Цветущей магнолии дурман

Ежегодно под ароматы распустившейся магнолии Цзинь Лин отбывал в Башню Кои на обучение — и это время, к ужасу Цзян Чэна, наступило слишком быстро. Цзян Чэн тайно лелеял надежду, что найдется повод, и в этот раз не придется отпускать Цзинь Лина от себя, да тот и сам не выказывал никакого желания уезжать. Но добрый младший дядюшка Цзинь Гуанъяо написал в письме, что соскучился по племяннику и мечтает о том дне, когда сможет его, наконец, увидеть. Чему не поверили ни сам племянник, ни его старший дядя — назад Цзинь Лин отсылался обычно к началу цветения лотосов, основательно достав всех в Ордене Ланьлин Цзинь своим несносным поведением. И, судя по лицу, в этот раз он готовил нечто из ряда вон выходящее, в надежде, что его отправят домой пораньше. В Пристани Лотоса уже давно привыкли к любым его выходкам и принимали Цзинь Лина таким, какой он есть, хотя и называли часто за глаза юной госпожой. И даже шептались, что он с каждым годом все сильнее и сильнее походит на бабку — те немногие, кто еще помнил родителей Цзян Чэна. Сам Цзян Чэн так не считал, хотя порой племянник и его доводил почти до бешенства — последние месяцы так особенно. После того признания на дальнем пруду, так и оставшегося невысказанным вслух, но понятого обоими, Цзян Чэн ждал, что ничего особо не изменится — Цзинь Лин был еще не в том возрасте, чтобы предпринимать решительные шаги. Цзян Чэн даже старался держаться подальше, чтобы дать ему больше простора, возможность самому выбирать, насколько сближаться. Но Цзинь Лин — то ли по наивности, то ли намеренно — провоцировал. Словно проверял границы дозволенного. Прикасался чаще — и тут же краснел и отступал; целовал в щеку — и сбегал; пытался говорить двусмысленности — но путался в словах от смущения, злился и ругался; а если набирался храбрости и продвигался чуть дальше, чем в предыдущий раз — все равно пугался взрослых реакций Цзян Чэна. Цзян Чэн же терпеливо пережидал эти метания, попытки разобраться, что можно позволить и как далеко зайти. Наступал на горло собственным желаниям, напоминая себе каждый раз, что он старше и должен нести ответственность, что нельзя поддаваться — но у него самого было не так много опыта в отношениях, и он боялся оттолкнуть Цзинь Лина, сделав что-то не то. Хотя порой и его выдержки не хватало. Как в случае с первым и пока единственным настоящим поцелуем после успешной ночной охоты, во время которой Цзинь Лин самолично уничтожил изводящего деревню духа. Он был таким красивым, таким счастливым и гордым собой, так вился вокруг Цзян Чэна, вис на шее и требовательно смотрел в глаза, добиваясь признания своих сил и умений, что Цзян Чэн не удержался. Цзинь Лин сначала замер, обнимая его за плечи, прильнул, раскрыл губы, и лишь когда почувствовал язык во рту — заколотил по плечам. А освободившись из объятий, лягнул по колену и сбежал. Его сладкие неопытные губы, отвечавшие неуверенно и невпопад, до сих пор снились Цзян Чэну. В последний перед отъездом день к ужину Цзинь Лин не вышел, и Цзян Чэн, не став задерживаться за столом, пошел в его комнату. Цзинь Лин хандрил. В халате на голое тело и небрежно подвязанными волосами, он лежал прямо на полу в солнечном пятне и смотрел сквозь раскрытые двери на распустившую десятки белых ароматных цветов магнолию. Заметив дядю, он перевернулся на спину и состроил скорбное лицо. — Не хочу уезжать. Зачем я вообще там нужен? Младшему дяде сроду до меня не было дела. Цзян Чэн подошел, неспешно провел взглядом от криво завязанного хвоста до босых ног и уронил на племянника яблоко, которое захватил с кухни. Цзинь Лин поймал и свирепо надкусил. Цзян Чэн и сам не видел острой необходимости в жизни на два дома — все, что должен был знать юный заклинатель, Цзинь Лин уже знал. — Ты наследник, вежливо и благодарно принимай все, чему тебя могут научить старшие. Цзинь Лин фыркнул, разбрызгивая сок с губ. — Я учусь у тебя. А они говорят, что ты плохо на меня влияешь. Цзян Чэн раздраженно нахмурился. — Кто говорит? Имена. — Да судачат всякие глупцы. Цзинь Лин быстро засунул в рот остаток яблока и сделал вид, что цветущая магнолия очень интересная. Вызнать у него в таком настроении что-то было невозможно, но Цзян Чэн теперь знал, куда смотреть и что слушать. — Я отвезу тебя завтра сам. И задержусь на несколько дней — сам разберусь. Цзинь Лин заулыбался. Глаза его засияли тихой радостью, а лицо осветилось счастьем. Цзян Чэн вздохнул — лучше бы он устроился рядом, головой на острых молодых коленях, дыша сладким ароматом магнолии и любуясь длинными ресницами и румяными от прохладного воздуха щеками. Цзинь Лин бы наверняка смутился, зарделся бы сильнее и прикусил бы зубами нижнюю губу, как делал всегда в волнении души. Как часто Цзян Чэну хотелось освободить ее, растревоженную напором, и успокоить ласковым поцелуем. Вздохнув еще тягостнее, чем раньше, Цзян Чэн развернулся уходить. Он спешил закончить все дела, чтобы погостить в Башне Кои подольше и понять, отчего Цзинь Гуанъяо так хотел свидеться. Цзинь Лин приподнялся и поймал край мантии. — Поцелуй меня. Его требовательный голос сорвался в конце, а взгляд спрятался под ресницами. Цзян Чэн почти задохнулся от силы чувств, настолько ему хотелось упасть между этих белых нежных бедер, рвануть завязки халата и зацеловать племянника от отмеченного меткой лба до твердых пяток. Но Цзинь Лин просил не об этом. — Уверен? Кивнул Цзинь Лин с задержкой, а посмотреть в лицо так и не смог — и это помогло принять решение. Цзян Чэн наклонился, аккуратно отцепил пальцы от ткани, с удовольствием мимоходом огладив нежную кожу запястья, и нажал нужную точку. Рука безвольно упала на пол, Цзинь Лин раскрыл рот, от возмущения не сразу выдавив из себя слова. — Ты! Взгляд сразу стал колючим и недобрым. Цзян Чэн залюбовался гневно сведенными бровями и резко проступившими скулами. — Верни обратно! — Через десять минут само пройдет. — Ты — дохлый евнух, теперь понятно, почему женщины тебя не любят! Придерживая недвижимую кисть, Цзинь Лин попытался пнуть, но разозленный оскорблением его мужского достоинства Цзян Чэн поймал ногу за щиколотку. Тугой комок возбуждения разбух, не давая дышать и застилая глаза. Цзян Чэн повел широко раскрытой ладонью, огладил колено и скользнул дальше по изумительно гладкому и твердому бедру — и едва успел увернуться от второй ноги. Полы халата разошлись, но туда Цзян Чэн благоразумно не смотрел, иначе Цзинь Лин сей миг бы убедился, что его дядя совсем не евнух. Стоило уйти, пока одежда племянника не оказалась безвозвратно испорчена. — Старый извращенец! Голос Цзинь Лина был резким и пронзительным. — Определись уже — чего ты все же хочешь. Слова дались с трудом. Цзян Чэн вышел через сад. Густой воздух, пропитанный сладостью магнолии, затуманил его разум еще сильнее, смешавшись с тяжелым горьким возбуждением. Работу он так и не закончил. До поздней ночи просидел в кабинете, но только даром извел чернила — руки все еще чувствовали теплую упругую плоть, а глаза видели прекрасное сердитое лицо Цзинь Лина. Наверное, было жестоко заставлять его принимать такое решение. Цзинь Лин был невинным, неискушенным, неопытным ребенком, он и не мог знать, чего хочет. Цзян Чэн мог бы дать ему шанс познать и сравнить — но от мысли, что кто-то другой бы ласкал и любил Цзинь Лина, хотелось крушить все вокруг. В расстроенных чувствах Цзян Чэн выпил чарку вина и отправился спать, справедливо рассудив, что утро вечера мудренее и завтрашний день все разрешит. В комнате было темно, только луна подсвечивала в окно рассеянным светом — Цзян Чэн напомнил себе завтра отругать прислугу за погашенные свечи и неподготовленное ложе. Распахнув двери в сад, он впустил в комнату тревожащий душистый запах магнолии, напоминающий о сегодняшнем инциденте, зажег свечу. И застыл от изумления. Цзинь Лин лежал в его кровати, накрывшись одеялом так, что были видны только широко раскрытые глаза. Сердце застучало оглушительно — на это зрелище Цзян Чэн смотрел бы вечно. — Что ты здесь делаешь? Иди спать к себе, ты уже не маленький ребенок. Цзинь Лин отогнул край одеяла, открыв лицо с решительно поджатыми губами. — Вот именно, уже не ребенок. А ты ведешь себя так, будто мне все еще десять. Увидь во мне мужчину! О, Цзян Чэн мог бы рассказать и показать, какого прекрасного мужчину он видит перед собой. Вот только Цзинь Лин бы мог не справиться с этим знанием. — Тогда веди себя, как мужчина, и отправляйся в свою кровать. Цзинь Лин оперся на локти, одеяло соскользнуло, и Цзян Чэн заметил, что тот так и не переоделся. — Но я пришел в твою. Ты сам сказал определиться — и я здесь. Это мужской поступок. Его тон был своевольный, хотя голос срывался. — Поцелуй меня. Я уверен. Цзян Чэн присел на кровать. Цзинь Лин действительно был уверен, и для этого ему понадобилась вся его решимость — так разве мог Цзян Чэн отказать ему? Особенно, когда не хотел. Цзян Чэн наклонился, собрал с худого плеча концы волос, поднес к лицу и вдохнул полной грудью. Собственный аромат Цзинь Лина мешался с ароматом магнолии, и это было лучшее, чем дышал Цзян Чэн в своей жизни. Цзинь Лин поджал дрожащие губы, но не прозвучавшее «старый извращенец» повисло между ними. Именно так Цзян Чэн себя и чувствовал, но сейчас, когда лицо Цзинь Лина было так близко, что на коже оседало его дыхание, Цзян Чэну было безразлично. Склонившись еще ближе, Цзян Чэн на мгновение замер — вдруг Цзинь Лин передумает? — но тот сам порывисто и пылко прижался мягкими и влажными губами к губам. Цзян Чэн поймал их, смял, обласкал языком, наслаждаясь вкусом, и усмирил напор. Хотелось распробовать, впитать каждую секунду, чтобы навсегда, насовсем. Цзинь Лин пытался повторять, и с каждым движением у него получалось все лучше и лучше, как будто он был рожден, чтобы в полумраке ночи, тайком, целовать своего дядю. Но стукнувшись зубами, Цзинь Лин отстранился, и его глаза были такими же опьяняющими, как и губы. Цзинь Лин отдышался, скользнул языком по покрасневшей кромке губ и обнял за шею. — Еще. Целовать его было слаще самой вкусной конфеты. Цзян Чэн стиснул его стройное тело, вжал в себя, погладил спину и оставил ладонь на пояснице. Наклонил голову вбок для удобства, Цзинь Лин повторил, и поцелуй превратился в непристойно глубокий, почти развратный. Цзян Чэн языком ласкал нёбо и язык, принимая неумелые ответные ласки, и терялся в небывалом наслаждении. Цзинь Лин застонал, сильнее свел руки, и Цзян Чэн опрокинул его на кровать. Полубоком, полулежа было неудобно, но Цзян Чэн ни за что бы не прекратил целовать эти желанные губы. Остановился он только когда Цзинь Лин больно потянул волосы на затылке. Цзинь Лин трясся всем телом, прижимал руку к губам, и, наверное, на этом стоило закончить. Но пока было можно, Цзян Чэн хотел попробовать его всего. Он провел губами по шее, ключицам, собирая вкус, сдвинул ворот, обнажая плечо, и царапнул зубами кожу. Раскрытым ртом скользнул ниже, нашел маленький твердый сосок и принялся за него. Цзинь Лин застонал тихо, надрывно и ударил его по голове. Это отрезвило. Цзян Чэн поймал руку, поцеловал ладонь, пальцы и прижал ее к своей пылающей щеке. Закрыл глаза. Он должен был прекратить. — Тебе не стоит оставаться здесь. Цзинь Лин погладил его по лицу и заставил поднять голову, посмотреть на себя. Он выглядел слишком соблазнительно в растрепанной одежде и с припухшими от безудержного поцелуя губами. — Но я хочу остаться. Цзян Чэн привык выполнять все его «хочу», избаловав без меры, и сейчас тоже не видел повода противиться. Он даст Цзинь Лину то, чего тот просит, и успокоит свою мятущуюся жажду. Совсем немного, чтобы можно было ждать еще и еще. Полетевшее в сторону одеяло было ответом. Цзинь Лин вцепился в пояс халата, удерживая единственную преграду между ними, но Цзян Чэн пока не стал его трогать. Он быстро и остро поцеловал горячие губы, обнажил второе плечо, оглядев вздымающуюся грудь, покрытую ярким румянцем, и со всей страстью вернулся к соскам. Цзинь Лин всхлипнул, изогнулся, подставляя больше тела под ласку, и застонал. Эти стоны пьянили сильнее настоявшегося вина, Цзян Чэн мог бы слушать их вечность. Но и другие могли услышать и прибежать в покои господина, узнать, что случилось. А Цзян Чэн не был готов делиться происходящим с остальным миром. Все, что творилось в эту хмельную от магнолии ночь, должно было остаться в этой комнате. Он накрыл губы Цзинь Лина ладонью, заглушая стоны, и опустился ниже. Завязки будто сами распустились под пальцами, полы халата соскользнули, представляя под его пламенный взор изящное, гибкое восхитительное тело с белой кожей и плавными линиями. Цзинь Лин только входил в возраст, и хотя много тренировался, мышцы пока не проступали явно, но делали его твердым и сильным. Чуть впалый живот был гладким. Цзян Чэн обцеловал его по кругу, задев подбородком нежно-розовую головку, блестящую влажно и соблазнительно, и чуть не сошел с ума от дикой похоти, захлестнувшей его после протяжного стона удовольствия. Цзинь Лин накрыл его ладонь сверху своей, вжал в раскрытый рот, и прикусил пальцы. Одежда мешала, мешало все, даже воздух, который был между ним и Цзинь Лином, но раздеваться Цзян Чэн опасался. Боялся не сдержаться и овладеть, пусть бы даже племянник сопротивлялся и рыдал. Он не хотел заходить так далеко. Но кое-что позволить себе мог. Цзян Чэн передвинулся удобнее, лег между раздвинутых бедер, прижался к кровати, задавливая свой пыл. Небольшой аккуратный член удобно лег в руку, Цзян Чэн неспешно провел вверх-вниз, наслаждаясь ощущениями и заглушенными стонами. Попробовал на вкус и впустил в рот головку. Цзинь Лин мычал и цеплялся за руку, царапал ногтями и задевал языком кожу. Шальной от возбуждения, своего и чужого, Цзян Чэн и сам едва не стонал. Член проскользнул дальше, уперся в щеку, и, пожалуй, так бы Цзян Чэн хотел остаться насовсем. Его тяжесть на языке, его вкус, легкий пушок на лобке и маленькие яички — все это было идеально в Цзинь Лине, совершенно, прекрасно. Волнительный опыт, который они делили, первый для обоих, был столь потрясающий, что Цзян Чэн почти не помнил себя от страсти, от удовольствия, от распирающих чувств. Он не помнил о себе, имели значение только дрожащие бедра, стискивающие его плечи, напряженный живот, неясные звуки, которые сами рвались из груди — его или Цзинь Лина. Извивающееся от его ласк тело, желанное, любимое, искушающее столько времени, что, казалось, эта пытка была бесконечной. Но вот Цзинь Лин лежал под ним, гладил руку и плечо, хватал за волосы — все, как мечтал Цзян Чэн долгими томительными ночами. Цзинь Лин подкидывал бедра навстречу губам, его вкус становился гуще и ярче, слюна стала вязкой, и Цзян Чэн пропустил момент, когда терпкое семя заполнило его рот. Придавив ладонью живот, Цзян Чэн впитывал удовольствие Цзинь Лина всем телом, его запах, его сладость, его дрожь. Дождавшись, когда Цзинь Лин перестал вздрагивать и расслабил мышцы, Цзян Чэн выпустил его изо рта и лег рядом. Притянул к себе, удобно устроил под боком и прикрыл голое тело халатом, не в силах спокойно смотреть на него. Цзинь Лин обнял его поперек груди и спрятал лицо на плече. Его сердце, как свое, билось в ребра, постепенно успокаиваясь. Цзян Чэн нервно кусал губы, считал удары и ждал. Оставаться в таком возбуждении было невыносимо. Одежда терла, раздражала, мучила, Цзян Чэну необходимо было снять ее, избавиться от напряжения, принести и себе, пусть временное и неполное, расслабление. Но сделать это в присутствии Цзинь Лина он не мог. Не мог испугать племянника силой своей похоти, своим возбужденным естеством, своей жаждой и страстью. Нужно было дождаться, пока Цзинь Лин уснет и выйти в сад. Или еще дальше, к пруду, где его точно не заметят. А если и заметят, то не удивятся — у Цзян Чэна часто бывали бессонные ночи, с которыми он справлялся разными способами. Только выпускать из рук драгоценное тело совсем не хотелось. Ничего, ему было не привыкать к воздержанию. За размышлениями Цзян Чэн не сразу заметил, что рука Цзинь Лина сползла с груди на пояс и пыталась распутать узлы. Цзян Чэн придавил ладонь своей. — Что ты делаешь? — Ты собираешься спать в одежде? Его охрипший голос жаркой волной прокатился по телу. — А-Лин… Цзян Чэн не знал, что хотел сказать. Жестокостью к племяннику было бы прогнать его теперь, жестокостью к себе — оставить. Цзинь Лин решил все сам. — Это несправедливо, что я раздет, а ты — нет. Снимай. И совсем уж бесцеремонно принялся дергать одежду. Цзян Чэн сорвался с кровати, намереваясь отругать за такое поведение, но не смог. Цзинь Лин сел, едва прикрываясь халатом. Лента сползла с волос, и они рассыпались по плечам. Губы припухли, а глаза все еще были затуманены. Трясущимися пальцами Цзян Чэн распустил пояс, скинул мантию. Пускай Цзинь Лин сам все увидит, испугается и убежит — у Цзян Чэна не было сил отталкивать его. Когда он распахнул халат, Цзинь Лин тихо вскрикнул и прикрыл лицо рукавом. Но все равно подглядывал, пока Цзян Чэн снимал рубаху. Нижние штаны, тонкие и легкие, ничего не скрывали. Цзинь Лин открылся и, жадно изучая глазами его тело, но при этом мучительно ярко покраснев, протянул руку и потрогал живот. Прикосновение ударило, как хлыст, Цзян Чэн застонал и прижал его ладонь к коже. — Чего ты добиваешься? Цзинь Лин посмотрел на него раздосадовано. — Зачем ты вынуждаешь меня говорить вслух непристойности? Ты же старше. Все же, ты извращенец, дядя. — Но не дохлый евнух. Цзян Чэн криво улыбнулся. Цзинь Лин протяжно вздохнул, облизнулся и увлеченно провел рукой вверх, задел пальцем сосок. — Не знаю, я пока не убедился. Все небеса и ад видели, что Цзян Чэн не хотел доводить до этого. Он собирался остановиться на том, что уже случилось, и дальше двигаться так же неторопливо, как и раньше. Но Цзинь Лин напрашивался сам. А Цзян Чэн слишком долго этого ждал. Возбуждение немного отступило, разум прояснился, но Цзян Чэн не намерен был больше тянуть. Он встал коленями на кровать, взял лицо Цзинь Лина ладонями и заглянул в теплые томные глаза. — Не проси меня остановиться, я не послушаю. И поцеловал, не дав ответить. Этот поцелуй был лучше прежнего. Цзян Чэн не сдерживал себя более, вылизывал рот, кусал губы, посасывал язык, проникал так глубоко, как мог. Цзинь Лин стонал, бездумно гладил плечи и спину, царапал грудь. Сжимал пальцы на боках и льнул всем телом. Юность тороплива — Цзян Чэн чувствовал его возрождающееся возбуждение и усиливал напор. Можно было целовать Цзинь Лина бесконечно, но теперь, когда он мог позволить себе все, ограничиваться поцелуем не было смысла. Уронив Цзинь Лина на спину, Цзян Чэн упал сверху, придавил, потерся. Твердый мокрый член скользнул по его животу, Цзинь Лин жалобно всхлипнул и прикусил ребро ладони. Умный мальчик, он понимал, что нужно быть тихим. Цзян Чэн поднялся, оглядел с головы до ног, залюбовался белой кожей, на которой алели следы его любви. От того, что Цзян Чэн пробовал его первым, в душе расцветало темное грязное удовлетворение. Его Цзинь Лин, его чарующий цветок, был достоин самых сильных чувств, самого глубокого наслаждения. И Цзян Чэн собирался дать ему все это. Он помог Цзинь Лину выпутаться из одежды и сам избавился от последней сдерживающей преграды. Цзинь Лин испуганно распахнул глаза, рассматривая его естество, дернулся в сторону, но был пойман в крепкие объятия. Новый чувственный поцелуй быстро стер страх, втянул в дикие жаркие ласки, утопил в кипучей страсти. Цзян Чэн гладил тонкое изящное тело, целовал длинные ноги, облизывал пальцы — как будто в сладострастном сне, преследующем его снова и снова. Порыв ветра занес в раскрытые двери запах магнолии. Он ударил в голову, замутил сознание, окутал в душный кокон, проник внутрь. Цзян Чэн потерялся в аромате, в пылающих прикосновениях, хриплых стонах, в безумии всей этой ночи. Собственное неудовлетворенное напряжение становилось невыносимым. Цзян Чэн перевернул истомленного Цзинь Лина на живот, откинул в сторону прилипшие к спине волосы, поцеловал лопатки, каждый позвонок и нетерпеливо сжал упругие ягодицы. Раздвинул и, не веря, что действительно это делает, обвел языком маленькое нежное отверстие. Цзинь Лин закричал в подушку, забился, задергался, уходя от прикосновения. Но когда Цзян Чэн отстранился — хоть и обещал не останавливаться, но на самом деле принуждать племянника не собирался, — Цзинь Лин наощупь нашел его голову и вернул обратно, расставив шире колени и прогнувшись в пояснице. Цзян Чэн благодарно погладил спину, бедра и перевел руку вперед, под живот. Их пальцы столкнулись, сплелись и задвигались в едином ритме. Цзинь Лин сорвано стонал, задыхаясь, просил не останавливаться, никогда, никогда. — Дядя, еще, умоляю. Цзян Чэн продолжал ласкать, раскрывая его, как раскрывают драгоценный и желанный подарок, как в тумане готовил его пальцами, губами, слушая тихие звуки. Наверное, все это было для Цзинь Лина слишком сильно и много, но он выдержит, он сможет. Когда Цзинь Лин выгнулся, оголтело насаживаясь на пальцы, Цзян Чэн перевернул его на спину — он хотел видеть лицо племянника, смотреть в его глаза, замечать каждый оттенок удовольствия. Цзинь Лин недовольно всхлипнул, вытер искусанные губы и послушно закинул ноги на плечи, напряженно замер, вцепившись в простыню. Его глаза следили за каждым движением, но член был твердым. Цзян Чэн наскоро приласкал его рукой, дождался длинного глубокого стона и устроил Цзинь Лина на своих коленях, обняв ноги. Входить было тяжело, Цзинь Лин все равно оставался узким, а когда Цзян Чэну все же удалось, слезы едва не полились из его широко раскрытых глаз. Цзян Чэн отступил, наклонился, согнув Цзинь Лина почти пополам, поцеловал мокрые ресницы, щеки и закушенные губы. Цзинь Лин ответил, и тело его постепенно расслаблялось. Цзян Чэн попробовал снова, и в этот раз получилось легче. Цзинь Лин тяжело выдохнул и закрыл глаза. Мышцы расходились с трудом, но с каждым движением Цзян Чэн проникал все глубже и глубже, и настал миг, когда он оказался внутри полностью. Пот бежал по спине и лицу, от напряжения Цзян Чэн почти не понимал, что делал, только одна мысль билась вместе с сердцем — Цзинь Лин теперь принадлежал только ему, во всех смыслах. Пусть это было извращенно и осуждаемо, но это не имело значения. Цзян Чэн отпустил ноги Цзинь Лина и лег, удерживая себя на локтях. Так двигаться было легче, Цзян Чэн выбрал ровный глубокий ритм и снова припал поцелуем к и так измученным губам. Цзинь Лин обнял его за шею, сдавил бока бедрами, и тело само подстроилось под толчки. Кровать поскрипывала в тон шумному дыханию и звукам. Хотелось сорваться, хотелось безумно вбиваться в жаркое и тугое, отдаться безумной похоти, в которой всего было мало — оборванных стонов, прикосновений разгоряченной кожи, объятий, поцелуев, еле слышного шепота: еще, да, пожалуйста. Цзян Чэн не знал, кто кого умолял, просил, требовал. Кажется, он сам бессмысленно повторял, какой Цзинь Лин красивый, сладкий, ласковый, его королевский пион, его белый лотос, его дурманная магнолия. Просто в какой-то миг все исчезло, остались только он, его А-Лин и их общее наслаждение. Приходить в себя не хотелось. Но прохладный ночной воздух остужал разгоряченное тело, мышцы болели от напряжения, хотелось пить, а Цзинь Лин тяжело дышал в шею. Цзян Чэн освободился от объятий, лег рядом и накрыл их одеялом. Где-то под ногами мешалась брошенная одежда, но вставать было лень — эту ночь и эти чувства не хотелось заканчивать простыми человеческими необходимостями, все могло подождать до утра. Цзян Чэн чувствовал себя переродившимся в новой счастливой жизни, ему было слишком хорошо. Цзинь Лин перелег ближе, обнял и уткнулся носом в плечо, оскорбленно пожаловался. — Все болит. Его сорванный голос звучал самой чарующей музыкой. Цзян Чэн улыбнулся. — Не евнух? — Нет. Цзинь Лин буркнул куда-то в подмышку — брать свои слова назад он не любил. — Не смогу завтра никуда ехать сам. На руках понесешь. — Поедешь в повозке, на подушках, как маленькая привередливая принцесса. — Я не маленький. Цзинь Лин обиделся, ущипнул его два раза и захохотал, когда Цзян Чэн защекотал в ответ. Отсмеявшись, он загрустил. — Теперь еще сильнее не хочу уезжать. Приезжай чаще. Или вообще оставайся гостить, вместе вернемся. Цзян Чэн не ответил. Он и так мотался почти каждую неделю в Орден Ланьлин Цзинь, когда племянник там жил — куда уж чаще. Он затащил Цзинь Лина на себя, погладил по голове и целомудренно поцеловал в лоб. Цзинь Лин затих, не зная, как ответить на простые, в общем-то, знаки внимания, которые раньше были понятны, а теперь означали что-то другое. — Дядя, я люблю тебя. От этого робкого признания внутри заполыхало по новой. Цзян Чэн мягко прижал его голову к своей груди. Ему не нужно было отвечать словами, прямо сейчас Цзинь Лин слушал его сердце.