Тысяча и один поцелуй

Первый неловкий самый, в тихой комнате, за закрытой дверью, боясь быть услышанными и увиденными, теплыми губами сначала по щеке, после чужие губы найдя, а затем смущенная улыбка Джемина, и переплетенные пальцы на простыне. Второй был ярким, пылким, в комнате практики, когда уйти все успели, оставив двоих в зале с запотевшими зеркалами, в которых лишь призрачно отражались два силуэта, что медленно друг к другу приближались. Рука на талии у Джено, неуверенно пальцами под майку влажную, а губами горячими по шее и выше, до губ. Уже смелее. Третий уютный был, с бабочками в животе и трепетом, под одеялом одним, что Джемин с собой притащил, укрывая их на диване в гостиной, и с головой укутавшись, легкий отпечаток поцелуя на губах Джено оставляет. Десятый на прогулке, в один из немногих выходных, что отводился им раз в неделю. По тихим улочкам шаги шаркающие, руки вниз опущены, едва соприкасаясь пальцами друг с другом. В маленький переулок за руку утаскивает Джемина, зажимая в пространстве тесном, довольной улыбкой сияет лицо старшего, первый, контрольный, второй, не успевая дыхания перевести, глубокий, до дрожи в коленях. Сорок второй — соленый, с обидой еще не прошедшей, и руками трясущимися, что подушку больно в руках сжимают, Джено на коленях сидит, утыкаясь носом холодным куда-то в ключицы, прижимаясь сильнее к парню, что слезы глотает, и целует робко, чтобы боль всю забрать, что сам причиняет. Шестьдесят седьмой, со страхом легким, но предвкушением, в темной комнате на кровати, телами соприкасаясь обнаженными, глаза в глаза, руки крепко в замок, успокаивающие поцелуи в уголок губ, чтобы боли меньше чувствовать. Сотый с трепещущей радостью, теплыми объятиями и аккуратным браслетом на руке, что Джено дарит Джемину, показывая такой же на собственном запастье. Двухсот второй такой родной, привычный уже, домашний, в щеку мягко перед сном, желая спокойной ночи. Пятьсот двадцать пятый несмелый, немного стыдливый, но честный и открытый, а после громкие возгласы ребят, красные от смущения щеки и одобряющие хлопки по спинам обоих. Тысячный такой особенный, с ответными «да», бьющимся сердцем и глазами, полными слез и радости. А после по новой, каждый новый поцелуй будто особенный, не похожий на другие, остающийся в памяти навечно, оставляя невидимую печать их общего «да» и «навсегда». Каждое новое слияние их душ, сердец, до дрожи в коленях и мурашкам по коже. Каждый как последний, до одури, до головокружений и отсутствия воздуха в легких и сил в телах. У них уже тысяча их было, и тысячи еще впереди, но каждый, как в первый раз, каждый особенный.