***
Таппенс полулежала в постели, капельница миллиграмм за миллиграммом возвращала жизнь ее изношенному сердцу. МакФергюссон дремал в кресле, прикрыв колени газетой, очки сползли на кончик мясистого носа. — Дерек? — голос Таппенс был еле слышен, но шотландец тут же проснулся. — Да, дорогая? — Что мы будем делать дальше? — Очень мило, что ты спросила, Таппенс. На самом деле, у меня есть неплохая идея. Выйдешь за меня замуж? — Неожиданно, дорогой. И это после того, как я тебя чуть не пристрелила? — Именно после этого. Знаешь… Я ничего не помню. Но я верю в справедливость. У этой твари хватило бы садизма не убивать меня, а оставить мне память о том… как я убиваю Гарри. Я не смог бы с этим жить, Таппенс. — Я бы тоже не смогла жить, Дерек, если бы погиб хоть один из вас. Хорошо, что вы с Гарри довели этого ублюдка до белого каления и хорошо, что его мантия не прикрывала руку. Так что там ты предложил семидесятитрехлетней старухе? — Выйти за меня замуж, разумеется. Чего еще ждать от семидесятипятилетнего старика? — Во-первых, я согласна, Дерек. У тебя, в Шотландии? Чтобы было поменьше слухов? — Разумеется, дорогая. А во-вторых? — Во-вторых — возможно, мне стоило навести на тебя пушку чуть пораньше. Обожаю Свадьбы-С-Дробовиком, знаешь ли. Или есть еще причины? — Есть. Я подал в отставку. Этот мальчишка Деннис — хороший предлог. — А причина? — Майор Бутройд предложил мне открыть частные курсы, Таппенс. Ферма для их размещения уже куплена. И, как ты понимаешь, главным образом, эти курсы открываются для одного-единственного курсанта. И лучше, если там будет ошиваться поменьше новых людей. На самом деле, я хочу взять туда только Лесли с женой. И вообще — двое стариков на ферме выглядят естественнее, чем один. — Значит, Бутройд играет вдолгую… Это меня, признаться, несколько беспокоит. Мы уже выяснили, что мистер Дамблдор не является главной угрозой мальчику — как бы не случилось, что таковым не является и хозяин этого ублюдка Розье — даже несмотря на все эти волшебные штучки. — Помню, помню, дорогая. На рождественской встрече вы с Сэмми сунули руки в сумочки совершенно одинаковым движением. Но впрочем, я склонен верить майору — и знаешь почему? — Почему, дорогой? — Чеки. Гарри получил кошелек с монетами, так? А нам четверым одна пожилая леди прислала по чеку на одну и ту же сумму. И эта сумма — не круглая. — Ты считаешь… — Да. Готов съесть шляпу Деллы — по какому-то известному майору курсу наши премии в точности соответствуют тому, что получил Гарри. А это значит… — А это значит, что у кого-то там, наверху, есть достаточно источников информации о том мире. Соответственно, Гарри для них не столь важен: те источники наверняка более информированы, ведь мальчик знает о волшебстве ровно столько, сколько и мы — если не считать «этого». Я только не могу понять, — Таппенс нахмурилась, — почему тогда, в восемьдесят первом, тебя осадили, а нас здесь и сейчас — поддерживают? — Политика. Чует моя задница, что осаживало нас Правительство Ее Величества, а поддерживает… Понимаешь разницу? — Да, это многое объясняет. Я тебе уже говорила, что ненавижу политику?***
Утром, после завтрака, Гарри действительно почитал учебники и с удивлением обнаружил, что прекрасно помнит, что в них написано. Наверное, ему действительно не стоит волноваться насчет экзаменов. Впрочем, они с мисс Стрит еще немного поиграли в вопросы и ответы, просто на всякий случай. Гарри с удовольствием позанимался бы и с миссис Кейн — исключительно для уверенности в своих силах, но Делла сказала, что та сегодня и завтра будет занята: с ней беседуют психологи. — Это из-за того, что миссис Кейн на самом деле двое? Шарлин и Саманта? Да, мисс Стрит? Делла удивилась и расспросила Гарри поподробнее. Выслушав наблюдения Гарри о двух разных миссис Кейн, она согласилась, что да, это действительно интересная тема для психологов или, вернее, психиатров. Но скорее всего, дело в визите мистера Дамблдора — врачи, да и майор, пытаются выяснить, что произошло с пожилой леди и какие воспоминания она потеряла. В любом случае, у Гарри было чем заняться, хотя беспокойство ушло: он чувствовал себя вполне готовым и совершенно спокойным. Все должно быть хорошо. Так и получилось. Комиссия — пожилой потрепанный дядька и две тетки учительского вида — погоняли его по устным вопросам и быстро проверили письменные работы. Сказали, что оценки пришлют ему в школу через десять дней, но на самом деле он молодец, и оценки ниже «Б» он не получит, так что он вполне может учиться в хорошей школе. «Как мама», — подумал Гарри и улыбнулся. Насчет хорошести школы, в которую он пойдет, у него были сомнения, но, по крайней мере, там должно быть интересно, оба его мозга были с этим согласны.***
На следующий день после экзаменов миссис Бересфорд стало лучше. Миссис Кейн тоже отпустили врачи, и весь Клуб снова собрался в одной большой комнате. Магнитофоны и телевизор тоже были там, и они разбирали записи минута за минутой, секунду за секундой, целую неделю. Записи дополнялись собственными ощущениями. Теперь они знали о волшебниках много, очень много. Они знали, что у Темного Лорда, убившего папу и маму Гарри, много имен, причем в детстве его, скорее всего, звали Томом. Судя по возрасту мистера Розье, он учился в школе лет пятьдесят назад, если, конечно, волшебники стареют так же быстро, как и обычные люди. Это значило, что Том родился еще до войны, и если бы они могли получить доступ к школьным архивам волшебников, они смогли бы узнать о нем еще больше — если у волшебников, разумеется, есть архивы. А искать там было что — мисс Стрит заметила, что, если Том не любит вспоминать свою молодость, скелетов в шкафу у него должно быть очень много. Они согласились, что такие вот лорды могут иметь мерзкую привычку умирать не насовсем, причем, по-видимому, это было редкостью даже среди волшебников. Майор Бутройд успокоил Гарри: тот волшебник, что подчинил себе мистера МакФергюссона, согласно заключению авторитетных специалистов, умер по-настоящему, и если Гарри захочет, он может сам в этом убедиться. Не то чтобы Гарри горел желанием убеждаться — там, на лужайке, он старался не смотреть на мертвого злодея, так что он просто поверил майору на слово. Плюс выяснилось, что волшебники вполне могут умереть и от обычной пули. Это было хорошо во многих смыслах, а еще лучше — то, что друзья мистера Розье в Литтл-Уингинге так и не появились, а значит, тот действовал действительно один. Они поняли также, что можно следить за людьми с помощью заколдованных предметов (впрочем, они об этом и так подозревали со времен истории со складом «Армии Спасения»), и что можно скрыть что-то, например дом, от обычных людей специальными чарами, и что существуют мантии-невидимки… А то, что Дамблдор нанимает на работу идиотов, они знали и так. Разумеется, больше всего внимания они уделили тому, как мистер Розье контролировал Дерека: это было самым неприятным и самым опасным из того, что продемонстрировали волшебники. Да, старый шотландец смог сопротивляться — но, как сказал майор, вряд ли на это способны многие. Видимо, дело тут в силе характера и воли. МакФергюссон смог как минимум выиграть время, а вот смог бы он освободиться вообще, если бы не вмешалась миссис Бересфорд? И смог бы противостоять этому «Империо» кто-то другой? Разумеется, каждый подумал о себе, и это было невесело. Взрослые даже налили себе «шотландского успокоительного», а Гарри принесли колы. Они изучили заклинания, которые использовали волшебники, тем более, что некоторые из них удалось снять на видео. Это было стирание памяти — «Обливиейт», разоружение — «Экспеллиармус» и то, которым одноглазый уничтожил камеру — «Редукто». Гарри отметил, что видео с двумя первыми ему не показали, движения были нарисованы на больших плакатах. Гарри повесил эти плакаты у себя в палате и перед сном водил вдоль линий барабанной палочкой, выкрикивая волшебные слова. Разумеется, ничего не получалось — ведь палочка, в отличие от слов, была не волшебной. Только один раз мальчику показалось, что бумажный лист с надписью «Экспеллиармус!» немного шелохнулся. Скорее всего, это показалось ему от усталости, потому что сразу после этого Гарри еле успел доплестись до кровати и тут же заснул. Каждый день после обеда с Гарри занимались психологи — учили его прятать мысли. Он задумывал число, а врачи — те же самые, что занимались до этого с миссис Кейн — пытались его угадать. Гарри не очень понимал, как они это делают — но сначала у них это получалось почти всегда, но день ото дня он прятал ответ все дальше и дальше, и даже жужжащий аппарат, который называли умным словом «Полиграф», уже не помогал врачам. В конце они даже попросили разрешения сделать ему укол, чтобы проверить, насколько хорошо он научился прятать мысли. Гарри согласился, но только при условии, что все три пожилых леди будут рядом с ним, а миссис Кейн вернут ее «Вальтер». Психологи сильно удивились, но Гарри объяснил, что если он доверит им колоть себя, им придется доверить миссис Кейн пистолет, и никак иначе. В конце концов они согласились. Укол был не болючим, он просто вызывал легкость в голове и желание говорить, причем говорить много. Но он справился, потому что использовал секрет миссис Кейн. Он поселил в голове двух Гарри — веселого и грустного. И пока «Веселый Гарри» под действием лекарства разговаривал с психологами, «Грустный Гарри», который и запоминал числа, сидел глубоко внутри головы и ничего психологам рассказать не смог. Да и не хотел.***
Еще через три дня майор Бутройд сказал, что можно возвращаться, потому что установленные в доме Аткинсов микрофоны и датчики показали, что все волшебники ушли, так ничего и не дождавшись. Еще он сказал, что Кингсли Шеклболт — здоровенный чернокожий дядька с серьгой в ухе, а Гестия Джоунс — очень симпатичная молодая женщина. И что оба одеваются довольно забавно, как, впрочем, это и принято у волшебников. Впрочем, по фотографиям, которые принес и показал всем майор, это и так было видно. Так или иначе, пора было ехать домой. В результате утром четвертого дня Гарри и миссис Кейн сидели в карете «Скорой Помощи», которая должна была перевезти мальчика в другую больницу, где сейчас «лечилась» его так и не сожженная одежда и откуда его через несколько часов, уже переодетого обратно в нее, должен был забрать дядя Вернон. — Миссис Кейн, — спросил Гарри, когда карета отъехала от больницы, — а почему майор не показал нам видео о Вас и Локхарте? Ведь оно точно есть, иначе откуда бы он узнал как надо двигать палочкой, чтобы разоружать и стирать память? — Увы, малыш, — улыбнулась она, Гарри в последнее время уже не разбирал, кто перед ним — Шарлин или Саманта, — есть определенные правила. То, что может поставить под угрозу жизнь других людей, или, скажем, успех крупной операции, никогда не рассказывается и не показывается никому, кроме тех, кому это необходимо. — То есть Вы завербовали Локхарта, — кивнул Гарри, — и это было на том видео? — Я не скажу тебе ни «Да», ни «Нет», по обоим вопросам, — улыбнулась миссис Кейн. — А почему он не показал, как Вы разговаривали с Дамблдором, уже потом? — На самом деле, я с ним не разговаривала. И… Это очень личное. Я не хотела показывать это никому. Но тебе расскажу. Только расскажу. Понимаешь, когда я была на войне, я совершила одну ошибку. Я была на территории, занятой врагом, во Франции. И попалась наци. — Немцам? — На самом деле, французам — тем, что сотрудничали с немцами. Но да, потом они передали меня им. И у меня были… большие неприятности. — Вас пытали? — Да, малыш. Очень сильно. И… я не выдержала. Я рассказала тем, кто меня пытал, все, что знала. Я сопротивлялась, но боль оказалась сильнее меня. Из-за этого — из-за слабости, из-за предательства — погибло несколько людей. В том числе человек, которого я любила. Миссис Кейн полезла в сумочку, достала тот самый мундштук, пачку сигарет и закурила. Водитель за глухой стеклянной перегородкой с неудовольствием глянул на нее в зеркало, но инструкции «не вмешиваться» были совершенно четкими. Глаза миссис Кейн были исполнены горя, но на этот раз они хотя бы были живыми. — Потом, через очень долгое время, мне удалось сбежать. Случайно. Но было уже поздно. Я очень страдала — не столько из-за пыток. Немцы большие аккуратисты и непоправимого вреда здоровью не нанесли. Разве что детей у меня больше быть не могло. Я страдала из-за того, что не выдержала и предала своих товарищей. И стала сходить с ума. — И тогда… — Тогда я разделила свою душу. Одна ее часть, Шарлин, помнила этот ужас. О да, Шарлин заперла эти воспоминания так надежно, как могла. Но ей было трудно удерживать запоры слишком долго. И тогда она уснула. Осталась только Саманта, которая знала, что произошло, но не помнила этого. Я жила так сорок шесть лет, вышла замуж, работала в школе… И ты знаешь — то, что нас двое, не смог заметить ни один психиатр. Но Шарлин остались и все воспоминания о войне, о Секретной Службе. Так что, когда это все началось, мне пришлось разбудить ее. Теперь Гарри понимал, почему в глазах миссис Шарлин за бесшабашной отчаянностью таились отчаяние и тоска. Его собственные беды и обиды были такими мелкими по сравнению с этим… Он снова почувствовал себя виноватым перед миссис Кейн, ведь Шарлин пришлось пробудиться только потому, что она оказалась втянутой в водоворот, центром которого был он сам: — Это опять из-за меня? — Вздор, Гарри. Я легко могла не вспоминать про тебя тогда, на Хэллоуин, и не искать тебя. Я сама этого хотела. Так что я выпустила ее по собственной воле. Но Шарлин все-таки помнила то-что-хотела-забыть, хотя и держала это под семью замками. А когда мы с ней ждали мистера Локхарта, Шарлин решила подсунуть ему эту самую часть памяти, в надежде, что он сотрет ее. Наверное, это было глупо, но я же говорю — я сходила с ума. — И у Вас получилось? — С мистером Локхартом — нет. Я его спугнула. Вместо того, чтобы стереть мне память, он отобрал мой пистолет — кстати, это был тот самый «Экспеллиармус», который ты разучивал в своей комнате. Павлин попытался убить меня. Пришлось его усыпить. Забавно, но это сделала Саманта, потому что Шарлин ничего не смогла сделать из-за этих воспоминаний, которые вырвались на свободу. И когда он упал, эта страшная память захватила еще и Саманту. Она захватила всю меня. Я всегда мечтала снова стать целой, но не так. Не с этой памятью, которая сводила меня с ума. Я не помню, сколько я сидела так, наверное, я должна была умереть, вспоминая и вспоминая этот кошмар. Но тут пришел Дамблдор. Он, наверное, хотел убедиться, все ли правильно сделал Локхарт. Он заглянул мне в глаза и напоролся на то-что-вырвалось. — Знаешь, я думала, что нервы у волшебников покрепче. Он отшатнулся, такое впечатление, что он испытал все то же, что и я. Думаю… Думаю, у мистера Дамблдора было что-то личное, связанное с тем-что-мы-забыли-и-вспомнили. Я ведь тоже смотрела в его глаза, понимаешь? Так вот, там был настоящий ужас. И тогда он махнул своей палкой и стер всю мою память, до которой смог дотянуться. Наверное, из жалости. Или из омерзения. — Но Вы же помните меня? И остальных? И… — «До которой мог дотянуться», Гарри. А эта гадость затопила меня целиком, оттеснив все остальное куда-то вглубь, так глубоко, что даже Повелитель Памяти не смог достать его. А потом он ушел. Даже убежал. — Значит, у Вас получилось? — теперь он понял, кого напомнила ему пожилая леди после пробуждения — саму себя на той старой фотографии, когда она была маленькой девочкой, пока еще единой, цельной, неразрубленной. — Получилось. Я знаю, что со мной тогда было. Но я не помню этого. То-что-мне-помогли-забыть теперь не убивает меня. И с этим знанием, но без этой памяти я смогу жить. Столько, сколько надо, чтобы помочь тебе. — Спасибо, миссис Кейн. — Тебе спасибо, Гарри. Если бы не ты… Гарри посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Он все еще был в долгу и перед этой леди, и перед ее подругами, и перед МакФергюссоном — включать ли в этот список майора Бутройда? Но он чувствовал, что все они что-то получили и от него. Да, пока он отдал им намного меньше, но он постарается вернуть долг. Машина подъехала к заднему входу муниципальной больницы. Гарри кивнул Саманте Шарлин и вышел. Его встречала медсестра с лишенным эмоций лицом. Сейчас он переоденется в старые тряпки Дадли и поедет с дядей обратно в Литтл-Уингинг. А потом придет то загадочное письмо, про которое говорил директор, и у него начнется новая жизнь. Пожалуй, он был готов встретить ее.КОНЕЦ