Невесты Христа

      Пальцы сцеплены, руки кротко сложены в замок, скромный взгляд покорно опущен к земле. Ни слова о чувствах, кроме чувств к Господу, ни слова о боли, кроме боли о жизни вне Его царства. И так из года в год, пока смерть не разорвёт этот замкнутый круг. Одна за другой сестры со звуком колокола входят в столовую к завтраку, блюдя часы молчания. Кто-то падает на пол перед мраморной Девой Марией, наказывая себя за грехи, другие помногу затравленно крестятся. Поток Черного и белого на каменных дорожках. Все как одна. Старые и молодые. Изо дня в день.       Сестра Агата молчит дольше, чем длятся часы тишины утром и ночью. Юная монахиня, попавшая в сестринство ещё ребёнком и в совершеннолетии давшая обеты бедности и целомудрия, умолкла полгода назад в середине октября во имя служения Ему.       Тогда, после воскресной молитвы на рассвете она вышла в позолоченную осенью монастырскую рощу. В последнее время Агата часто оставалась наедине с собой. Чуткая и покорная, она прилежно выполняла все обязательные ритуалы ордена и с трепетом относилась к своим обещаниям Богу. Она могла высечь себя, если находила свои мысли нечестивыми, за неосторожные улыбки и жалость, проявленную к себе, строго лишала себя ужина, обеда и завтрака за мысли о грязи и сомнения целую ночь проводила на коленях против распятия с молитвой. Агата чувствовала себя больной и устала от общества сестёр, и теперь придумала новую издевку над собой во искупление грехов. Одну Жанну это беспокоило. В то утро она пошла следом за сестрой на прогулку.       Шорохом мокрой опавшей листвы она известила о своём присутствии Агату. Монахиня подняла глаза и встретилась со взглядом цвета океанских волн в холодный дождь. Он волновал до глубины души. Стало очень холодно.       — Сестра Жанна, зачем ты здесь? — прошептала девушка, обескураженная и взволнованная её появлением настолько, что услышала скорый стук собственного сердца в груди. Почему именно она последовала за ней?       — Я волновалась за тебя. Все ли в порядке?       — Тс-с. Часы молчания не закончились. Мы и так не должны говорить.       — Я знаю, — громко шепнула Жанна и, кажется, даже улыбнулась. — Но ты первая начала.       Её изящная и нежная рука с розово-молочной кожей коснулась предплечья монахини. Удары в груди лишились умеренности и четкости ритма, а стекла очков в тонкой оправе предательски запотели. Сестра Агата одернула руку резче, чем намеревалась и ожидала от себя. Неуклюжим жестом она сняла очки и принялась протирать их краем чёрной мантии.       — Прости, прости меня, сестра, — шептала она, чувствуя, как вот-вот не сдержит слез. — Позволь мне остаться одной, я вернусь до служения.       Она почти смогла взять себя в руки и изобразить непринужденную полуулыбку. Но Жанна знала Агату с послушничества и ей хватило фразы, чтобы лишить её самообладания.       — Это из-за меня, сестра Агата? Ты думала обо мне?       Очки выпали из рук и скрылись в листве. Агата замерла. Её внезапно затрясло от слез, раздражения, злости, страха… Она сама не понимала, от чего именно.       — Что? Да что… Что ты сказала? Жанна…       — Взгляни на меня, — попросила монахиня с сине-серыми глазами, подступая ближе на шаг. Агата так и замерла. Только в глазах её задрожали слезы.       — Ну же, взгляни на меня.       Белое худое лицо, словно луна. Светло-зеленые глаза слегка красные от слез, губы искусаны до крови. Без очков её черты потеряли последние следы уходящего детства.       — Прошу, оставь меня.       Кажется, сестра сама не верила искренности своей просьбы.       — Ты думала обо мне, Агата, — тёплая ладонь коснулась её прохладной руки и едва ощутимо сжала её. Девушка не сопротивлялась.       Сестра Агата, шумно вдыхая носом сырой воздух, нервно осмотрелась по сторонам. За деревьями никто не может увидеть их. Ничьих шагов не слышно. Они одни. Только Он наблюдает.       — Я тоже… думала о тебе. — едва слышно выговорила Жанна, сбиваясь. Сердце щемило от каждого взгляда на изморенную постом и отречениями сестру. Невесту Христа, убивавшую себя во имя Его вечной любви, подобно тысяче других до и после неё. Легче было выколоть себе глаза, чем видеть синяки и ссадины, которые не скрывало даже целомудренное монашеское облачение.       Жанна позволила себе сжать холодную кисть чуть крепче в своей руке. Агата смежила веки и беззвучно прерывисто вздохнула. Любовь была рядом, она окружала её, держала за руку, была материальной, нежной и горячей на ощупь. Она впервые была зрима и осязаема.       Медленно, дюйм за дюймом Жанна оказывалась ближе. Агата чувствовала её дыхание на своей коже, и душа твердила, что именно этого она ждала несколько долгих лет. Что-то внутри велело убегать. Девушка изо всех сил воспротивилась голосу внутри, заставляя себя остаться, и поняла, что пути назад больше нет, едва ощутила очень лёгкое влажное прикосновение к своим полураскрытым губам. Слишком робкая и неумелая, сестра не сумела ответить на поцелуй, но и не стала отстраняться.       Она почувствовала жар во всем теле, впервые в ней воспылала чувственная страсть такой невероятной силы. Она сжала слабыми худыми пальцами запястье Жанны, притянула её к себе и, насколько позволял ей минимальный опыт и знания о поцелуях, неуклюже впилась в её розовые губы с новой силой.       Монахини громко задышали, не разрывая соприкосновения, какое-то время они стояли почти неподвижно, робко пробуя друг друга на вкус. Тогда, окончательно осмелев, Жанна перевела дрожащую правую руку ниже и положила её на скрытую под бесформенной рясой тонкую талию сестры Агаты.       В момент девушка помрачнела. Она неуверенно оторвалась от губ Жанны, беспорядочно глядя то на проступивший на щеках румянец, то на блеск прежде сухих розоватых губ, то на широко распахнутые глаза, глядящие, казалось, глубоко в самую душу. Это выражение сменил страх, а после невыразимая боль.       Агата присела и наощупь достала из грязных листьев упавшие очки. Руки крупно дрожали, тело немело. Он видел их. Не промолвив и слова, девушка опустила взгляд вниз, крепко скрепила руки внизу живота и поспешила прочь.       С тех пор она молчала полгода и била себя сильнее, если позволяла проронить вскрик во время наказания. Ей снились сны, где она желала и была желанной, шепча в темноте имя возлюбленной сестры. Пусть каждое утро и день за ними следовала тяжёлая беспощадная расправа, расцарапанные собственными ногтями руки, избитые старой колючей плетью бёдра и спина, сновидения возвращались, околдовывая и принося истинную радость.       Монахини все чаще замечали, что сестра Агата ест меньше за приемом пищи или вовсе отказывается от своих порций скромной монастырской еды. Она не щадила себя, никому не рассказывая о своей боли. Ибо не правильно испытывать иные чувства, кроме как к Христу, и иной боли, как от пребывания вне Его царства.       Однажды, когда сестра Агнес во время хорового песнопения заметила, как Агата с благоговением любовалась сестрой Жанной в переднем ряду, монахиня поклялась лишить себя зрения, если снова посмеет предать любовь к Богу. Но эта клятва, к счастью, была дана в сердцах и слишком уж противоречила Его воле.       Агата знала, что испытывала к ней сестра. Однажды она спросила себя, в чем грех, чтобы любить не только Господа, но и деяния и проявления Его воли в мире смертных на земле.       «Что дурного в любви, обращённой на ближнего?»       Она винила себя за то, что испытывала чувство, пусть не ощущая в нем зла, о котором твердили все вокруг. Любовь к Жанне не была той же скверной, что убийство, гордыня, зависть или воровство, в ней были покорность, служение, смирение и мягкость, желание заботиться, но не разрушать. В ней действительно чувствовалось Господне тепло, но не в ярости матери-настоятельницы, не в лишениях послушниц ужина.       В начале марта, поддаваясь чарам пробуждающейся природы и чувствуя, как оттаивает после затяжной зимы её тяжелое оледеневшее сердце, Агата дала этому чувству волю, и стены ордена стали казаться жестокой безвылазной тюрьмой.       В одну из ночей сестру Агату разбудил едва слышимый стук в дверь. Кто, вопреки правилам, мог позволить себе ночной визит? Догадка обожгла изнутри.       Облачённая лишь в легкую ночную рубашку, девушка босыми ногами подступала по холодному каменному полу все ближе к двери. Стук повторился ещё несколько раз и уже немного громче.       Дверь отворилась. На пороге в белой сорочке до пола стояла сестра Жанна, нескрываемо волновавшаяся и уже явно не ждавшая, что девушка из этой комнаты соизволит встретить её на пороге.       Агата отступила на шаг, крепче сжимая ручку двери и колеблясь. По лицу Жанны скользнула тень беспокойства и страха.       — Я покидаю сестринство. — только и сумела вымолвить она.       Сестра Агата растерялась. Она вопросительно заглянула девушке в глаза, но не нашла ответа большего, чем глухое отчаяние и разочарование.       — Я пришла попрощаться.       Агата открыла дверь и жестами спешно пригласила монахиню войти. Их не должны видеть в такое время вдвоём. В комнате царила темнота. В широкое окно с западной стороны пробивалась луна, подсвечивая покрытую весенними почками ветвь молодой яблони. Она мерно покачивалась от прохладного ночного ветра, привнося мгновению спокойствие и умиротворение.       — П-почему… — голос сорвался. Впервые за шесть месяцев молчания сестра Агата прокашлялась и произнесла вслух слова: — Почему ты уезжаешь?       — Думаю, ты знаешь причину.       Повисло молчание. Ни у кого и мысли не было, что кто-нибудь из монахинь сестринства «Солнечного Креста» может перейти в другой орден. Но Агата прекрасно всё чувствовала и понимала.       — Я только хотела попросить тебя не быть к себе безжалостной.       Бледная рука застыла с нескольких дюймах от пальцев Агаты, но так и не решилась к ним прикоснуться. Жанна печально улыбнулась.       — Я рада, что хотя бы сегодня опять услышала твой голос.       Самые родные глаза смотрели на девушку с обожанием и сожалением. Лицо обрамляли волны длинных медных волос, в ночи казавшихся пепельно-чёрными. Когда Агата видела свою сестру без рясы, любуясь её настоящей красотой? Наверное, больше шести лет назад, когда они обе постигали аскезу служения Господу.       Она была чарующе прекрасна. Отсутствие рясы или мантии, тяжелые мягкие пряди на плечах и груди не порочили образ невинности и чистоты. Но их любовь и тепло ныне были ближе, чем когда-либо. Хотелось упиться ими до смерти. Никто из старших монахинь, взрастивших её здесь, из епископов и приезжих отцов не смотрел на неё с такой нежностью и готовностью смягчить любую боль.       С новой силой щеки согрели неудержимые слёзы. Она не могла остаться.       — Не бросай… меня, — голос дрожал, а слова застревали в горле. Избитые тощие руки вцепились в бледные запястья сидящей совсем близко Жанны. — Не оставляй меня здесь, прошу, я прошу, не оставляй!       Беззвучно сотрясаясь от всхлипов, Агата уткнулась носом в плечо монахини, чувства к которой боялась признать столь долгое время. Та мягко провела длинными пальцами по собранным в неряшливую косу каштановым волосам и опустилась к горячей шее, успокаивающе поглаживая.       — Я не смогу здесь остаться.       — Не покидай меня, Жанна, — эти слова слетали с уст беспорядочно и неразборчиво от подступивших эмоций. Агата умоляла, готовая отдать все, ради возможности быть рядом с этой девушкой. Она не видела греха в прекраснейшем из чувств. Сестра Жанна это понимала.       — Если ты того желаешь, милая, моя милая Агата, — зашептала она, прижимая к себе тонкую слабую измученную фигуру. — Если ты того желаешь, я никогда не оставлю тебя одну.       — Не оставляй, — дрожащие руки сомкнулись на талии Жанны, а губы встретили разгоряченное дыхание и самый долгожданный поцелуй. Он повторился, потом ещё раз, ещё…       Губы касались щёк, скул, лба и шеи, руки обнимали и сжимали тело так же неистово, как погибающий держится за последнюю надежду выжить.       — Будь со мной, — из последних сил шептала Агата, и повторяла это до тех пор, пока Жанна не ответила ей:       — Буду, буду, буду.       Очень тихо они опустились на постель, не выпуская друг друга из объятий. Агата провела рукой по контурам и изгибам под ночной рубашкой, постигая столь желанное тело кончиками пальцев. Жанна впервые не чувствовала одиночества в ордене, где вместе живут и молятся больше сотни монахинь.       Руки мягко легли на грудь, наслаждаясь мягкостью и идущим от неё теплом. Девушка прижала Агату к себе, проводя пальцами по спине и опускаясь ниже к бёдрам. Рубашка задралась, обнадежив нежно-белый участок ровных красивых ног. Какому очарованию суждено скрываться под чёрной аскетичный рясой…       Чувствуя прикосновения к бёдрам и талии под одеждой, Агата задрожала от возбуждения и с громким выдохом прикусила губу. Она расстегнула несколько пуговиц ночной рубашки сестры, трепетно открывая доступ к её груди, которую изо всех сил хотелось познать ближе. Неопытные и невинные, они действовали так, как подсказывало чувство внутри, стараясь дать друг другу то, что им самим было бы приятно.       Низ живота сводило от возбуждения, внизу стало жарко, мокро и тяжело. Касаясь бедром промежности девушки, Агата ощутила, что Жанна испытывает то же самое. Захотелось дотронуться, вдыхая запах тела, так сильно ощутимый возле шеи. Рука легла на живот, губы коснулись губ в новом поцелуе — страстном, пусть и совсем ещё неумелом.       Надо делать это тихо. Здесь ни одна дверь не закрыта на замок, а ночам в ордене принято оставаться тихими. Невыносимо хотелось прикосновения.       — Коснись меня, — тихий, почти отчаянный шёпот. Агата проглотила стон, и ещё один, запрокидывая голову назад и прикрывая глаза. Мягкая настойчивая рука опустилась, пройдясь по животу и опускаясь рискованно низко. Бледные пальцы быстрым движением проскользнули под задравшуюся ночную рубашку, встречаясь с желанными жаром и влагой. Захотелось пройтись по мокрой скользкой полоске, погрузить пальцы в самую нежную и прелестную девушку на свете. На бледном лице в свете Луны был виден румянец и подступившие слезы к глазам.       Девушка подалась бёдрами навстречу Жанне, чувствуя, как пальцы настойчиво, но аккуратно проникают в неё, а поцелуи созвездиями рассыпаются по шее. Она делала это с осторожностью, зная, что Агата невинна. Пальцы наполняли девушку, вторгались неглубоко, удивляя и сводя с ума волнами новых ощущений. Агата дотронулась в этом же месте Жанны и восхитилась, в каком блаженстве та подчинилась прикосновению. Её тепло, давящая, сводящаяся с ума нежность и вожделение завлекли разум. Сестры были друг в друге, соединившись с чувством, что так и должно было произойти с ними обеими. Это то счастье, что Он уготовил для них. В эту ночь Жанна с Агатой впервые ощутили значимость своих жизней.       Томясь и поддаваясь ласкам, они скоротали ночь в близких, мокрых, страстных объятиях, даря тысячи поцелуев щекам, лепесткам губ, шее, плечам, груди — всему, — осушая слезы и всецело отдаваясь самым сокровенным мечтам о любви.       — Убежим отсюда, — ласково прошептала Жанна, тихо целуя дорожку серебряного света луны возле уха сестры. Та блаженно прикрыла глаза и вздохнула, впуская в грудь любовь и свежий воздух ночи.       — Завтра же.