And when I leave you will finally understand, why storms are named after people
Улица кутает в холод. В рюкзаке есть толстовка ― любимая черная толстовка, которой уже черт пойми сколько лет: самая обычная, на молнии, с капюшоном. Она выручала уже миллиард раз, всегда оказываясь под рукой в самый нужный момент. Она всегда согревала тех, кто в этом нуждался. Без таких любимых толстовок настоятельно не рекомендуется выходить из дома в промозглые ночи. Из дома ночью вообще не рекомендуется выходить. В рюкзаке есть толстовка, но вот желания ее надевать ― нет. Только не ее, не любимую черную, насквозь пропахшую нашим запахом: сладким запахом ее духов и горьким ― моих сигарет. Почему-то все время забываю закинуть ее дома в стирку. Может, потому что бываю там не так уж часто. Или потому что попросту не хочу признаваться в том, что слишком бережно храню аромат: каждый раз до последнего откладываю необходимость открывать рюкзак в иррациональном страхе, что эта смесь выветрится через мгновение. Совсем не хочу ее помнить. Но совершенно не хочу ее забывать. Лабрет давно уже стал ледяным, и мне отчего-то кажется, что, если бы мне вздумалось его снять, украшение пришлось бы отрывать с мясом. Слишком холодно. Я помню адрес и знаю, куда нужно идти. В конце концов это место ― мой дом, однако что-то мне подсказывает, что даже в моей личной крепости спокойствие мне не светит. Только не в одиночестве в четырех стенах. Только не взаперти. Только не с любимой толстовкой, еще помнящей ее запах. Все закончится этой ночью. Решение принято, и мне не пристало срывать собственные же планы. Сил молчать больше нет, однако кричать… кричать нужно так, чтобы соседи раньше времени не позвонили в полицию. Ветер что-то нашептывает мне на ухо, но (мне очень жаль, но) мне наплевать. Ключи от квартиры тихо позвякивают в кармане.***
Когда раздался звонок в дверь, на моей кухне как раз закипал чайник. Чаю мне совсем не хотелось, и все-таки этот звук утешал. Он чем-то напоминал шум дождя или потрескивание дров в камине. Такой обычно включают, когда пытаются побороть бессонницу. Или просто расслабить нервы. Он порождает успокоение. Убаюкивает. Умиротворяет. Под такое просыпается невыносимое желание закурить. Впрочем, непосредственно курить необязательно: достаточно просто слышать запах без дела тлеющей сигареты, чувствовать ее пальцами, знать, что она есть. Увы, сигарет нет, и кто-то позвонил в дверь. Кто-то позвонил в дверь, разрывая практически полную тишину внутри квартиры, заставляя меня вздрогнуть, открыть глаза, посмотреть в сторону коридора, чтобы убедиться, что мне не послышалось. Не послышалось, нет. Встать, дойти до двери и без лишних вопросов открыть замок. ― Что ты здесь делаешь? ― «Как тебе удалось пройти в подъезд?» Молча протягиваешь мне пакет и, не дождавшись приглашения, проходишь в мою квартиру. Разуваешься, снимаешь и вешаешь куртку, уверенно уходишь на кухню. «Откуда в тебе столько наглости?» Ты не оставляешь мне выбора ― следую за тобой. Чайник как раз вскипел. ― Чаю? ― Искреннее проявление воспитанности и гостеприимности, несмотря на то что совершенно не хочется сейчас принимать гостей. Отказываешься, садишься за стол, подперев голову руками. ― Так что ты здесь делаешь? ― Мне показалось, тебе понравится. Нет? ― По правде говоря, у меня были другие планы. ― Мне уйти? Отвечаю «Нет» быстрее, чем успеваю подумать, ― ты ухмыляешься. Воспоминания ― самые глубокие шрамы, а ты… к сожалению, ты одно из них. Теплое, но вечно мерзнущее, пахнущее порошком, а не сигаретами, чужое родное воспоминание. Столько же счастливое и радостное, сколько болезненное, тяжелое. Вы ― ты и она ― мои отголоски прошлого, из-за (без) которых, мне больше не хочется жить. Так иррационально и глупо. Зато искренне. От чистого сердца. Люди ведь придумывают сложности, чтобы оправдать собственные дурные поступки, собственную глупость, беспечность, невнимательность. Оправдать что угодно, но не признаться самим себе и другим в том, что на самом-то деле по одиночке они ни гроша не стоят или лишь потому вечно ищут себе компанию. Вечно ввязываются в переделки, друг другу врут. Я больше ничего не ищу и смело признаюсь в том, что я на самом-то деле ничего из себя не стою, однако ты здесь. После всего того, за что мне следует просить у тебя прощения, ты почему-то сидишь на моей кухне, отказавшись от чая, и молча подпираешь голову своими руками. Все-таки заглядываю в принесенный тобой пакет. ― Откуда ты знаешь, что у меня нет сигарет? ― У тебя их никогда нет. ― Неправда. ― Я не знаю, зачем я здесь. ― Можем заодно проститься. ― Так вот какие у тебя планы. Сажусь рядом (пожалуй, даже чересчур близко) и, взвесив все «за» и ровно ноль «против», кладу голову на твое плечо. Все такое же жесткое и худое. Все такое же по-родному пахнущее сигаретами и порошком. Пахнущее тобой. Всем вместе и каждой из твоих черт по отдельности. Интересно, почему я ищу теплоты в самом холодном на Земле человеке и расстраиваюсь, когда не нахожу? Ты обнимаешь меня, и я закрываю глаза, пытаясь понять, в чем смысл до сих пор сохранять свою гордость. Куда проще и правильнее было бы наконец попросить у тебя прощения, искренне, ведь «Ты же сможешь меня понять», ведь ты же знаешь, каково это, когда «на других ― не горит», когда, чтобы хотя бы приблизиться к ней, мне тебя еще любить и любить. А я не умею. Ты ведь знаешь, что не умею. Знаешь же? Знаешь, что не умею любить ― не ее. ― Прости. ― Слишком тихо, одними губами. ― Прости меня. Чувствую тепло твоей руки на собственной талии. Чувствую, как поднимается твое плечо при каждом вздохе. Чувствую, как льются слезы по моим же щекам. Ты, несмотря ни на что, слишком родное. Слишком теплое, уютное существо. Мне стыдно, что порой мне хватало наглости принимать твою любовь ко мне как нечто должное, даже не задумываясь о том, что сперва ее следует заслужить. Ты влюбляешь в себя. Влюбляешь в себя всех: друзей, первых встречных, старых и новых знакомых. Ты влюбляешь в себя всех, но, видимо, со мной что-то не так, раз уж я ― исключение. Глупое исключение из правил, до конца жизни способное думать только о ней и заставляющее тебя делить со мной мои к ней любовь и ненависть. ― Останься со мной. ― Зачем? Действительно. Зачем тебе оставаться с человеком, который не сможет дать тебе ничего? Даже я, когда смотрю на себя, испытываю отвращение, и все-таки ты почему-то здесь. Сидишь, обнимаешь меня, пока я заливаю слезами твою синюю клетчатую рубашку, лишь потому что мне жаль, что по моей же вине нам с тобой не быть вместе. По правде говоря, тебе со мной рядом не место. Только не в эту ночь. Только не здесь. ― Если я скажу, что скучаю по тебе, ты вернешься? ― «Зачем ты задаешь вопросы, на которые уже знаешь ответ?» ― Я тоже скучаю. ― Но? ― Нет. ― Ты прижимаешь меня к себе крепче, будто без этого я сбегу. ― Нет, не вернусь. Я здесь, потому что мне хотелось услышать твой голос и сказать, что я все еще тебя люблю. Не волнуйся, я знаю, что ты меня нет, неважно. ― Прости. ― Я пойду. У меня нет сил тебя останавливать. И прав на это у меня тоже нет. Выйдя в коридор и обувшись, ты обнимаешь меня на прощание, гладишь меня по голове. «Прости, прости, прости. Счастье мое, прости меня». Впрочем, мне до последнего не верится, что ты действительно сейчас просто уйдешь. Просто бросишь меня, последовав моему примеру, оставив от себя на прощание только заботливо купленную пачку призванных убить меня сигарет. Они все равно не успеют. Уже нет. ― Вспоминай меня хотя бы иногда. ― Молча киваешь в ответ. ― Только не слишком часто… ― «Иначе наверняка будешь грустить». Все закончится этой ночью. Решение принято, и мне не пристало срывать собственные же планы. Сил молчать больше нет, однако кричать… кричать нужно так, чтобы соседи раньше времени не позвонили в полицию. Ты уходишь под мой учащенный пульс. Оставляешь меня в одиночестве в четырех стенах. Оставляешь меня взаперти. С толстовкой, еще помнящей ее запах, и пачкой твоих сигарет.