***
Вильгельм зачёсывает волосы не как раньше. Он зачёсывает их теперь на лоб, а не на затылок, как делал давно. — Почему ты так делаешь? — спрашивает его Фридхельм. Вильгельм пожимает плечами и выдаёт: — Не знаю. Так легче прятать глаза, — ему самому становится больно от сказанных слов. Фридхельм усмехается. Говорит: — Пошли уже. Они идут в это чёртово кафе. Вильгельм старается не думать о Грете, действительно старается, но выходит плохо. Её образ почти забылся, и Вильгельм ненавидит это «почти». В его памяти воскресает её улыбка, яркие лепестки губ, которые так отчётливо врезались ему в память, что они появляются перед его глазами, да так часто, что он уже запомнил складки, залёгшие в уголки этих самых губ. Фридхельм хватает его за локоть и тянет в кафе. Пальцы у Фридхельма холодные, не такие, как раньше. Раньше они были горячими, пылали огнём, а сейчас холодные, как у мертвеца. Может он и есть мертвец, — Вильхельм и не знает уже. — Что будешь заказывать? — спрашивает его Фридхельм, а он пожимает плечами и отвечает, что ему наплевать. Пускай выбирает сам. Тот доверительно сообщает ему, что хочет напиться. И в его смеющихся глазах Вильхельм узнаёт своего брата. Он тянется к нему, но тот отстраняется, и его лицо становится прежним. Это так пугает Вильгельма, что он испускает стон, а пальцы, протянутые к лицу собственного брата, так и застывают на месте, не коснувшись. Ему и не больно вовсе. А глаза щиплет вовсе и не поэтому. Просто… Он не успевает додумать мысль, как в кафе входит девушка. И она так похожа на Грету, что его сердце подскакивает к горлу, и он не может вымолвить слово, даже когда братец трясёт его за плечо. Вильгельм не видит, как он печально усмехается. — Иди и познакомься с ней, — говорит он и продолжает трясти брата за плечо. Сквозь шум в ушах, Вильгельм улавливает «иди и…» — Что? — Вильгельм оборачивается к брату и смутно понимает, что у того дрожат губы, как и пальцы на его плече. — Иди и познакомься с ней, — он улыбается какой-то вымученной улыбкой. — Иди же, ну, — Фридхельм противоречит собственным словам. Он торопит братца словами, но пальцы по-прежнему сжимает его плечо. Да так, что больно. — Иди ты уже, — его голос почти срывается. Опять «почти». — Но я хочу…— «остаться с тобой» — слова повисают в воздухе. Он задыхается этими словами и вскакивает с места. Губы у брата усмехаются, так отвратительно ломко, что Вильгельм отворачивается от него. Девушка сидела безмятежно, но когда к ней подсел Вильгельм, она будто знала, что он подойдёт, и задёргалась вся. — Привет. Меня зовут Вильгельм, а тебя? — девушка красивая. В ней нет очертаний Греты, только алые лепестки. — Анхель, — приветливо произнесла она и протянула ему ручку. Вильгельм пожал её и начал разговор. Он и подумать не мог, что с ней так легко будет общаться. Они разговаривали на любые темы, начиная с любимой еды и заканчивая произведениями Гёте. — Послушай, — прошептала она и взяла его за запястье. Пальцы у неё были тёплыми, что приятно его удивило, ведь она была бледна, как мел. — Вот этот юноша, который сидит сзади нас, он такой… Расстроенный, что ли, — Вильгельм хотел сказать, что он его брат, но она перебила: — Он очень красивый, ведь так? Красивый и такой грустный, словно кто-то причинил ему боль. А теперь… Он улыбнулся! Улыбнулся, наверное, чему-то своему, и у него такая улыбка, как у ребёнка… — Вильгельму стало больно от её слов, и он обернулся на брата, который продолжал сидеть за столиком. Фильхельм правда улыбался, а когда поднял глаза и встретился с лицом Вильгельма, то его глаза засияли. — Прости, но мне нужно к нему, — прошептал Вильгельм, осознавая, что сейчас признался ей и теперь боится взглянуть на девушку. Он ожидал, что она накинется на него с обвинениями, но она лишь бросила: — Удачи. Вильгельм кивнул ей и встал со стола, направляясь к Фильхельму. — Что, отшила? — с явной усмешкой в голосе проговорил Фильхельм. — И знаешь, что я тебе скажу? И правильно! Так тебе и надо! — Прекрати паясничать, Фильхельм, — тот показал ему язык, а когда Вильгельм сел с ним рядом, то ткнул его пальцем в ребро, как было в детстве. Вильгельм рассмеялся, и Фильхельм вместе с ним. Как тогда, в прошлой жизни. Когда не было войны, когда они были вместе. — Это и правда ты, Фильхельм? — слёзы блеснули у него на ресницах от смеха, и он уже не дожидался ответа, хотя хотелось услышать, потому что это необходимо важно, чтобы идти вперёд, с ним, рука об руку. — Это я, братишка, я, — и от этого «братишка» Вильгельму дышать нечем, потому что сердце становится просто огромным и заполняет его грудь. А Фильхельм за запястье его держит, большим пальцем с заусенцем поглаживает выпирающую косточку, и в этом жесте так много от прежнего брата, еще не искалеченного войной, что Вильгельм улыбается: — Да, это ты, — они смотрят друг другу в глаза, у всех на виду, но им всё равно. Они обрели друг друга снова и больше не потеряют. Никогда.Часть 1
3 августа 2018 г. в 19:40
Фридхельм курит постоянно. Так много и так часто, что всё помещение заполняется клубами дыма. Вильгельм уже ничего не говорит. Он пытался, честное слово. Пытался вразумить собственного братца, но не смог. Как и всегда, в принципе.
— Что с тобой стало, братец? — слова непроизвольно выходят изо рта, кажется, что растворяются в облаках сизой мути.
— А что стало с тобой, а? — «Черты его лица изменились», — думается Вильгельму. Его прекрасные глаза, которые так любил он, приобрели оттенок ржавой воды; пышные некогда губы, ставшие просто узкой линией, с трудом уже могут прикрывать его зубы; скулы впали, а кожа вся посерела. На нём сказались годы войны. Он не такой Фридхельм, как раньше. Не тот. И от осознания этого у Вильгельма щиплет в глазах. Всё дело в проклятом дыме. И только в нём.
Вильгельм порывается вперёд, к подоконнику, и открывает окно. Фридхельм смеётся, и Вильгельм в очередной раз признаётся, что это уже другой человек, не его брат.
— Ты всегда терпеть не мог, когда я курил, — отсмеявшись, хрипловато произносит Фридхельм. Он тушит окурок сигареты в закоптившуюся пепельницу. А Вильгельм замечает, что даже в этом действии нет ничего прежнего от его брата. Его брат не тушил окурок, ждал, пока тот превратится в пепел, обжигал себе пальцы, чем доводил несчастного Вильгельма.
— Ты сумасшедший! — кричит Вильгельм и так быстро подскакивает к собственному брату, что тот немного теряется и поэтому только даёт прикоснуться к обожжённым пальцами.
— Идиотина, — добавляет Вильгельм и аккурато прикасается к покрасневшим подушечкам пальцев, наклоняется и целует. Он не думает о том, как это выглядит со стороны, а когда Фридхельм смотрит на него ошалело, то улыбается и говорит:
— Ну и чего ты так смотришь? Все так делают, — Фридхельм смеётся. И в этом смехе столько детского восторга, столько радости, что Вильгельм просто обнимает брата. И они хохочут. Вместе.
Вспоминать больно. Вильгельм отводит глаза, не смотрит на братца. Или не братца вовсе. Он уже и не знает.
— Пошли в кафе, а, Вильгельм? — Вильгельму хочется сказать нет, хочется уйти и закрыть дверь. Вильгельм невольно вспоминает Грету, и его сердце предательски дрожит в груди. Но он отвечает, и отвечает совсем другое:
— Да, хорошо. Если для тебя это важно, то я не против, — на конце фразы Вильгельм прикрывает глаза и не видит, как Фридхельм улыбается ему, как и раньше.