Старый детектив на новый лад

      В который раз мне пришлось присутствовать на похоронах. Только теперь я хоронила не просто товарища, не дедушку или бабушку. Я хоронила родного любимого брата.       Его невеста была в депрессии и даже не понимала, что ей говорят. Мама приютила к себе несостоявшуюся невестку и отпаивала её лекарствами. Эдди долго стоял над могилой Тоби и что-то бормотал себе под нос. Папа был безутешен, рвал и метал всё, что попадалось на его пути. Он закрылся в своей комнате и стал изучать материалы о Кире.       Где-то неделю я пребывала в депрессии, Рюзаки дал мне отпуск, пока я не успокоюсь. Мои переживания, как говорил Эл, могли бы намекнуть на мои родственные связи, а этого никому не нужно было. Похоже, Рюзаки не меньше моего подозревал Лайта.       Прошло ещё пару месяцев, от меня всё это время не отходила Мисора, видимо, папа попросил её приглядывать за мной.       Иногда мне звонил Рюзаки, спрашивая, как моё здоровье. Его звонки были настолько неожиданными и приятными, что вскоре моя депрессия отошла на второй план, и я занялась делом Киры.       Фактов нет, как таковых. Только скользкие подозрения. Мисора очень переживала за меня, теперь я чаще уходила в себя, обнимая кролика, подаренного мне на прощание Тоби. Брат будто чувствовал, он послал письма и маме, и отцу, и Эдди. Все получили подарки от Тоби. И Эдди признавал, что он хотел бы помириться с Тоби. Но было поздно. И Тоби больше не мог говорить. Его не было.       В предновогодней суете убийства не прекратились, но все как-то меньше внимания обращали на это, так как Новый год всё же занимал всех больше, нежели криминал. Всем хотелось забыться, и я была не исключением.       Я навещала могилу Тоби каждый месяц, и как оказалось, его невеста была беременна. В семье ожидали пополнение. Ещё один племянник или племянница. Мама была рада этому и души не чаяла в невестке. Эдди тоже стал относиться к нам куда добрее. Они стали проводить вместе больше времени, и папу удалось вытащить из его кабинета. Только меня не было с ними, я пропадала в штабе днями, в бумагах и раздумьях. Часто за мной молча наблюдал Рюзаки или Ватари, я, ничего не говоря, занималась делом.       Нас стал навещать Соитиро, он постоянно беседовал с моим отцом. Все старались поддержать нас как могли. Кроме Лайта. Он, похоже, не знал, что за горе случилось у меня. А если он знал – то он Кира. Я решила считать именно так, и все мои догадки выходили именно к Лайту. Я всё пыталась связать с ним, но пока что получалось не особо хорошо.       Перед Новым годом Мисора и Рей, её жених, решили взять отгул на пару дней. Но так как Рей следил за каким-то учеником или студентом (я точно не знала), то он отложил это вплоть до праздника. Наоми уехала к родным.       Сюити тоже захотелось съездить с семьёй за подарками, приготовить кадомацу [1] и так далее. Всем хотелось праздника. Рюзаки не стал возражать и распустил всех на пару дней. Мне тоже представился шанс отдохнуть, побыть дома. Я не стала брать с собой никаких вещей, просто навестить родных было лучше всего.       Но стоило мне выйти за пределы штаба, как мой телефон буквально разнёсся от звонков. Все вдруг вспомнили о моём существовании, выражали соболезнования по поводу Тоби и приглашали к себе. Я решила немного развеяться и уехала к друзьям.       Два дня я пропадала с друзьями, вспоминая школьные годы и те времена, когда всё не казалось таким жестоким. Мы даже встретили Кумико, которая выпила с нами, вспоминая Лэнса. Она носила его кольцо, и как мы поняли, она собиралась в монастырь, куда-нибудь в Англию. После смерти Лэнса она вдруг поняла, что ей никто не был нужен, кроме него. И никому она кроме него принадлежать не будет. Мы проводили Куми в аэропорт и попрощались.       Мои друзья помнили меня, но стали они совершенно другими. Взрослыми, не такими, как раньше. Я с грустью приметила этот факт и поплелась домой.       Дома я удивлённо стояла у входа и наблюдала за картиной, которую не ожидала увидеть никогда более. Отец и Эдди ставили ёлку, мама с невестками разбирала игрушки, а племянники игрались на диване. Я впервые видела такую дружескую обстановку. Мама с улыбкой встретила меня и обняла. Она заметно поседела, под глазами наплыли заплаканные круги.       Я крепко обняла маму, как давно я этого не делала. Потом ко мне подошёл и отец, и Эдди. Я обняла всех поочерёдно, побесилась немного с племянниками, и вот настал момент украшать ёлку. Да, мы решили не изменять европейским привычкам и небольшое деревце стояло в гостиной. Я с радостью подавала игрушки, мы дружно украшали гостиную, разговаривали и смеялись.       Когда же настал момент надеть на ёлку звезду, все вдруг уселись на диван, и мама грустно сказала: — Тоби бы повесил, он был высокий…       Все на мгновение замолчали, опустив глаза. — Доченька, – обратилась ко мне мама, – мы теперь будем вместе, как ты хотела. — Правда-правда, – кивнул Эдди.       Все улыбнулись мне и закивали. Вдруг кто-то позвонил в дверь. — Мы кого-то ждём? – спросила я.       Все пожали плечами. Я подошла к двери и открыла её. Тот, кого я увидела, удивил и одновременно обрадовал меня. На пороге стоял Рюзаки, самый настоящий Рюзаки! В куртке, обмотанный шарфом и без шапки, на его волосы спокойно падали снежинки. Эл взирал на меня своими большими глазами, потирая ладошки в больших варежках. — Рюзаки? – радостно спросила я, на лице моём читалось большое удивление. — Да, привет… Я вижу, ты тут… Занята, прости, я пойду, пожалуй… Просто в штабе так… Одиноко, – Рюзаки развернулся и уже приготовился уходить, но я схватила его за руку. — Эй, ты с чего такое взял? Занята, ха-ха! Заходи! Откуда ты мой адрес знаешь? — Твой отец приглашал меня, просто… – тихо проговорил Рюзаки, пряча глаза за шарфом. — Проходи, – я завела детектива в дом.       Все уставились на нас, я резко отпустила руку детектива. — Мама, папа, – слово «папа» я выделила, так как он знал, что это Эл, но никто более не должен был знать об этом. Все были представлены детективу, а он им, – это Рюзаки. — Здравствуйте, – спокойно поздоровался Рюзаки. — А, проходи-проходи! – папа узнал великого детектива, но виду не подал, встречая гостя рукопожатием.       Эдди тоже подал Рюзаки руку. Пока я вешала его куртку на вешалку, мама уже осмотрела гостя и докапывалась до него разного рода вопросами. Эл с удовольствием отвечал на них, иногда уводя её от одной темы к другой.       Мама принесла печенье и чай, все уселись за трапезу. Меня усадили рядом с Рюзаки. Я покраснела, сама не зная, почему. Может, потому что все уставились на нас и, не отводя взглядов, что-то там говорили?       Рюзаки же спокойно беседовал с папой и Эдди, восхищая своими речами всех остальных. Я была рада такой большой компании и вдруг почувствовала, что пустота, образовавшаяся после смерти Тоби, будто заполнена. Да, вот оно пустое место, оно занято. На нём нет Тоби, но на нём сидит Рюзаки. Этот странный парень, давно не причёсывающийся, не спавший как следует. Он с удовольствием уплетал печенье и уже, похоже, не был так сконфужен, как на входе. Ему нравились беседы с моим отцом. — Ваша дочь пишет отличные стихи, – похвалил меня маме Рюзаки. — О, моя доча и рисует, и на пианино играет, она такой талант, такой талант!       Рюзаки посмотрел на меня и, отправив в рот очередную печеньку, попросил: — Сыграешь что-нибудь? — Рюзаки… – смущённо сказала я. — Сыграй, сыграй! – забегали вокруг меня племянники. — Ну ладно, учтите, я давно не играла!       Я начала играть «Лунную сонату» [2] Бетховена [3], единственное, что я помнила; единственное, что я выучила на всю жизнь. Эти грустные раскаты, то тихие, то громкие, эти звуки души.       Как считала я, она лучше всего выражала то ощущение, которое я чувствовала при грусти. Когда-то давно. После всех смертей, которые мне удалось увидеть, моя грусть стала агрессивной и ужасной, кровавой и крикливой. А раньше грусть была чистой, как «Лунная соната».       Мама потянулась за платочком, тихо плача, и держа папу за руку. Элис и Эдди тоже взялись за руки. Элла грустно смотрела на меня и на детишек. Дети замолчали и, раскрыв рот, наблюдали за моими руками. Рюзаки тоже то переводил взгляд на руки, то на моё лицо.       Я ни о чём не думала, ни о них, ни о Кире. Как же я давно не играла… Когда играла, я забывала обо всём. Было лишь то, что я чувствую. Мне становилось легче с каждым нажатием клавиши.       Тоби уходил из сердца, он не был грузом. Он оставался лишь хорошим воспоминанием, моим любимым братом. Его «чёрное сердце» на моей груди грело меня.       Глаза Рюзаки казались мне как никогда глубокими тогда, он молча сидел, поджав под себя ноги, он, не отрываясь, следил за моими пальцами. Будто он понимал меня, то, что я говорю при помощи звуков. Я рыдала, жаловалась на жизнь, говорила о судьбе, всё при помощи игры на пианино. И он слушал, как это умел делать, и понимал. Всё. Для него это был разговор, а не просто мелодия.       Раскат один, второй, третий, затишье, опять раскат. Я прикрывала глаза при раскате, затаивала дыхание при затишье. Будто боясь нарушить эту идиллию, воцарившуюся в доме.       Какой бы Кира мог это нарушить? Нет, Ягами Лайт не мог так смотреть, как это делал Рюзаки. Этот детектив. Он смотрел так… нежно, так ласково, что я чуть ли не сбилась. Я доиграла. Все зааплодировали, мама плакала на плече у папы. — Давайте звезду сделаем! – закричали дети. — Тащи стул, – сказал папа Эдди. — Так вот же молодой человек, высокий, – указала мама на Рюзаки, – он нам и поможет?       Рюзаки кивнул, взял, предварительно взлохматив макушку моего племянника, звезду из его рук и надел её на верхушку ёлки. Все радостно закричали. — Вот здорово, спасибо Вам! – благодарила его мама.       Минут через тридцать Эдди с семьёй начал собираться домой. Они уехали. Рюзаки тоже вскоре засобирался. — Что же Вы покидаете нас? – спросила мама, немного расстроено. — Мне пора, я ещё вернусь, обещаю, – ответил Рюзаки. — Я провожу тебя, – скорее оделась я, мне не хотелось отпускать детектива. — Ты придёшь? – спросил меня отец с надеждой на положительный ответ. — Да, пап, – подтвердила я его ожидания.       Что же, перед праздником я решила побыть с семьёй.       Мы с Рюзаки оделись и вышли. Снежок так и падал, ветра совсем не было. Мы молча дошли до первого поворота, и тут Рюзаки начал разговор: — Ты неплохо играешь. — А ты прекрасно слушаешь… – ответила я, покрывшись опять румянцем. — Да что там, слушать. Ты пишешь, играешь, рисуешь ещё. Ты идеальна? — Да что ты… Прям уж! Этого мало. — Чего же много? — Ну, знать ещё языков двадцать иностранных, разбираться в науках, побывать в разных странах, быть красивой, с милым голоском, уметь петь, танцевать и быть желанной. — Побывать в странах и выучить языки и науки ты ещё успеешь, – Рюзаки скрылся за своим шарфом. — А как же?.. — Тебе не надо быть красивее, у тебя замечательный голос, а петь и танцевать ты просто не пробовала. — Рюзаки, да что ты!.. — Давай попробуем танцевать? – предложил он. — Прямо тут? — Давай! Давай руки!       Он взял меня за руки, я положила одну руку ему на плечо, вторую вложила ему в ладонь. Его другая его рука была у меня на талии. Мы закружились вместе со снежинками в танце, и, казалось, ничто не сможет нарушить этого… Чуда. Этого счастья.       Я весело смеялась, и вот, мы вместе упали, поскольку Рюзаки вёл и поскользнулся. Мы засмеялись…       Вдруг телефон Рюзаки завибрировал и детектив ответил. Он молча выслушал, его вид стал хмурым. — Что? Что такое? – спросила я. — Рей Пенбер мёртв. Сердечный приступ на станции метро.       Я в ужасе посмотрела на Рюзаки, тот быстро встал и отряхнулся. Кира не дремал, Кира действовал. И теперь не только с преступниками.