***
Эцио чувствует себя до ужаса глупо, мотаясь по Риму и его окрестностям в поисках картин в надежде на то, что предусмотрительный художник спрятал в них подсказки. Однако выбора у Аудиторе немного. Если есть хоть призрачный шанс таким образом найти Леонардо, он засунет свой эгоизм куда-нибудь подальше, потому что да Винчи несомненно еще нужен ему живым. Эцио необходимо посмотреть в глаза своему страху и запрету вновь, даже, если это уже ничего не даст. Проводить по полотнам, чувствуя в них частичку души Лео, раздраженно смотреть на то, как избалованный мальчишка бесцеремонно также касается полотен, пытаясь найти подсказку, слишком невыносимо. Салаи знает о нем практически все, о всех его приключениях, включая полет на птице да Винчи в Венеции и расправу с Борджиа, и это несомненно раздражает Аудиторе еще больше, хотя, ему, пожалуй, все же стоило бы спросить откуда. Быть может хотя бы это успокоило его обострившиеся нервы. Впрочем, как и всегда, когда дело касалось да Винчи. Они проводят в мастерской, где все напоминает о нем не меньше суток, пока наконец не восстанавливают карту нахождения катакомб, обессиленно сползая на лавки. Только бы не было слишком поздно…***
Эцио слишком знакомо это обострившееся чувство слуха и зрения, плотно срастающееся с его естеством, когда он перелетает с балки на балку, не обращая внимание на свист ветра в ушах и видя перед собой лишь конечную цель. Эцио слишком привык к этим струящимся во всем теле энергии и адреналину, каждый раз спасая кого-либо. Но Леонардо не кто-либо, именно поэтому Аудиторе в диковинку этот панический страх не успеть. Даже тогда, когда он наконец слышит голос изобретателя, эхом отражающийся от высоких каменных сводов катакомб, страх не отступает, подстегивая еще больше. Наконец он достиг злосчастного места. Эцио ускоряется настолько, что чуть не срывается вниз, на секунду замирая и провожая град мелких камней взглядом. Сжав зубы, он старательно пытается пропустить мимо ушей звуки битвы наверху, прекрасно зная, что Леонардо совершенно не умеет драться… Оказавшись наконец на месте, ассасин на миг успевает удивиться собственной же скорости, с замирающим сердцем разглядывая раненного Леонардо. Ринуться тут же в бой ему не позволяет раздраженный голос Эрколе Массимо, который предусмотрительно не возжелал спускаться к самому Эцио. Аудиторе, даже стоя на расстоянии нескольких десятков метров, явственно ощущает этот витающий в воздухе страх предводителя герметистов перед всеми известным ассасином. Старательно игнорируя стоящего на коленях да Винчи, Эцио раздраженно кидается в бой, чувствуя, как орудие легко входит в плоть охраны ублюдка Эрколе. О, это мстительное удовлетворение от предсмертных хрипов врагов. Только вот… Эцио нужно было расправиться с птичкой побольше, дабы раз и навсегда покончить с этим. Ожидаемо охрана Эрколе не смогла задержать его надолго, именно поэтому в следующую же минуту ассасин, взмыв в воздух в прыжке, впивается скрытым клинком в заветную шею предводителя герметистов. Что за глупая, слепая жажда знаний с такими грязными методами достижения целей? Эцио готов был поклясться, что кинув мимолетный взгляд на плененного друга, увидел в его в глазах лишь вселенское восхищение вкупе с горделивой улыбкой. Улыбкой… За Эцио? С врагами было покончено, когда же Эрколе наконец издал последний предсмертный всхлип, захлебываясь собственной кровью и оставив глупые попытки вразумления Аудиторе. Пусть он и будет невеждой и противником знаний, однако хотя бы не отступится от жизненного кредо, не позволяющего опуститься до уровня всех тех, кто лежит сейчас на холодном каменном полу катакомб. — Леонардо, нам надо уходить. Совершенно невинное прикосновение к его руке, чтобы помочь подняться, вызывающее толпы мурашек, таких же, как и каждый раз, стоило да Винчи без задней мысли дружелюбно обнять старого друга. Эцио едва удерживается от того, чтобы не прикоснуться к разбитой губе и ссадинам на щеках в попытке забрать всю боль себе, но вовремя вспоминает о Салаи, в чьи обязанности теперь все это и входило. Горечь разливается по телу, оседая на языке, но Аудиторе слишком привык к этой самой горечи, чтобы хоть на миг упасть духом. Эцио приходится поддаться уговорам изобретателя, который слишком усердно пытается защитить все то, что находится в сводах этих катакомб, и ассасин, не понаслышке знающий, что иногда знания, попавшие не в те руки, могут разрушить очень многое, не может воспротивиться Леонардо, хотя весь разум вопит о том, что да Винчи немедленно нужна медицинская помощь. — Пустяки. Леонардо был слишком падок на знания, чтобы пренебречь своими экспериментами и исследованиями ради собственного здоровья. Это и злило и восхищало одновременно своей самоотверженностью. Впрочем, совсем скоро Эцио убедился и сам, что да Винчи и впрямь в полном порядке, наблюдая за тем, как грация и ловкость сохранились в красивом взрослом теле, позволяя ему беспрепятственно перепрыгивать с камня на камень. О, что за чудный ассасин вышел бы из Леонардо… Однако Аудиторе под страхом смертной казни не смог бы пустить его на поле боя. Катакомбы восхищали своим величием, и если бы не яркий факел да Винчи, светлячком скачущий впереди, Эцио непременно бы сломал себе пару-тройку конечностей в непроглядной пожирающей темноте. — Как там Салаи? — неожиданно спрашивает Леонардо, а Эцио на миг замирает, прислушиваясь к тому, как эхо разносит проклятый вопрос по всем катакомбам, отражаясь от стен и впиваясь в броню не хуже ножей. В наступившей тишине художник резко оборачивается, спешно исправляясь. — Я волновался из-за денег. — Брось, Леонардо, — слова даются с трудом, и теперь Аудиторе понимает, что чувствуют его жертвы, когда клинок впивается в горло. — Вы отличная пара. Прыжок на очередной камень, и они оказываются внизу очередной комнаты так близко к другу, что можно протянуть руку и коснуться таких ярко покрасневших щек в свете огня. Ревность в голосе была слишком отчетливой, и даже Эцио пугается этого, забывая, как дышать. — Ох… Я… Да Винчи растерял все свое красноречие, опустив глаза вниз и выискивая на земле что-то очень важное, будто бы там крылись все ответы на его вопросы. Но нет… Их там определенно не было. — Великий Леонардо не знает, что сказать? — по всем расчетам Эцио это должно было прозвучать как шутка, разряжающая атмосферу, но все слишком ожидаемо полетело в никуда. Аудиторе безошибочно понял это, встретившись с неожиданно решительным взглядом художника. — Это не так. Эцио не знал, как стоит вести себя в подобных ситуациях, вспоминая, что во всех его романтических похождениях в такие моменты он бы без колебаний прижал даму к стене, жарко целуя и вынуждая забыть обо всем на свете. Однако Лео был не дамой, отнюдь нет. Но у Аудиторе все равно не было другого хода развития событий… Леонардо не успевает ничего сказать, оказавшись прижатым к холоду каменной стены и заткнутый поцелуем. Эцио желал бы целовать его со всей пылкостью и страстью, если бы не эта ссадина на губе, заставляющая его осторожно обхватить лицо художника руками, бережно проводя языком по сухим губам с привкусом крови. При должном усилии да Винчи с легкостью мог бы оттолкнуть его, однако он лишь приоткрыл губы навстречу, пылко отвечая и дрожащей рукой отводя факел в сторону от них. Эцио слишком боялся открыть глаза, ровно как и прервать поцелуй, хорошо зная, что за мимолетным поцелуем всегда следуют последствия и непомерно высокая цена. Однако прерывать поцелуй и не пришлось, потому что вторая рука художника нерешительно легла на шею ассасина, одним движением срывая капюшон с лица и привлекая ближе к себе. — Follia*, — оторваться и распахнуть глаза все же пришлось, но лишь на миг, чтобы затем прильнуть к шее, спешно расправляясь с одеяниями. — Миром правит безумие, Эцио, — выдыхает Леонардо так чувственно, что Аудиторе точно слышит, как слетают его собственные тормоза. — Будем бороться с ним или присоединимся к нему? — Sarai mio**. Да Винчи смеется, в следующий момент захлебываясь собственным стоном, когда губы ассасина чувственно касаются его груди. И впрямь безумие… Эцио чувствует под своими руками дрожь желанного тела, вспоминая, когда же слетел с катушек, и пытаясь понять, жив ли он еще. Однако по тому, как Леонардо доверчиво жмется к нему, усердно пытаясь не забыть про горящий пламенем факел, кусая губы и рвано выдыхая, Эцио все же понимает, что жив. Что он живее всех живых, потому что его собственный член стоит так, как вероятно никогда до этого не стоял. Аудиторе скользит рукой дальше под одежду, с удовлетворением отмечая, что Да Винчи хочет этого не меньше, и это определенно подстегивает. Эцио касается губами соленой от пота шеи, оставляя на ней свой собственный след, и чувствует, как Лео несильно сжимает свои пальцы в его стянутых лентой волосах. Всего миг, чтобы развернуть к себе художника спиной, ловя его губы в мимолетном поцелуе и замечая блеск в полуприкрытых глазах. В темноте пещеры дрожит пламя огня, а своды заботливо эхом разносят несдержанные выдохи и стоны. Эцио на удивление ловко расправляется дрожащими от волнения пальцами с завязками на штанах Леонардо, второй рукой касаясь его возбуждения и вспоминая о эротическом необычном сне, совсем недавно посетившем его среди ночи с художником в главных ролях. Темная пещера с прыгающим пламенем совсем не то, что заслуживает да Винчи, однако, если Эцио выпадет шанс, он обещает сделать все намного красивее и эстетичнее, нежно, без спешки, всю ночь напролет, ловя вздохи изобретателя губами, пока они не свалятся без сил. Эта картинка так ярко вырисовывается перед глазами, что Эцио кажется, что ничего естественнее в мире и не бывает. Однако сейчас Леонардо придется его простить, потому что их общему follia* им придется предаться именно здесь среди сырых камней катакомб. Аудиторе касается губами выпирающего шейного позвонка, наблюдая за тем, как спина художника выгибается под его ладонями. Облизав пальцы, он скользит в ложбинку меж ягодицами, замирая и прислушиваясь к сбитому дыханию Леонардо. В маленьком островке света от факела Эцио замечает уверенный кивок, и с разрешения изобретателя проникает пальцами в податливо тело, отмечая каждую реакцию всех клеточек тела да Винчи. Тонкие пальцы Леонардо сжимаются на камне стены до побелевших костяшек, и Эцио спешит накрыть их собственными, переплетая пальцы в замысловатом сплетении, словно так им положено с самого создания мироздания. Каждое движение внутри Лео отдается дрожью во всем его теле и тихими, на периферии слышимости, стонами. Аудиторе никогда не восхищался музыкой, однако стоны да Винчи задевали в его душе давно пылящиеся и забытые струны. Леонардо так покорно и трогательно выгибается, невинно толкаясь навстречу растягивающим его пальцам, что в один миг Эцио просто не выдерживает, покидая его тело и тут же приставляя головку собственного члена ко входу. Ассасин безошибочно определяет, как напрягается под руками спина изобретателя, и спешит накрыть член Леонардо рукой, заключая его в кольцо пальцев и умело лаская. Да Винчи нужно так мало, чтобы спустя несколько мгновений расслабиться, со свистом выпуская воздух сквозь сжатые зубы. Эцио толкается резко, одним движением, с испугом ловя болезненный вздох. Сотни поцелуев осыпаются на плечи и шею художника в извиняющемся жесте, пальцы успокаивающе поглаживают тонкие пальцы Леонардо, а ладонь продолжает скользить по члену да Винчи. — Perdonami, amore mio***. Леонардо хрипло смеется и наконец расслабляется, в ответном жесте сжимая пальцы Эцио. Аудиторе кажется, что прошла целая вечность, когда наконец да Винчи самостоятельно поддается ему навстречу, издавая умопомрачительный звук. Эцио думает, что ему показалось, но следующее движение вырывает из Лео не менее удивительные ноты, и эта музыка вконец срывает крышу Эцио. Ни одна из его любовниц не отвечала на каждое его движение с такой пылкостью, не одна из них не была такой… Такой, как Леонардо! Аудиторе целует все, куда мог бы дотянуться, открывая в да Винчи новые для себя таланты, и все еще не может поверить в реальность. Лишь тогда, когда мир взрывается сотнями фейерверков перед глазами, а в кулак ему выплескивается теплая жидкость, Эцио точно думает, что умер, слушая чудную музыку ангела в протяжном стоне Леонардо. Ассасин обнимает его поперек торса, не спеша выходить из расслабленного дрожащего тела и вдыхая головокружительный аромат, присущий лишь да Винчи. Он пахнет красками, примесью машинного масла и лавандой. Удивительная смесь, сводящая с ума, весь Лео, сводящий с ума… В пещере дрожит многострадальный факел, и Эцио уже не может понять: дрожит ли это огонь или ослабшие после оргазма пальцы Леонардо, а каменный своды заботливо разносят тихий многозначительный шепот: — Мое окно наверху в мастерской… Я открою его сегодня вечером, Эцио. — Buono, amore mio****.