно никто и никогда её не обидит, но держит собственное слово он из рук вон плохо, поэтому отмалчивается в надежде, что когда-нибудь жизнь станет лучше. У них обоих. — Ладно, буду готова через двадцать минут.///
— Ванюш, а тебе не противно, что твоей девушке жирные, потные старики пихают в трусы бабки за то, что она показывает им сиськи, — Вероника Князева всегда была заводилой той части их одногруппников, которые лезли к Яне лишь потому, что она была лучшей подругой тире сожительницей Иванова. — Ты чё от меня хочешь, Князева? — Ваня уже устал повторять, что Яна, вообще-то, не его девушка, в конце-то концов, он ведь не зажеванная в старом бумбоксе кассета. Вероника удовлетворённо хмыкает, ведь, даже если Иванов не отреагировал так, как она представляла в своей пустой навылет башке, то ей всё равно будет очень приятно распустить слухи про то, что Яна сосёт за пропитание. — Ублюдина, — Ваня говорит это тихо, почти себе под нос, но Яна слышит и потому прячет улыбку в растянутом рукаве своего шерстяного свитера. Так уж вышло, что с детства у них не было никого ближе друг друга. «Я буду с тобой дружить, даже когда у тебя там вырастут волосы, как у моей мамы», — четырехлетний мальчик сдерживал свои обещания куда лучше, чем взрослый Иван Антонович.///
Ваня в своей красной форме продавца-консультанта в «Эльдорадо» всегда смешит её, у него такое серьёзное лицо, будто он не эпиляторы продаёт сороколетним тёткам, а запускает ракеты в космос. — Может, купишь что-нибудь, хотя бы наушники, — плаксиво тянет Ваня, — продаж вообще нет. Яна смеётся, запихивая мысли о том, что в таком случае ей придётся взять в полтора раза больше смен, а иначе за квартиру в этом месяце они не расплатятся, и передаёт Ване пакет с пластиковым контейнером. — Опять макароны с тушенкой, — недовольно бубнит Иванов, словно маленький ребёнок. — Ну, уж извини, чёрная икра и лобстеры остались в детстве, — Яна фыркает, недовольная тем, что Ваня как обычно не ценит её труд, — можешь туда вернуться, если хочешь. Но у них у обоих железобетонное табу на ностальгию по прошлому, пусть хоть макароны с тушенкой каждый день.///
Ваня редко приходит к ней в клуб — тут не снимешь глупую девочку, с которой можно под шумок перепихнуться, пока Яна на работе (кровать-то у них всё равно общая), да и, вроде как, у них договорённость: «подружек» Климовой не трахать. Но выдаются такие субботы, когда дома вырубают свет за неуплату, за это Яна ещё устроит ему приличный выговор дома, а твой единственный друг — стриптизёрша, вот и приходится тащиться чёрт знает куда, чтобы выпить дерьмовый коктейль и поглазеть на обвисшие жопы. Если честно, Климова тут самая красивая, обмазанная розовым глиттером, в голове у Вани проносится — «не путаться с клитором», — мерцает в софитах калейдоскопом будоражащих воображение бликов. Иванов пьёт свой коктейль с двойной водкой, бармен удружил по старой памяти, и недовольно морщится, когда долговязый мужик с сальными волосами дрожащими руками засовывает Яне в трусы тысячу рублей; Ваня всё знает, но нахуй ему долбаная съемная хата, которая зарабатывается вот так. Яна не смотрит на него, стыдится, вечно отводит взгляд, пытаясь спрятаться, она вообще против того, чтобы Иванов приходил к ней на «работу». Ваня знает, но у него ведь кредо по жизни делать с точностью до наоборот, когда ему говорят чёткое и ясное «нет». — Какого хера ты припёрся? — Яна подходит к нему примерно через два часа, когда Иванов уже изрядно поддался коктейлями с двойной водкой. Розовые блёстки рассыпаются на её плечах, словно многочисленные созвездия, и Ваня, совсем не кстати, замечает через тонкий кроп-топ, что Климова без лифчика. Яна для него — лучшая подруга детства, опора, девочка, чьи слёзы для него недопустимы; если бы он не был таким слабаком, то обязательно бы защитил её от этого гнилого мирка. — У нас свет в квартире отключили, — как бы невзначай говорит он, хотя где-то на задворках затуманенного палённой алкашкой мозга и отложилась мысль о том, что Климова от этой новости просто взбесится. Но Яна отчего-то совсем не бесится, напротив, Ваня видит в её глазах застоялые бусинки слёз, похожие на мелкий жемчуг. Климова так старается, выворачивает себя наружу, мараясь в блудливой грязи извращенного общества, что безалаберный Ваня, вечно забывающий оплатить счета или купить молоко, часто становится её последней каплей, из-за которой она плачет в туалете клуба под громкую безвкусную музыку из колонок. — Ты заебал, — Яна вдыхает, пытаясь незаметно сморгнуть слёзы и не выдать себя, но голос предательски дрожит похлеще хвалённого бабушкиного хрусталя. «Я тебя ещё не ебал, но можем устроить», — сглатывает Ваня, потому что Яна не очередная проходная в его жизни, она самая особенная из всех особенных. Наверное, поэтому он сгребает её в охапку, сам весь перемазываясь в глиттере, но ему сейчас настолько на это всё равно; когда Ваня пьяный, мир всегда сжимается до одной точки, до точки невозврата — Яны Климовой. — Бросай нахуй эту работу и давай уедем из этого грёбаного Воронежа, куда захочешь, — выдыхает он ей куда-то в шею, запуская по её торчащим позвонкам электрические разряды из мурашек. — И универ тоже бросать? — недоверчиво хмыкает Климова. — А потом там, куда мы переедем, ты точно так же будешь продавать морозилки и телевизоры, а я — танцевать для жирных, потных мужиков у шеста, вся вымазанная в каком-то дерьме, — Яна еле давит противные позывы на порыдать. — Ничего не изменится, Ваня, смирись, мы облажались. — Изменится, — он резко отстраняется от неё и в странном захмелевшем слоумо пытается поймать фокус на её глазах, но с треском проваливается, поэтому совсем не специально смотрит куда-то на губы. — Мы будем вместе. — Мы всегда вместе, — Яна снисходительно улыбается, скрывая участившее сердцебиение, и скидывает всё на то, что Иванов просто напился. Он, может, и правда напился, только, как говорится: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — никуда от этого не денешься. — Вместее, чем раньше, — серьёзно говорит Ваня. — Нет такого слова, придурок, — Яна улыбается и почти не злится на него за неоплаченные счета.///
Следующей осенью они уже в Москве, снимают однушку на окраине, чуть хуже той, что была у них в Воронеже почти в центре, и собираются идти на последний курс РГГУ, в который им каким-то чудом удалось перевестись из ВГУ; Ваня, конечно, молчит о том, что Антон Павлович любит его даже таким раздолбаем, вот тебе и всё чудо. Иванов щелкает каналы на старенькой плазме — «Яна, тут их около ста сорока, вот это, конечно, технологии», — и натыкается на обруганный в своё время даже слепыми «Стриптиз»; символизм в действии. — Никакого стриптиза больше в нашей жизни, — закатывает глаза Климова, ведь Ваня её явно дразнит. — Даже для меня? — актер из Иванова плохой, поэтому его наигранное удивление Станиславский разнёс бы в пух и прах. Яна цокает и подаётся вперед, пытаясь отобрать пульт у Вани, но вместо этого он целует её, оставляя на губах привкус лимонного пирога из пекарни на первом этаже дома. Иногда людям нужно дойти до самого дна, чтобы понять, что спасительный круг всегда был рядом.