Чёрные пуанты

Невозможно представить, сколько всего неизведанного хранит в себе человеческая душа: тайны простого великодушия, непредсказуемости пылкого характера, неописуемые вспышки симпатии и сжигающая изнутри эмпатия…

Не всегда сразу можно понять, к чему мы стремимся на протяжении всей жизни… Возможно, к чему-то высшему, неизвестному… К тому, что наступает после смерти. Ад? Рай? Всего лишь простая иллюзия, отправляющая твою душу во мрачную необъятную пучину, выхода из которой уже не удастся найти? Неизвестно. И никогда, возможно, не будет. Ведь как об этом можно узнать, так ещё и передать остальным, как вид информации, если твоя душа уже покинула этот бренный мир? Даже если она и собирается стать чем-то другим в своей новой жизни, то кто поверит твоему невнятному детскому лепету о вселенских тайнах, которые ты уже через год и в помине не будешь осознавать. Несмотря на то, что такие вопросы и философские рассуждения заставляли хотя бы на немного отвлечься от реальности и впасть в гипнотический транс обработки информации, они всё равно не решали те проблемы, что создавались наяву у Маркуса. Маркус всегда был прилежным, умным и начитанным в семье мальчиком. Рос в богатой семье аристократов, знал про манеры и, как говорили его отец и мать, вёл себя получше, чем его старший брат Лео в его возрасте. Внешне был шоколадного цвета кожи и отличался от всех ребят своими блестящими гетерохромными глазами цвета аквамарин и изумруд. Любил своих родителей, играл с друзьями на улице, ел мороженное и вообще делал всё, что и полагается маленьким неугомонным мальчишкам шестилетнего возраста. Но с наступлением долгожданного семилетия, а именно поступления в первый класс, Маркуса взяли под жёсткий контроль по отношению к учёбе. Конечно, пользуясь своими положительными качествами, он успешно справлялся со всеми выпавшими ему за 11 лет задачами, но в какой-то момент юноша понял, что стоило бы и найти себя в этом естественном для него коллективе. Среди его хобби было несколько обыденных увлечений, таких как рисование и игра на фортепиано, но больше всего его увлекали танцы… и не просто какие-то танцы, а самый профессиональный брейк-данс. Как же так вышло, что такой милый и обаятельный мальчик стал танцевать такие «грязные» и «мерзкие» танцы, спросите вы. Но это были лишь чисто вкусы Маркуса, комментарии к которым он, обычно, не оставлял. К сожалению, мать бывшего «прилежного мальчика» не очень одобрила такое времяпровождение в досуге и попыталась заставить своего сына бросить столь «противное» занятие, даже забыв то, что в своё время сама занималась «запретными», по мнению её родителей, вещами и говорила сыну о том, что никто просто не имеет права лезть в чужие интересы. Скорее всего, это была просто обычная неприязнь к данному виду самовыражения, иначе она бы находила другой ответ на постоянные вопросы своего чада о беспокоящей её проблеме.  — Мама. — Маркус постучал в открытую дверь оранжереи, звук по которой пронёсся легким эхом. В ожидании отклика своей матери, которого он не дождался, юноша зашёл во внутрь и стал медленно бродить по тропинке среди различных декоративных и культурных растений.  — Ма-ама-а-а! — голос прозвучал ещё живее и решительнее, чем в первый раз. Неожиданно что-то задвигалось в соседних кустах шиповника, издавая характерное бормотание, из-за которого становилось немного не по себе, ведь юноша хоть и понимал, что это, скорее всего, его мать, недовольная тем, что сын отвлекает её от работы, но лёгкий морозящий холодок всё-таки пробежался по тёмной, слегка обсыпанной родинками, спине.  — Агх! Ну что тебе, Маркси? — из-за кустов высунулась недовольная, слегка смугловатая женщина пожилых лет с уже изрядно поседевшими серыми кучерявыми волосами и иссякшими изумрудными глазами, которые утеряли свою загадочность, но обрели мудрость. — Не видишь? Я работаю… давай, говори быстрее. Маркус спокойно подошёл ближе, к краю тропинки, и начал свой разговор.  — Понимаешь, мам… — обречённый, полный непонимания выдох. — Я не совсем понимаю, почему тебе не нравятся мои увлечения и… Не успел он закончить свою речь, как женщина резко вытянулась и грозно посмотрела на юношу и, перебив его, громко заявила:  — Мы с тобой уже говорили на эту тему, юный Манфред! И ты прекрасно понимаешь, почему я так недолюбливаю твои, как ты выразился, «увлечения». Они портят нашу семейную репутацию. — Миссис Манфред сделала большой решительный шаг в сторону сына, поднимая руку с кусачками и угрожающе ей потрясывая. — Всё наше семейное древо состоит из очень важных и почитаемых людей, которые из года в год прославляли нашу фамилию, как фамилию величественных, знающих своё место в обществе личностей. И я не позволю, чтобы такие невежды, как ты, пачкали представление о нас, как о обычных простолюдинах. Ладно было бы, если бы ты занимался действительно чем-то духовным, например, балетом, а тут… какие-то «грязные», «никчёмные» и «бессмысленные» резкие движения под то, что даже музыкой назвать сложно! Сказать, что Маркус был возмущён — ничего не сказать. Такое неуважение к чужим интересам буквально выводило его из себя. Он был готов извергнуть из себя весь свой пылкий гнев, что накапливался в нём, словно бурлящая лава в вулкане, готовясь к извержению. Но разве ж он мог сорваться на своей родной матери? Кажется, это было единственным, что его останавливало.  — Ты даже толком делом заняться не можешь! Бестолочь! Мысли окутывали голову, давая осознать, что это как-то… несправедливо… нечестно… Неужели это и есть та самая величественность Манфредов? Жалкое высокомерие, осмеивающее всё, что ниже него?  — Всё своё время проводишь в этих «танцульках»… А о создании семьи ты хоть подумал?! Очнись, Маркус, тебе 21! А у тебя до сих пор молодой дамы нет. Вот как так можно? Я в твоё время… Эмоции уже на грани срыва. Они не выдерживают той стены, что Маркус построил, дабы проявить своё безразличие…  — Хватит! — тяжёлое, но очень острое слово резко пронеслось эхом по стеклянным стенам. — Хватит, мам! Мне вовсе не нравится то, что ты делаешь из меня полного балбеса, не воспринимающего всё всерьёз. Может, я не такой легкомысленный, как тебе кажется… Может, я ценю увлечения остальных людей, даже если они мне не нравятся и умалчиваю, когда оскорбляют мои… но сейчас… сейчас… моё терпение лопнуло! Мне надоело находится на твоём поводке, ма! Я хочу свободной жизни, где мне никто не будет указывать, что да как надо делать. А не вот это вот всё… — юноша скрестил руки на груди и сделал суровый, полный решимости вид. Миссис Манфред долго стояла с широко раскрытыми глазами и ртом. Она не находила слов на столь дерзкий и неожиданный ответ, но, простояв еще немного, возмущенно воскликнула:  — Ах так?.. Значит, вот ты как разговариваешь со своей матерью?! Ну… погоди ещё… погоди… Всё решено! — на последних словах женщина, как бы с издевкой, откинула на тропинку кусачки и перчатки, что прежде сняла со своих рук. — Ты едешь в Детройт к своему отцу в профессиональную школу искусств и поступаешь на факультет балета! И это не обсуждается! — Мать вылезла из кустов и поспешно прошла вдоль всей оранжереи к выходу.  — Ч-что?.. — Маркус был ошеломлён своим вынесенным приговором и явно был недоволен им. — Ты… ты не можешь так сделать! Я сам вправе решать, куда мне идти! — но его слова были пустыми и отскакивали гороховыми зёрнами от маминых ушей, словно эхо от оранжерейных стекол. Уже сидя в автобусе, что держал свой путь в город великих свершений, юноша смотрел в окно и думал… думал о чём-то высоком, но о чём именно? Он и сам этого не знал… что уж тут говоря о матери, которая считала его полным невеждой… Отец вот всегда его поддерживал, хотя сам был из сливок общества… качественных таких… Не взирал на его интересы и уважал их, говорил о его таковом социальном саморазвитии… Но приезжал он лишь по выходным, так как жил в Детройте и преподавал балет в той самой профессиональной школе искусств. А последние несколько недель его визиты слегка урядились, ибо старость не в радость, приковала его к инвалидной коляске… И как он до сих пор даёт уроки балета?  — Детройтская профессиональная школа искусств имени Элайджи. Конечная. — сухо объявил водитель автобуса, подъезжая к остановке. Маркус даже как-то и не заметил, как доехал до пункта назначения, ведь в окне он ничего такого не заприметил. Хотя… скорее всего, он просто слишком сильно задумался. Выходя из общественного транспорта, смуглый парень приметил, что остановка находится у большого парка, простирающегося вдаль и вширь, укрываясь за кронами величественных дубов и осин. Но стоило ему повернуться в обратную, противоположную сторону… Через дорогу на его обозрение открывалось большое трёхэтажное тёмного кирпича здание с искусно обделанным фасадом, выпирающим круглым окном на третьем, скорее всего, чердачном этаже, украшенным ажурной белой окантовкой, что по левую и правую стороны незаметно переходит в резные карнизы. Перед зданием была небольшая площадь, наподобие центра у среднестатистического парка: центральный крупный фонтан с фигурой какого-либо олицетворения искусства, характерные рядом с ним различные цветочные клумбы, выложенные мощенным камнем дорожки, удобные скамьи с урнами, уютно расположившиеся по краям дорожек… ах да, ещё и прекрасные раскидистые тополя с дубами в отдалении от тропинок и скамей. Всё это выглядело так потрясающе и величественно, даже не обращая внимания на то, что здание было не самой лучшей новостройкой в городе, а вековым достоянием Детройта, которым тот с легкостью мог гордиться, что и делал. На миг замерев на месте и раззинув рот, пялясь на архитектурное строение, Маркус подумал, что всё не так уж и плохо… может, ему тут понравится… но придя в себя от временного шока, тот сделал серьёзное лицо и, перейдя через дорогу, прошёлся по небольшой площади, взойдя по лестнице на крыльцо с двумя гладкими колоннами по бокам, что держали абажурную арку над чердачным окном. Нажав рукой на большую деревянную резную дверь, та, на удивление, тихо и спокойно открылась, не создавая лишнего, отвлекающего шума. Пройдя внутрь, нужно было пройти через ещё одну, но уже стеклянную дверь с такими же отделяющими её от кирпичных стен загородками. Надавив и на неё, та отказалась ещё легче, чем первая, и юноша буквально не почувствовал прикосновения своей руки к ней. Теперь уже начинался главный коридор… Сам коридор был довольно широким, очень длинным и пустым. В нём стояла такая гробовая тишина, что даже эхо отталкивалось повторно от его стен. Прямо перед главным входом открывался прекрасный вид на внутренний сад, что, скорее всего, был заперт в четырёх стенах школы и застеклён оранжерейными стёклами и дверьми у входа в него. Оттуда слышался чей-то женский голос. Возможно, сейчас было время занятий и одно из них проходило там. Налево и направо от входа в сад аж почти до самого конца коридора стояла нерушимая и несгибаемая армия зелёных шкафчиков. Какие-то были слегка посочнее остальных, какие-то чем-либо украшены… это всё не очень придавало значение, но без них в помещении было бы слишком пусто. Напротив мест для хранения располагались обширные светлые окна, что были заметны ещё с улицы. Подоконники были достаточно широкие и располагались низко, поэтому на них было удобно сидеть. Посмотрев налево и направо, ни то, ни другое почти никак друг от друга не отличалось: две двойной двери, одна из которых ведёт в следующее крыло здания, другая открывает доступ к лестнице.  — Нуу… не, остальное я ещё успею тут осмотреть. Пора бы найти отца… — Маркус оглянулся и, заприметив стенд с названием и нумерацией кабинетов, что висел у главного остеклённого входа, подошёл к нему. — Та-ак… где же тут кабинет балета?.. Ага, нашёл! Значит, номер 251к… Быстро проговаривая себе под нос название нужного кабинета, юноша направился налево к двери с лестничной площадкой.