Часть 1
3 августа 2018 г. в 23:04
Дышать будто трудно, будто давит и на грудь и на горло там, где кадык, но она не задыхается, поэтому паника не загорается красной сигнальной сиреной.
Пока.
Это может случиться, а может и нет, как и, собственно, все в этой жизни.
Она пытается развить эту мысль во что-то эфемерно-возвышенное, во что-то, у чего нет четких границ или тяжеловесных слов, что легко может подхватить её шумное дыхание и унести даже не в форточку, а прямо через потолок. "Потолок" — тяжелое слово с четкими очертаниями, и мысль спешит потяжелеть, но Гексли выбрасывает из головы "потолок" и дышать легче. За потолком небо, а "Небо" — это неописуемое.
Гексли тошнит, но это не так, как когда переберешь или съешь что-то несъедобное, хотя принцип похожий. И в тех, и в этом случае организм пытается избавиться от отравляющего элемента — от лишнего.
В данном случае Гексли тошнит от Гексли. Её тошнит даже от того что её тошнит. Она чувствует себя истеричкой.
Она. Должна. Улыбаться.
Нужно о чём-то думать, о чём-то приятном, об эфемерном. И она думает о дыме. Она не курит — забытая в подростковом возрасте привычка, к которой не хотелось возвращаться, но сейчас все не так, как нужно. Гексли делает глубокий вздох, насколько ей позволяют давление в груди и горле, и медленно выпускает через приоткрытые губы воздух, представляя, что это — дым.
Так тошно, что хочется вырвать волосы на голове.
Она думает о том, что нужно кому-нибудь написать: пожаловаться, объяснить, поплакать. Мысленно пробегается по лицам друзей и кривится. Она переворачивается на правый бок и обнимает себя руками. И что она напишет? А если тому человеку тоже плохо? А если она сделает это не вовремя? Как он отнесётся к этому?
Что она вообще может написать, если даже себе она не может объяснить, в чем проблема?
Это просто... Случалось. Время от времени: иногда сильнее, иногда слабее, и это "что-то" нельзя заглушить ни конфетами, ни мороженным — ничем вообще. Если есть силы, а их чаще всего нет, то приходится просто сбегать от этого. Сбегать в шумные компании, в тупые шутки, в громкую музыку, в бессонные ночи — тогда действительно становится легче, она умудряется раскачаться, как на качелях, и начинает смеяться искренне. Но, чаще всего, сил просто нет.
Хочется выключить весь мир, чтобы ее оставили накОНЕЦ В ПОКОЕ. И одновременно чтобы пожалели: погладили по спине, молча были рядом, грели.
От этих двойственных чувств тоже тошнит, из-за них это все выглядит как притворство, будто она играет роль.
Тошнит. Но не едой.
"Это пройдет" — шепчет себе Гексли, сжимаясь в клубок, пытаясь стать меньше.
Слезы не льются, пусть очень хочется, и их приходится выдавливать. То есть, ощущение, будто они везде, будто сама Гексли состоит не на восемьдесят процентов из воды, а на сто и из слёз. Но они не идут. Поэтому их приходится выдавливать из себя.
В прошлый раз она не плакала и лишь под конец намочила наволочку, но сейчас она чувствовала, что ей это нужно. Нужно порыдать. А она не умеет.
Хах, даже это сделать не может.
Ночь теплая, но её знобит, и она не кутается в одеяло, не пытается накрыть голые ноги, а лишь тихо скулит.
Нужно о чём-то думать.
О приятном.
Кому вообще она нужна? Как её люди терпят? И зачем? Она же... Не Гексли! Гексли не грустят, не устают светиться и всегда-всегда знают, как приободрить другого. А она.
Серая.
Она не замечает, как выдергивает волосы из головы, сосредотачивает все свои силы на том, чтобы не дать ходу "плохим мыслям". Это те, где она калечит себя.
Она всхлипывает и думает о облаках. Какие они на вкус? Их вообще можно потрогать? Они на ощупь, как ветер? Или воздух? Ветер ты чувствуешь, а воздух ощущаешь. А если бы воздух был цветным, то какой цвет преобладал бы? Он был бы градиентным? А от температуры цвет бы менялся?
Её тело постепенно расслабляется. Это происходит медленно, но чем быстрее и дальше уносят её мысли, тем меньше давление на шею, тем спокойнее дыхание. Время течёт медленно, а она успокаивается еще медленнее, но в какой-то момент она засыпает.
Все пройдёт.
Просто дыши.