Древние пророчества

Майдра умеет сплетать и свет, и огонь – лапами, когтями, руками; ответы и тени пляшут на стенах, рисуют на них прошлое, будущее и настоящее. Майдра сплетает магию так же легко, как и дышит, но совершенно не умеет ее читать. Это самый бесценный из ее даров: ведь все знают, что разглядывать чужую судьбу могут только боги. Не всем ее собратьям по душе такой запрет – они привыкли чувствовать себя всезнающими мудрецами, и, даже уходя на покой, предпочитают горделиво вспоминать и чувствовать свою необходимость, свое наставничество, свою причастность. Майдра считает, что все это глупости и старческая гордыня – пусть судьба стелется чистым небом и упругим воздухом под крыльями, твердой землей и петляющей дорогой под ногами, пусть светит здешним или нездешним солнцем – пусть. Она шутливо дергает сына за острые ушки его любимого эльфийского облика и начинающие виться кудрями волосы, когда он пытается обводить смутные тени на стенах и потолке: - Ну и зачем? - Но это же так интересно! Я только посмотрю – и никому не буду говорить, даже тебе! - Совсем нет. Это как заглядывать в конец книги прежде, чем начал читать ее с начала. Только весь интерес себе перебьешь. Книгу еще можно будет взять другую, а вот другой жизни у тебя уже не будет. Сын недовольно сдвигает брови, и она легонько щелкает его по носу. - Ну а если меня кто-нибудь попросит? – с жадностью спрашивает он. – Страждущий путник, ищущий Золотых драконов во множестве миров, истопчет три пары железных башмаков, доплывет на прохудившейся лодке до нашего острова, отыщет меня и… - И скажет: «ох, какие зубищи, не ешь меня, о величайший!» И это ты еще будешь в облике эльфа! Ее юное дитя звонко смеется, открывая все рано прорезавшиеся зубы – широкие и острые даже в антропоморфном облике. Аналогия с книгой западает помешанному на текстах мальчишке в душу – Гилтиас быстро остывает к идее чтения судеб и находит тысячу других занятий. Как правило, не самых спокойных и далеко не самых безопасных. - Ты же не ящерица – новый хвост у тебя точно не вырастет! - Да там и не задело ничего почти… Ай! - Не задело, говоришь? Я тебе сама добавлю, если не задело! Когда кости его драконьего облика окончательно крепнут, а крылья вырастают до размеров, способных удержать тело в воздухе, эльфийскому облику Майдры седые волосы добавляются не по дням, а по часам. На острове Гилтиасу отчаянно скучно: драконы растут долго, те, что рождены уже на Ксентароне, для него слишком юны, а перворожденные драконы Энии и их ближайшие потомки – слишком стары и апатичны. Майдре кажется, что она понимает его, как никто другой – она хоть и испытывает к собратьям благодарность за поддержку и помощь с тяжело давшимся ей обретением детеныша и еще более тяжело – переходом, сама устала от их бесконечных нравоучений. - Ты делаешь это неправильно – ты слишком юна. - Время для таких длительных полетов еще не пришло. - Неужели ты позволишь ему общаться с низшими расами?! Гилтиас не слишком доволен, улетая с острова в компании матери. - Еще слишком рано для таких длительных перелетов, - назидательно бурчит она, хотя прекрасно видит, что гены берут свое. Она встала на крыло в третью сотню лет и не могла жить без полетов и дня, забывая о времени и расстоянии, чувствуя усталость лишь тогда, когда она висла на крыльях свинцовыми гирями. Остров находится не так далеко для летающего существа, смысл в ее «страховках» условный и совсем символический, но не признаваться же собственному сыну в том, что на материк вместе с ним она удирает для того, чтобы хоть немного отдохнуть от бесконечных нотаций. - Если ты еще раз скажешь, что упал со скалы – больше сюда не полетишь, - говорит она сурово, глядя на разодранную заднюю лапу. – Скажи мне правду. Гилтиас хмуро пыхтит, шевеля по-детски широкой мордой. - Мы с Ройном играли, - отрывисто бросает он. – И… увлеклись. Майдра устало думает, что ее подбирающее феноменальные синонимы дитя вырастет неплохим дипломатом. - И как именно вы увлеклись? Поспорили? Гилтиас пыхтит еще недовольнее. - Поспорили, - говорит она уже утвердительно. – Просто скажи: это он предложил в качестве мишени тебя, или ты его убедил? - Я предложил, - отвечает сын совсем убито. Она вздыхает: - Я даже не удивлена этому. Но врать-то зачем было? - Алькстер говорит, что нельзя общаться с гномами и «другими низшими расами». - Алькстер – старый идиот, из-за которых сейчас непонятно, мы ли научили эльфов зашоренности, которую они называют консервативностью, или они нас. Он, правда, хотя бы искренне верит, что мы – высшее звено и образец разума, а те, кто ростом пониже и нравом попроще эльфа – безбожно глупы. Это он от незнания. У него просто нет сына, с завидным постоянством доказывающего обратное. Майдра треплет его по насупленной морде и осторожно бодает в лоб. - Эльфы были скучные. - Ты тогда был совсем мелким, неужели и правда помнишь их? - Скучные, - упрямо заявляет Гилтиас. – Красивые, но скучные. Таскались за советами к Алькстеру, а то и давать их пытались. То ли дело Ройн! Мы топоры метали – я уже почти научился делать это правильно! И луки у них покруче эльфийских будут! И арбалеты они используют, если нужно – а там такие навороты можно сделать! - Главное – не вздумай их на себе испытывать! - Хорошо, - покладисто соглашается сын, и Майдра напряженно напоминает себе обязательно как-нибудь еще раз вернуться к этому разговору и закрепить в голове этого охочего до экспериментов создания материнский запрет. - Эльфы разные бывают. В основном, конечно, скучные. Но бывают и приятные исключения. А бывают и неприятные. И среди гномов они бывают. Среди всех – так уж оно устроено. С твоей манерой заводить новые знакомства ты быстро в этом убедишься. - Значит, с гномами мне играть можно? – радостно вычленяет Гилтиас главную, по его мнению, мысль материнских наставлений, игнорируя горечь в ее голосе. - Можно, - заверяет Майдра. Лучше пусть обожжется пару раз, чем наслушается чужих предрассудков и закрепит их в голове. - Пусть бы общался с драконами, - наставляет ее все тот же Алькстер. – Хоть с Белыми, хоть с Синими! Все лучше, чем со здешним отребьем! - Ты сам был одним из тех, кто выбирал это «отребье», если еще помнишь. - Не язви мне, Майдра. Мы выбирали, исходя из знаков судьбы. - Ну так и живи со своим судьбоносным выбором. Она злится не на заносчивого старца, а на упоминание Синих драконов. Майдра нервно встряхивает золотыми волосами, прогоняя воспоминания прочь. Они делают ее нервной и настороженной. Параноидальной. Настолько, что загулявшийся сын дома получает хорошую взбучку, и полночи они злобно пыхтят по разным углам: он – от несправедливого, по его мнению, наказания, она – раздражаясь на себя и свои дурные мысли. Потом небо над островом проясняется, и они, омерзительно бессонные, объявляют перемирие и открывают звездный атлас. Она засыпает первой, под увлеченный рассказ о том, какие звезды сейчас у них над головами и какие созвездия были бы над ними сейчас в Энии – Гилтиас не умеет останавливаться на полпути, в частности, в своем желании знать все. Сон Майдре предсказуемо снится дурной: темно-синее воспоминание о темно-синем хищнике. Скай странный: чужой, интересный, загадочный – и ужасно неприятный. Он посмеивается над ними – старшими, умудренными, древними. Он кажется себе всесильным и, по праву ли рожденного в этом мире, или по какой-то еще причине, считает себя едва ли ни здешним господином. Особенно его забавляет запрет на чтение судьбы. Он зачитывает ее сам – всем, кто не успел разойтись по своим делам, неодобрительно косясь на сумасшедшего юнца. - Когда мир застынет в заново обретенном равновесии, когда познает свой первый настоящий затяжной катаклизм, когда сотрет свой прежний устой – твое дитя не переживет его обновления. Майдра смотрит на пляшущие тени чужой магии в бесконечной ярости и бесконечном, внезапном и остром, заполняющем абсолютно все ее существо страхе – она, наверное, скорее домысливает, чем видит это на самом деле: - Мое дитя переживет тебя. Скай хрипло рычит на нее – она рычит в ответ. Сон обрывается так же внезапно, как и рухнул на нее. Гилтиас дремлет за раскрытым атласом, прижавшись макушкой к ее локтю, и Майдра осторожно, стараясь не разбудить, перебирает золотые кудри. Когти страха на ее горле разжимаются неохотно, медленно. Ее дитя крепнет с каждым мигом, сперва изо всех своих сил закручиваясь в водовороты жизни, а затем учится крутить их сам. Он оживляет места и времена, он приносит жизнь везде, куда бы ни явился – даже своих соплеменников-старцев он ухитряется расшевелить. Сильный, смешливый, упрямый и упорный – она гордится и восхищается им, как только может гордиться мать. В нем, повзрослевшем, плоды их воспитания и характеров вызрели так причудливо: отцовская горячность и ее норов, и дотошная любознательность старой Илькары, и даже – пусть он сам себе в этом никогда не признается – рассудительность несмолкающего Алькстера нашла для себя плодотворную почву. Майдра целует его в лоб, благословляя в каждое долгое путешествие, и учится не бояться, учится верить в его силу и его разумность. Учится не верить чужому пророчеству – в конце концов, сколько правды в словах обозленного чужака? Научиться окончательно ей мешает не уменьшающийся возраст и набранная мудрость, ожоги и шишки, которые ее сын еще не получил в нужном количестве, на которые не хочет обращать внимание. Майдре кажется, что его встречает, как давнего друга – или хотя бы давнего знакомого – весь материк: ему смеются и рокочут вслед на своем странном языке сладострастные нимфы, его зовут к столу нелюдимые гномы, его привечают или хотя бы терпят заносчивые маги. Его ждут, понимает с радостью Майдра. Он ждет, понимает она с тревогой. Отчаянно ждет встреч со старыми друзьями и новыми обзаводится, кажется, лишь для того, чтобы сделать их старыми. Мысль пронзает ее долго и точно летевшим копьем, выбивает из равновесия. Этому ни она, ни Алькстер – никто, кроме времени – не сможет его научить. Старящимся и погибающим друзьям, строящимся и рушащимся городам, расцветающим и останавливающимся в своем развитии, затухающим или вовсе оканчивающимся эпохам. Золотые драконы живут слишком долго, так долго, что эта ноша бесконечного времени им самим начинает казаться непосильной. Его горячая кровь и молодость восхищают Майдру – и приносят горечь: ведь там, впереди его бесконечно долгой жизни, ему предстоит получить слишком много болезненных знаний и уроков, к которым она не может его подготовить. Он ведь слушает ее, но не слышит, не понимает в своей уверенности и легкомыслии, ее только начинающее жить полной жизнью дитя – на его фоне она впервые чувствует, сколько прошло времени. Впервые чувствует себя по-настоящему старой. Гилтиас улыбается ей – уже давно юноша, а не мальчишка – своей широкой улыбкой, а она впервые не находит сил улыбнуться ему в ответ. - Это путешествие не приносит тебе радости? - Старость – не радость, - неловко отшучивается она. – Тебе же тоже снятся сны о переменах. - Снятся. Думаю, перемены сейчас – это то, что для всех нас придется весьма кстати. Ксентарон готов к зениту своей силы – и своей славы. Он гордится Ксентароном совершенно искренне – излазивший практически каждый его уголок, по праву считающий весь этот мир своим домом. Майдра видит по его глазам, что снег и сменяющий его темный, холодный и пустынный космос снятся только ей. - Когда ты собираешься вернуться домой? - Здешние эльфы, наконец, и мне возвели храм в горах… - Эти бедняги все еще используют это странное слово? - Эти бедняги все еще используют доисторические ритуалы и пытаются использовать других бедняг. Но архитектурные решения у них, конечно… Они мне ванную обустроили шикарнее, чем у Саль`ары! - Что, даже все твои девицы туда влезут? Гилтиас со смесью смущения и самодовольства зачесывает пятерней неплотно стянутые кожаным шнуром волосы. - Загляни домой побыстрее, - сдается Майдра. Ему стало мало острова еще до исполнения трехсотлетия – теперь, наверное, еще несколько сотен лет, и целого Ксентарона ему тоже станет мало. - Хорошо, матушка. - Он откажется. - От исполнения своего долга нельзя отказаться, - чеканит Алькстер. Жар его дыхания согревает кожу: он все так же предпочитает свой настоящий облик, Майдра все так же чередует его с антропоморфным. - Алькстер, неужели так ты припоминаешь ему или мне какую-то из старых обид? Прости меня. И его прости. Мы не всегда ладим, но, клянусь, никому из нас и в голову бы не пришло оскорбить тебя. - Древние Боги, что ты говоришь, дитя?! Я оказываю твоему сыну великую честь, которой не удостоился ни один из моих внуков! - Так удостой ею кого-то из них. Ты сам знаешь, что худшего наказания, чем сидеть на привязи, для него невозможно придумать. - Я читал судьбу, дитя. Не смотри так – раз уж боги, запретившие нам это, покинули созданные ими же края без всяких предупреждений, что еще нам остается? Я читал судьбу, и знаки открыли мне множество истин. Не все из них пришлись мне по нраву. Но я обдумал всё – я думал долго, Майдра, можешь мне поверить. Я понял, почему судьба распорядилась так. И я согласен с ее велением. - Ты растил своих детей по всем её законам, а они растили своих. Неужели… - Моим детям не хватало сил и мужества, чтобы спорить со стариком, чьё время постепенно уходит. - Вот, как ты заговорил! - Чего ты хочешь от меня? Извинений? - Я хочу, чтобы ты возложил это бремя на плечи тех, кого к этому готовил. - Это не бремя и ни в коем случае не должно расцениваться, как бремя. - Ты не хуже меня знаешь, как расценит это мой сын! – отчаянно произносит она. – Оковы, клетка и цепь! Мы уставали от эльфов тысячи тысяч лет – мы ввязывались в войны, нас втравливали в войны, нас обманывали, на нас охотились, нас предавали. А иногда мы сами обманывали и предавали себя, слишком сильно привязываясь к смертным друзьям. Сколько времени прошло, прежде чем мы устали от этого, Алькстер – сколько времени прошло хотя бы от нашей первой войны до последней? Порой мне кажется, что это длилось больше самой вечности. - Мне тоже, дитя. - Но даже не все твои ровесники поддержали твое решение тогда – и не все мои ровесники в душе согласны с ним сейчас. Алькстер вздыхает тяжело, долго и недовольно. Он привык к этому: к недовольству и разногласиям, к чрезмерной апатии и чрезмерному рвению своих собратьев, привык к их осуждению, но отказывается привыкать к тому, чтобы они сходили с ума от боли или погибали в чужих боях. Майдра, потерявшая в последней эльфийской войне, бездарной и ненужной, мгновенно смытой лавиной времени и истории, и мужа, и отца, понимает его куда лучше, чем хотела бы. Далеко не всегда соглашается, но понимает. Гилтиас, чрезвычайно юный, не знающий старого мира, не помнящий и не ведающий ни единой серьезной потери, не поймет, не одобрит и не оценит, хоть и по-своему любит старика. - Мы не выбираем свою судьбу, - говорит Алькстер строго – но чуть смягчается. – Я знаю лишь то, что эта честь твоему сыну по силам. У тебя есть время, чтобы его подготовить – но, прошу, не затягивай. Я все сказал. Время идет, ускоряя, кажется, свой ход с каждым днем. Небо полнится искрами и сполохами, полнится магией – Майдра пробует ее на вкус. - Как странно. - Скай притащил высших эльфов из Энии и намерен вручить им Ксентарон, - рассказывает Гилтиас последние новости. – Я еще не встречал такого колдовства. Оно одновременно наше и чуждое, и сулит разом море радости и море печали. Сплошные противоречия. - Если Первый Бог хочет хоть как-то повлиять на сотворенный им мир, ему бы уже давно следовало появиться. - Как правильно понимать его бездействие? – с любопытством интересуется сын. – Получается, что он ведет себя как истинный хороший творец, не вмешиваясь в жизнь своих творений. - Хотелось бы и мне верить, что все именно так радужно. - Ты выглядишь усталой. - Зато ты – ничуть, хотя происходящие здесь перипетии должны бы хоть немного тебя утомить. - Глупости, - смеется Гилтиас. – Наконец, в нашем прекрасном, но основательно застывшем мире происходит хоть что-то. Полагаю, если маги открыли хоть такие окольные пути в Энию, то следующим шагом может стать и строительство нормальных порталов. Не хотела бы посмотреть, как там теперь? - Я помню ее лучше тебя и отчего-то уверена – единственные изменения, которые могли произойти в Энии за столь короткий срок – это возросшее нежелание что-то менять. - Все не может быть так плохо. - Ох, мое оптимистичное дитя! Тебе кажется застывшим Ксентарон – Эния покажется тебе чрезвычайно красивым кладбищем. - Я все равно хотел бы ее увидеть. Он любит остров всей душой - снова спорит о чем-то с Алькстером, смеясь, возится с малышней - но в его глазах и движениях столько жизни, столько стремления мчаться вперед и только вперед, что Майдра совсем не хочет говорить с ним о спячке сейчас. Ее заставляют мудрость и опыт – вполне возможно, что в следующий их разговор момент будет еще более неподходящим. - Старик рассказывал тебе о своих планах? - Вскользь, - отвечает Гилтиас неодобрительно. – Ты считаешь, это действительно необходимо? - Честно? Не знаю, дитя мое. Мы утомились, это правда, но еще мы так привыкли быть в курсе происходящего и, если нужно, своевременно на него реагировать, что многовековой сон кажется мне крайне сомнительной идеей. Но Алькстер считает, что это необходимо – и что, проснувшись, мы обретем новые силы. - Звучит опасно, но, возможно, не так уж и плохо для вас. Но как вообще это будет выглядеть? Далеко не все разделяют и упаднические настроения, и мнение Алькстера. - Наша природа не предусматривает таких долгих спячек. Если большинство голосов на итоговом собрании все же будет «за», в спячку мы погрузимся магией, все вместе. Гилтиас стискивает ладони. - Это бред. - Это выход. - История мира как таковая сейчас только начинается – лично я не хочу проспать ее! - Даже если не проспишь – тебе придется ее пропустить. Он смотрит на нее с непониманием, почти с обидой. - Кому-то придется охранять нас. Алькстер хочет предоставить эту честь тебе. Она грустно усмехается, когда у сына впервые не находится слов для ответа. Смотрит на вытянувшееся лицо и округлившиеся глаза; у Гилтиаса слишком живая мимика, читать его даже для незнакомца, наверное, не составит никакого труда. Если первые мгновения он ждет от нее объяснения или верит, что сможет откреститься, то потом и сам быстро все понимает. - Это… Это просто нечестно! - Старик решил, что ты справишься – и мы все прекрасно знаем, что он прав. Гилтиас недовольно встряхивает головой: - Да с этим любой справится! - Скажи ему это, если хочешь, - она обнимает его – огорошенного, совсем по-детски растерянного. – Я сомневаюсь, что ты его переубедишь, но всегда можно попробовать. Мы оба знаем, что если это действительно твоя судьба – то все предрешено. - И почему же моя судьба – сидеть в бездействии, когда… - Возможно, об этом ты узнаешь, когда просидишь в бездействии. Гилтиас молчит и растерянно обнимает ее в ответ – Майдра чувствует по дрожащим пальцам и стиснутым зубам, как тяжело ему дается попытка смирения. Так ее мудрость и опыт выручают их обоих – в конце концов, у него еще остается уйма времени, чтобы принять свою судьбу. Потому что время летит – и его ссоры с Алькстером, и полеты на материк, и королевская свадьба, и королевские похороны, и разрезающие небо вспышки построенных порталов – все это случается так быстро. Гилтиас находит тысячи охранных и предупреждающих заклинаний, хотя искал совсем другое. Майдра не может сдержать улыбки, понимая, что ее златокудрое дитя совсем не изменилось – выросло, возмужало, но не изменилось. Те же миллионы трактатов, те же древние свитки, раздраженно оттиснутые к краю стола, тот же отпечаток фолианта на щеке после дремоты за книгами. Поиски Первого Бога и утраченного посоха из древних пророчеств оканчиваются неудачей, но заставляют сына смириться со своей участью и уже заниматься не поисками способов избежать ее, а ее благоустройством. В конце концов, это очередная ступень его взросления. Идет ли Алькстер на уступки, разрешая ему отлучки, оценив это, или по каким своим причинам, Майдра не знает и не спрашивает – этого старик ни за что не расскажет. Изредка ей снятся темно-синие сны, искривленная оскалом морда, чертово чужое пророчество, которое она гонит прочь. Старшие подруги сетуют ей, что сыну пора бы остепениться, что пара – чуть более взрослая, более мудрая, сделала бы его посмирнее, но Майдра только отмахивается. Гилтиаса «посмирнее» ей представить трудно, а остепениться можно будет и после спячки, когда подрастут молодые, столь же жизнелюбивые драконицы. С его загулами, сплетницами-нимфами из горных озер, заинтересованно поглядывающими на него эльфами и людьми, мысли о серьезных привязанностях вряд ли приходят в его чуть легкомысленную голову – и уж хотя бы в этом вопросе Майдре хочется быть спокойной. Пусть хоть две нимфы, хоть три, хоть пять – лишь бы лез потом обратно с той же горячностью в горы за артефактами или чертил схемы гномьих луков, а не сходил с ума по околосмертному существу. Тем больше ее пугает его вид перед самой спячкой: отвлеченный, задумчивый, мечущийся между собранностью и рассеянностью. - С каких пор тебя интересуют эльфийские луки? - С тех пор, как я обещал новому знакомому избавить его от этой унылой конструкции и дать опробовать гномью работу, - усмехается Гилтиас, отодвигая чертеж. – Эти энийские эльфы даже не представляют, чего лишены. - Ты все-таки решил водить дружбу и с тамошними скучными эльфами? - Ну, - внезапно почти смущается он, - при ближайшем рассмотрении нынешние эльфы из Энии оказались не такими уж и скучными. - Хорошо, что у родного края еще не все потеряно, - улыбается она и по привычке треплет сына по волосам. – Ты не будешь делать совсем уж жуткие глупости за время нашей спячки, правда? - Разумеется, не буду! Сон их крепок и, кажется, бесконечен, лишен посторонних тревог и печалей, лишен дурных мыслей и дурных знаков. Даже видений, как таковых, лишен. Из ощущений извне – только ощущение сторожевого купола, только мощь защитных заклинаний, только присутствие стража. Майдра чувствует, как становятся все более редкими и менее длительными его уходы, как он, в конце концов, переселяется на остров – разворачивается в своем настоящем облике, лежит, чувствуя исходящий от собратьев жар – чувствует, но не может ни осознать, ни обдумать, ни проснуться. Бодрость приходит резким звуком – горном, зовущим на бой, сигналом к атаке, вызовом. И воздух под крыльями удобнее земли, что стелется под ногами, и крылья быстры, словно не бездействовали веками, и в голове звучит ясное – вперед, вперед, вперед! В пылу битвы с заполонившей все пространство вокруг черной нежитью сына Майдра видит уже под конец, когда все стихает – мощного дракона с располосованным боком и окровавленной мордой. От эльфийского лекаря он осторожно отмахивается хвостом – раны не настолько серьезные, но перевоплощаться с ними не следует; обнимает лапами утес, устало прижимается к скале. Майдра садится рядом с ним, суетливо осматривая его бок. Под утесом остывает туша темно-синего дракона. Ей кажется, что даже в посмертии Скай ухмыляется ей: ее пророчество исполнилось, его пророчеству же исполниться еще предстоит. Отлеживаться он предпочитает у себя дома, чтобы не отвлекать на себя заново обживающих остров взбодрившихся родичей – нимфы, шлепая по мраморным плитам мокрыми босыми ногами, суетятся у постели своего любимчика. Гилтиас, уже спокойно принимая облик эльфа, бурчит и на них, и на мать, и гонит прочь, заниматься своими делами – это совершенно не действует. Майдра хочет допросить его обо всем, но одергивает себя и старается в вопросах быть осторожнее – у сына тускнеют глаза, когда он смотрит на белые пейзажи за окном, и сжимаются в кулаки руки. - Ничего необычного, - отвечает он на ее вопросы. – Много путешествовал и много думал. Получал многие знания. Она мягко касается ладонью его плеча, глядя на сковавший все вокруг лед и снег. «Много кого хоронил» так и остается невысказанным. Он не желает рассказывать ей об ушедшем – никто не желает делиться своей болью, но говорит, словно невзначай: - Ты больше так и не образовала пару. Майдра чувствует, как холод сковывает ее лопатки. - Да. - Спустя столько времени. - Да. Гилтиас смотрит в окно, на снег, стискивает в замок пальцы. Она не спрашивает не потому, что знает – огорченные сплетницы рассказали ей и про светловолосого чужака, и про жаркое солнце над горными реками, и про погасший портал. Если бы не знала, все равно не стала расспрашивать – и так слишком уж понятно то главное, что следует понимать. Мое глупое дитя, думает Майдра, обнимая его широкие плечи. Мое бедное глупое дитя. - Это не показатель, - говорит она осторожно. - «Не показатель» чего? - Да совершенно ничего. Он усмехается. - Чувствую себя мальчишкой, прогулявшим урок и получившим от учителя по хвосту. Вот только я уже не мальчишка. - Ты привыкнешь, - говорит Майдра – он смотрит на нее совсем тоскливо. – Радоваться в боли и горевать в радости. И жить со всем этим – спокойно и счастливо жить привыкнешь. Она точно знает, что он привыкнет, но вдруг вспоминает оскаленную морду. Глупые сны, глупое пророчество: снег и лед скоро растают, Ксентарон оживет, наступит Великая Весна – воскрешение мира и его обновление, которое ее сильное, выносливое дитя преодолеет. Ей кажется, что в этот момент Великая Весна наступает и в ее собственной душе. Он рвётся в Энию со всей своей горячностью. Майдра обхватывает руками плечи, очередной раз проснувшись от дурного сна. Их снова бросает в эпицентр событий, в самый водоворот – как следует отдохнувших душой и телом, окрепших, воспрянувших духом. Новая битва с нежитью, бой с ледяной драконицей дается им всем нелегко, но он стоит того, он словно сладкая память о прошлом. Майдра чувствует себя такой живой. Майдра чувствует, как весь мир пропитывается, прорастает светом, когда заканчивается сражение. Майдра чувствует, как этот свет задувает, словно порыв ветра – свечное пламя, один лишь взгляд на сияющее лицо ее сына. Мысль о том, что «первый настоящий катаклизм» - это нечто большее для вселенной, чем замерзшая на несколько лет планета, больно бьет ее прямо в сердце. Гилтиас не слышит ее, когда прилетает к ним – уставший, замотанный помощью одновременно сородичам и всем прочим – не слушает, отмахивается. Счастье окутывает его, валящегося с ног и дремлющего на ходу, ореолом. - Я все осознаю, - говорит он ей впопыхах. - Я все понимаю, - заверяет с таким одурманенным лицом, что хочется встряхнуть его за плечи – ничего он не понимает! - У нас еще так много времени – может быть, вечность! - Сейчас отстроим все, а потом!.. От него пахнет пылью, строительной крошкой и яблоневыми дровами для камина. Он засыпает после очередной беседы с Алькстером, даже не сняв сапог – Майдра аккуратно стягивает их с него сама, устраивается в изножье. Ее душит, раздражает собственный страх. Его хочется вырвать из себя вместе с куском плоти, сжечь, а потом спокойно зализать рану. Ей так нравится горящий в нем огонь, неиссякаемый энтузиазм и запас сил. Его порывистость. Его стремительность. Его желание жить и получать от жизни удовольствие. Ее так пугают отзвуки чужого пророчества, засевшего в голове. Гилтиас улыбается во сне, и Майдра, поддавшись порыву, заносит ладони над его безмятежным лицом. Сплести пламя, пустить тени бегать по стенам – высмотреть, прочитать, понять, что они ей скажут. Майдра смотрит на него бесконечно долго и нежно, прежде чем опустить ладони и осторожно поцеловать в висок. Что толку высматривать – все расписано, все предрешено; все исполнится, если суждено, веришь ты или нет, видел или не видел. Там, впереди, целая вечность, что будет стелиться дорогой под ногами и нависать небом над головой. Пусть без поворотов в тупики, молится Майдра беззвучно. Пусть без грозовых облаков. Впереди целая вечность побед и поражений, потерь и приобретений, радости в горе и горя в радости. И зависшего невидимым мечом над их головами чужого пророчества.