Наизнанку

       Он захлёбывается истерическим хохотом и собственной кровью. Измождённый, загнанный, жалкий.        — Даже не думай, док, — он хрипит так, что слов почти не разобрать. — Даже не думай. Я прикончу тебя, слышишь?        Силуэт в белом халате, такой ненавистный, лезущий не в своё дело, мерзкий, приближается ещё на один шаг. Случайный блик выхватывает из темноты его осунувшееся лицо. О, только не эта мученическая мина, нет-нет-нет-нет-нет. Щёлкает замок медицинского чемоданчика.        — Я помогу.       — Поможешь? Поможешь?! Это что, шутка такая, да? Мне не нужна. Ничья. П͍̩̐̈̏̂̏̃̕͡о̐̂́̿͆͆̚͘м̪̮͙̏͒͛͌̉̓̐͐͌̚о̧̮͉̬̑̓̈́͗̓̊̉̍̾͟щ̘͊̈́̉́̅͛̓̅ь̛̩̔̿͛̅́̐́͑͘͜.        Выпад получается вялым, не достать докторишку — слишком далеко стоит. Предусмотрительный умник. А пальцы слабые, даже чересчур, нож выскальзывает из руки и предательски падает дальше, чем можно дотянуться. Пахнет спиртом, медикаментами и латексом.        — Это для твоей же пользы. — Его воротит от слов Хенрика и от больничных запахов, которые тянутся за ним шлейфом.        Кажется, это был шприц. Чуть блеснул у края рукава, выдав себя.        — Подойдёшь ближе, и я воткну эту иголку тебе в глаз, — обещает он, по-звериному скалится, пока ещё может.        Угроза действует, но куда слабее, чем ему бы хотелось. Хенрик поправляет чуть съехавшие очки и замедляет шаг. Подкрадывается, как к бешеному зверьку.        — Больно? — Он смотрит на беспорядочно исполосованную шею, на новые порезы поверх зарубцевавшихся.        То ещё месиво, а? Хотя тебя этим не пронять, и не такое видел.        — Хочешь проверить?        Он не вернётся туда, не вернётся, нет. Лучше сдохнуть, чем снова быть обглоданным до костей тенями из своих кошмаров. Шепотки больше не получится запрятать подальше, они вырвутся наружу. И тогда он останется один. Один посреди выжженной пустоши до следующего пробуждения.        — Я буду рядом. Прослежу, чтобы ничего не случилось.        — Можно подумать, мне сдалось… — Он начинает с усмешкой, но Хенрик перебивает, не дослушивая:        — Джек рассказал обо всём, что увидел в твоей голове.        Кажется, назревающая бравада с треском провалилась. Улыбка тоже трескается, разваливается пополам. Как много он видел? Что именно?        Ещё шаг. Он уже готов вцепиться в глотку Хенрика зубами, там, где сейчас слишком часто пульсирует артерия. Тебе ведь тоже страшно, а, док?        — Только попробуй. — Он смотрит исподлобья, глаза в глаза. — Мне плевать, что тебе наплёл Джек. Не смей.        Хенрик отводит взгляд. Наклоняется, чтобы поднять нож, рассматривает багровые узоры на лезвии, следы безумной пляски. И приглушённо вздыхает.       Хватит.        — Не надо меня жалеть. — Его кривит от отвращения.        Сколько шрамов нужно, чтобы заставить голоса замолчать? Он резал до кровавой пелены, до немеющих рук, до тех пор, пока не перестал что-либо чувствовать, но они всё ещё здесь. Всё ещё следят. Всё ещё издеваются.        Хенрик небрежно откидывает нож за спину, к противоположной стене. На перчатках остаются тёмно-красные полосы.        — Считаешь, что не стоишь этого?        Он лязгает зубами вместо ответа. Здесь нечего «считать». Тебе ведь лучше многих должно быть известно о том, каково это — быть беспомощным, марионеткой, обвязанной цветными нитками. Так к чему этот фарс?        Между ними меньше метра, любое движение отзывается в голове гулом. Он механически шарит по полу в поисках ножа, прекрасно зная, что не найдёт.       Пожалуйста, хватит.        Удар кажется на редкость подлым, пусть и не в спину. Он дёргается, пытается перехватить чужую руку, но не хватает сил. Игла, расцарапав запястье, входит под кожу.        — Как же я тебя ненавижу, — хихикает он, ухватившись за белоснежный рукав.       С подбородка медленно стекает кровь, пачкает провонявший стерильной чистотой халат. Кап, кап, кап. Хенрик что-то говорит, но он не слышит. Ничего не слышит, кроме свистящего перешёптывания.        «Ты слаб. Такой же, как и он».        — … на меня! Слышишь? — Хенрик трясёт его за плечо.        «Бесполезный».        — Смотри на меня. — Док, кажется, ты повторяешься.        Он пытается зацепиться взглядом хоть за что-нибудь и с трудом останавливается на очках Хенрика. В них — отражение зелёных искр, мечущихся по стенам, за ними — слишком светлые глаза.        — Хорошо… — Хенрик выдыхает с явным облегчением и тихо добавляет, будто и не ему вовсе: — Wir werden das hinkriegen.*        Голоса понемногу гаснут, нехотя замирая в тишине. Один за другим. Рассыпается давящий рокот. Он невольно вспоминает чью-то коллекцию некогда живой фауны, где между чучелами животных и банками с какой-то заспиртованной гадостью стояла основная гордость коллекционера — массивная стеклянная коробка с бабочками, наколотыми на огромные булавки. Лицо владельца давно стёрлось из памяти, отвратная картина — нет.        Становится тошно. Он чувствует себя таким же, распластавшимся по полу, пригвождённым к половицам. Острие торчит из-под левой лопатки, скребёт по доскам, а иголка, тонкая и длинная, пробила насквозь, только вот как-то криво, под углом.        Кажется, он бредит.        Следующая мысль не такая мерзотная. Большее похожа на констатацию факта: Хенрик на редкость странный врач. Слишком правильный. Зачем-то латает его раны, бинтует шею, прощает то, чего он сам точно бы не простил никогда в жизни.        Ему не понять причину этой безвозмездной помощи. Что-то совсем чуждое, неестественное. Словно где-то с обратной стороны черепа выбита негласная истина: «За всё нужно платить». Вот бы вскрыть его однажды и проверить… Заодно вытрясти оттуда хотя бы часть скопившейся грязи.        — Тебе нужно отдохнуть, — голос Хенрика вклинивается в спутанный клубок его мыслей, отчасти возвращая на землю. — Теперь уже можно.       Его лицо искажает гримасой, в которой только безумец смог бы разглядеть улыбку.        — А если не проснусь?        — Проснёшься. Я всё-таки «стопроцентно настоящий доктор». — Хенрик устало хмыкает. — Могу поручиться.