О слабостях

Если бы меня попросили описать свою самую отвратительную слабость, то я бы, не раздумывая, сказала: у него ровно восемь ярко выраженных кубиков пресса, слишком узкий разрез глаз и лисья улыбка. Если бы мне пришлось назвать пагубную привычку, которой удалось перевернуть мою серую обыденность вверх тормашками и разворошить её изнутри, как осиный улей, то я бы ответила: следить, как Пак Чимин проводит языком по своим губам. Туда-сюда. Туда-сюда. Отвечая у доски, заинтересованно листая учебник по теории массовых коммуникаций, пялясь в экран телефона (наверняка лайкая очередную университетскую красавицу, которая выложила в ленту парочку соблазнительных фотографий) или танцуя его-эти-чёртовы-танцы в спортивном зале после последней пары, Пак Чимин систематически облизывается, как наевшийся сметаны кот, и, кажется, совершенно не думает о последствиях. Тут же прячет язык за двумя ровными рядами белых зубов. Откидывает назад лезущую в глаза чёлку. А мне просто хочется прижать ладони к раскрасневшимся щекам и поймать этого улыбающегося засранца, чтобы зашить ему рот нитками. Потому что плохие привычки нужно пресекать на корню, а то выйдет как с сигаретной зависимостью: никотин застопорится в лёгких и разольётся истомой где-то в районе солнечного сплетения. Станет необходимым на физиологическом уровне. В моём же случае в лёгких застревают только судорожные вдохи-выдохи, когда он опять делает это — показывает своё либидо, раззадоривая воображение. Я чувствую, как на лице трескается маска хорошей девочки, и смущённо отвожу затуманенный взгляд в сторону. Грёбаный Пак Чимин. Ни стыда, ни совести. Зато с языком. Мы ловим друг друга так часто, что электрические импульсы не успевают вылезать из-под кожи, и я мгновенно забываю, что грозилась заклеить его губы скотчем, потому что Чимин находит им применение получше. Я падаю. Падаю, рискую загнуться от тахикардии в перерывах между нашими такими-не-случайными-встречами и считаю минуты, потому что единственное, что мне дозволено в такие моменты — это смотреть. Смотреть, как Пак Чимин самозабвенно приоткрывает рот и вкручивается в меня томным взглядом из-под полуопущенных густых ресниц. Как он отвлекается на вопрос старенького преподавателя, стоящего у доски, и начинает говорить — его мелодичный голос отдаётся в моей голове эхом, и дыхание становится тяжелее. Смотреть, как он откидывается на спинку стула и подворачивает рукава своей чёрной рубашки, с едва заметным румянцем на щеках принимая похвалу учителя. Смотреть, как проступают синие венки на его руках, выпуклые, идущие от самых запястий вверх, словно тонкие прутья, загнанные под кожу. Я хочу их коснуться. И не могу. Это болезнь. Ты сумасшедшая. Знаю. У него серьёзные отношения с другой девушкой. А у меня непрекращающийся трах с идеальной успеваемостью в зачётке и долгами отца, закинутыми на плечи, как две стокилограммовые гири. Я ненавижу его друзей, а Пак Чимин терпеть не может моих. Между нами нет ничего общего, кроме того, что мы оба любим пить холодный кофе из автомата на первом этаже, но я продолжаю самозабвенно прокручивать его поцелуи в памяти и становлюсь близка к тому, чтобы окончательно помешаться. Выйти за десять минут до конца первой пары, чтобы встретиться с ним на лестничном пролёте и практически сразу же задохнуться, потому что у Чимина влажные губы, влажные поцелуи и влажное тело — видимо, сегодня у них в аудитории опять не работает кондиционер. Но мне нравится. Мне нравится всё: от властных движений его языка до чёртовой договорённости о неразглашении. Потому что сейчас это лишь проявление слабости. Потому что как только я выйду за пределы университетской территории, нервно поглядывая на часы, мысли о семейных проблемах выкинут Пак Чимина из моей головы. Растворят его в воздухе. Он испарится как пыль. Но это будет потом. — Ты уверена? — хрипло выдыхает мне в губы парень, когда я, крепко сжимая свои руки на вороте его рубашки, втискиваю нас в пустую аудиторию и захлопываю за собой дверь. — Могла бы и дотерпеть до конца занятий. Мы оба знаем: после окончания занятий ничего не будет. Я больше не прослежу за тем, как натянется кожа на его открытой шее, и не смогу мазнуть языком по собственной верхней губе, повторяя его движения, — только так мне почти удаётся почувствовать, представить, что он рядом. Близко-близко. Мы оба знаем: Пак Чимин слишком часто блефует. Пак Чимин никогда не поступается с желаниями и делает только то, что хочет сам. — Не будь ханжой, — отвечаю я и прокладываю дорожку коротких поцелуев в шею — от выпирающего кадыка до глубокой выемки между оголённых ключиц. — Я в курсе, какой ты на самом деле. Или боишься, что однажды нас застукают и правда вылезет на поверхность? — останавливаюсь, слегка отстраняясь. Прикипаю нечитаемым взглядом к его чёрным зрачкам и неосознанно понижаю голос до шёпота. — Что правда дойдёт до неё? Я говорю — он облизывает сухие губы. Касаюсь его разгорячённой кожи — делаю это снова, вновь и вновь, пока она не начинает блестеть от слюны. — Сколько мне ещё раз повторить, чтобы ты поняла? Между нами с ней ничего нет. Лжёт. Но я улыбаюсь и говорю: — Хорошо. Я тебе верю. Лгу. И он улыбается мне в ответ. Приоткрывает рот и смыкает веки до разноцветных кругов перед глазами, когда я касаюсь кончиком языка мочки его уха. Мужские руки окольцовывают талию, и Чимин прижимает меня к своей груди так сильно, что я ощущаю, как начинают скрипеть рёбра. Но мне всё равно. Когда он рядом, я не чувствую боли. Разве что совсем чуть-чуть — она другая, глубже, где-то под самыми костями. Но мне нет до неё дела. Единственное, что имеет значение — это чужие руки, которые почти невесомо скользят вверх и обжигают даже через одежду. Чимин расстёгивает пуговицы моей полупрозрачной блузки, и я зачарованным взглядом слежу за тем, как они быстро выскакивают из петель, а лёгкая ткань расползается по сторонам. Секунда. Горячие губы на кромке бюстгальтера. Спадающая с плеча лямка. Я ненавижу проявление слабостей — они все существуют под одним именем — и ныряю в них каждый раз, когда в ноздрях застревает запах его одеколона. Немного сладковатый, пьянящий и настолько густой, что выветрить этот стойкий аромат из одежды настолько же тяжело, как и вычеркнуть Пак Чимина из своей жизни. Перейти на что-то более лёгкое. На сигареты, например — с них слезть и то проще, чем с широких мужских бёдер. Быстрее. Безболезненнее. — И не стыдно тебе приходить на пары в таком виде? — спрашивает он и дёргается вперёд, вдавливая меня в твёрдый уголок парты, её старые ножки шумно царапают пол. Мягкая ткань блузки шёлком скользит вниз по моим плечам и собирается где-то на пояснице. — Ты же знаешь: у меня фетиш на такие вещи. — А ещё я знаю, что ты запрещаешь своей девушке носить откровенную одежду, — зачем-то говорю я; стоит мне попытаться зацепить его за живое, как я неизменно режусь сама. — Видимо, ты ревнуешь. И прекрасно знаю, что он ответит. Что он всегда отвечает. «Выкинь всё лишнее из головы. В данный момент я с тобой». — Выкинь всё лишнее из головы. В данный момент я с тобой. Да. Именно это. Пак Чимин облизывается снова, потому что уверен, что это заставит меня безропотно проглотить его слова, кивая головой, словно болванчик. И оказывается прав. Пак Чимин знает мои слабости, и это именно та причина, по которой я его ненавижу. Он обезоруживает, подхватывая меня под ягодицы и усаживая на твёрдую поверхность стола перед собой. Находит мой рот своим и целует так, что от непреодолимого желания перед глазами маячат чёрные пятна. Упирается возбуждённым пахом между моих ног, показывая своё безоговорочное превосходство, и я покоряюсь. Сдаюсь без сопротивления. Но не потому что он этого требует — потому что так хочу я. Беспомощно стону прямо в чужие губы. Выгибаюсь в спине и прижимаюсь к Чимину теснее — пытаюсь быть настолько близко, насколько это только возможно. Касаюсь пальцами его острых скул. — Чёрт, чёрт, чёрт... — шепчу лихорадочно, словно бы сумасшедшая. Мне невыносимо жарко. Я плавлюсь — так происходит всегда, когда он держит меня в своих руках. Это неизменно. Закономерно. И будто бы правильно. Поэтому я собираю рассыпавшиеся секунды по крупицам и тут же, пропуская сквозь пальцы, роняю их снова. Совсем не слышу, с каким оглушительным звоном они разбиваются рядом с подошвами его уличных туфель. Пропасти между нами скалятся мне в лицо, но сходятся у самых своих верхушек, гремя так, что закладывает уши. Мы соединяем их сами. У Пак Чимина розовые от возбуждения щёки и капельки пота, стекающие по вискам. У меня искусанные, припухлые губы и огромные дыры, разрастающиеся в тех местах, куда он добирается своим мокрым ртом. Пак Чимин — самая отвратительная слабость, которой я могла сдаться; она же самая желанная. Такая приятная, что сладостно тянет в животе, собираясь в тугой раскалённый узел; такая губительная, что от нехватки чужого-родного тепла сводит мышцы. Пак Чимин прячет лицо в моих распущенных волосах. Пропасти сходятся, чтобы развернуться вновь.