heal your (my) wounds

Игорь абсолютно точно не ревнует — Игорю непростительно много годиков для таких дел. Да и кого ревновать-то?! Эту поддвухметровую дылду, олицетворяющую собой в самом лучшем из всех возможных виде все самые-самые стереотипы о русских?! Ну такое. Артем, конечно, хорош — даже больше, чем просто хорош, — но себя уважать тоже надо. Поэтому Игорь ну вот совершенно точно не ревнует, нет. Проблема разве что в том, что со всей сборной так считает отчего-то только он один. Это определенно была симпатия с первого взгляда, потому что с Артемом иначе не получается. Команда в этом плане более чем солидарна со своим капитаном, поэтому в том, как они улыбаются друг другу, совершенно точно нет ничего особенного. Игорю нравится улыбка Артема, господи, она всем нравится, и от этой бьющей фонтаном харизмы никуда не деться, да и надо ли?.. Коллективу без году неделя, но Артем уже в каждой его частичке, почти родной, почти свой. Может быть, из-за этого чуть подрагивает нутро, когда он уходит тусить с каким-то своими московскими корешами — с кем угодно, лишь бы не с Игорем. Но Игорь точно не ревнует. Саша Головин — вот удивительно-то! — первым чует неладное в одноклубнике, и будь неладна эта его чуйка. Под конец тренировки ребята откровенно дурачатся, а Черчесов только картинно закатывает глаза; Дзюба нещадно гоняет по газону Смолова — и откуда только силы?! — всё пытаясь запрыгнуть тому на спину. Игорь со стороны наблюдает за этаким безобразием и почти позволяет себе улыбнуться — неосознанно так, но с отчетливой теплотой, словно думает, наивный, будто никто его не видит, — и Саша понимает, что время пришло. — Иногда я начинаю тебя понимать, — сбалтывает мальчишка без задней мысли, на что Игорь только неопределенно хмыкает, отвешивает профилактический подзатыльник и под недовольные выкрики Головина уходит с поля в духе тех крутых парней, которые никогда не оборачиваются на взрыв. Как истинный крутой пацан, на Артема Игорь не смотрит. Много ли б ты понимал, мальчик. *** Игорь сто процентов не ревнует, потому что ревновать Артема ко всей сборной разом как-то неспортивно. Они все здесь — одна большая семья, впервые за столько лет, и Игорь просто не в праве ничего ломать, даже самую малость. Артем носится с ребятами как мировой батя, умудряется найти индивидуальный подход к каждому, хотя с первого взгляда и не скажешь — прирожденный менеджер, даром что футболист. Все его любят, и он любит всех, и, когда Дзюба несется на него в самой жаре тренировки, чтобы потрепать по волосам за особенно круто отбитый мяч, Игорь не думает, как ему нравится их разница в росте, потому что всё так, как и должно быть в нормальной семье. Артем не просит ответных любезностей, но как будто специально напрашивается, и — нет — Игорь ни капли не ревнует, когда Дзюба по нескольку раз за тренировку отбивает пятюню Смолову или сгребает в медвежьи объятья кого-нибудь из близнецов — кого угодно, лишь бы не Игоря. А то, что пальцы предательски подрагивают, подгибаясь в кулаки — так это нервы чутка шалят, не смертельно. Артема невероятно много — везде, в любое время, в любой момент. В каждой чужой улыбке Игорь видит отблески того задора, что сводит с ума всех вокруг. По крайней мере, его точно. Артем здесь и сейчас с ним, почти на расстоянии вытянутой руки, но Акинфеев медлит, непростительно медлит, не желая нарушать того, что не может понять до конца. Он хочет быть ближе к этому невозможному человеку, хочет значить для него так же много, как тот значит для команды, для друзей, для Игоря. Поэтому мужчина выжидает, изучает, думает, медленно осознает, но, нет, ни в коем случае не ревнует. Не к кому. Не к чему. — Ты знаешь, — раздается рядом ленивое замечание, и Игорь вдруг обнаруживает себя стоящим рядом с Черчесовым и всматривающимся в резвящихся по траве сокомандников, — он будет счастлив, если ты подбодришь его. Игорь в непонятках хлопает глазами, на что Стас лишь кивает вперед, будучи уверенным, что из толпы на поле его подопечный точно выберет нужную фигуру. — Вы так считаете? — Попробуй. И… Игорь. Давай как-то, ну, поискренне что ли?.. Черчесов не говорит вслух, что Игорю это едва ли не нужнее, чем Дзюбе, но это так и витает недосказанностью в воздухе. Стас в Sims никогда не играл, но основной принцип освоил в рекордные сроки. Игорь с пару мгновений внимательно смотрит на него, а потом кивает, как будто понял, и возвращается к тренировке. Если так пойдет дальше, это может стать весомой проблемой, думает Игорь. И пялится. Не может перестать пялиться. Артем чеканит мяч в нескольких метрах от него и не замечает ничего вокруг так, что едва не сшибает плечом ошивающегося рядом Головина. Ребята смеются, а потом Дзюба резко вскидывает голову, чтобы посмотреть прямиком на Игоря. У того на поразительно длинное мгновение перехватывает дыхание, но он быстро берет себя в руки и сдержанно, в своей манере, улыбается; мол, всё отлично, можете продолжать без меня. Глаза Игоря обращаются жидкой сталью, но это не ревность. Определенно, что не она. Игорь хочет быть там, с ними, тоже смеяться с чужой неловкости и не самых изощренных шуток, поддерживать Артема так, как нужно, как требуется, но вместо этого предпочитает отвернуться. Внутренний стержень пробивает сердце болезненным холодом: Игорь не позволяет себе идти на поводу у своих желаний, потому что это тоже неспортивно. Непрофессионально. Диссонанс пока терпим, но теплота в сердце при виде Артема и жесткость во взгляде при виде его в чьей-либо компании нарастают с каждым днем всё сильнее и сильнее. Игорь держится. *** Резьбу у Игоря сносит капитально так — и еще, кажется, бесповоротно, — когда стадион взрывается оглушительным ревом, а самого Игоря накрывает красно-белой волной безудержного ликования. Мужчина слышит голоса, чувствует на себе чужие прикосновения, чувствует, как пульсирует нога, но вместе картинка не складывается. Что-то произошло; он сам позволил чему-то произойти. Ребята подлинно бесновались вокруг, трибуны сходили с ума, весь мир сходил с ума вокруг Игоря. Плевать уже, кого обнимать: как будто тактильный контакт поможет справиться с этим состоянием; как будто через крепкие пальцы и широкие ладони передастся хоть что-то из водоворота крышесносных эмоций в крови; как будто станет легче, и сердце не пробьет дыру в реберной сетке. Тогда лишь в голове у Игоря щелкает, и горьковатый — с примесью ощутимой досады — ком предательски подступает к горлу. Предателем чувствует себя и сам Игорь, с удивительной в его состоянии четкостью осознавая, что не может радоваться вместе с остальными, пока Артем где-то там, в толпе своих друзей и верных товарищей, зажимается с кем попало на виду у всех — с кем угодно, лишь бы не с Игорем. Это вот точно не ревность, но личное вырывается из крепких решеток всердечной подкорки, и это так неправильно, так неправильно, что Акинфеев не может думать ни о чем другом. Он отходит чуть в сторону и пытается глубоко и медленно дышать, но всё летит к чертям — всё всегда в такие минуты летит к чертям, — когда Артем вдруг оказывается близко-близко, почти непростительно близко, подхватывает Игоря и на несколько безумно коротких мгновений отрывает его от земли. Дзюба орет что-то нечленораздельное, смотря на Игоря с таким обожанием, что у того не остается никаких сомнений. Игорь всматривается в чужое лицо в своих ладонях и наконец оттаивает; картинка в голове складывается воедино. Игорь понимает, что они выиграли. Игорь понимает, что до дрожи в пальцах влюблен в Артема. *** Игорь не ревнует — ему и без того погано так, что словами не выразить, и вид разбитого, переполненного сожалением и горечью Артема только добивает. Они все сейчас едва ли лучше, но даже в болезненно-серой печали он выделяется, и Игорю вдруг думается, что этакая Тёмина искренняя эмоциональная яркость — особый род одиночества, и это настолько несправедливо, что хочется выть от досады. Артем не может быть один, не должен, не заслуживает, и Игорь больше даже не думает, как сильно в нем желание исправить если уж и не всё, то хотя бы Дзюбу. Впервые за этот сезон нервов и боли в ногах он знает, что должен сделать. Когда Акинфеев возвращается в раздевалку, половина команды успевает разойтись, но Артем еще здесь — упирает локти в колени и сидит неподъемным камнем, являя собой зрелище настолько тоскливое, что у Игоря бы непременно защипало в глазах, не видь он парой минут раньше умирающего на пустеющем стадионе Смолова. Невысказанное сожаление тихой свинцовой пеленой окутывает помещение, легкой неприятной кислицей оседает на губах и чувствуется на кончике языка. Ни у кого не находится слов — да и можно ли тут сказать хоть что-то?.. Если бы только Артему, но вот уж кому сейчас действительно не до слов. Игорь впервые со всей выразительностью чувствует себя плохим капитаном и — от чего делается только горше, хотя куда уж больше — отвратительным другом. Черышев и Головин сидят по обе стороны от Артема. Игорь не видит его лица — кто-то заботливо накинул Дзюбе на голову полотенце, — но подмечает белые костяшки сцепленных в замок пальцев и едва-едва подрагивающие плечи, и сердце проваливается в бездну. Неестественная тишина надломлено пищит в ушах. Игорь смотрит на то, как тяжело Артему держать себя в руках, видит, какая невероятная сила прячется в этом невероятном человеке, и думает, что подлинная ошибка этого дня вовсе не в пропущенных мячах. Артем здесь — и в его лице все остальные, вся команда. Артем продолжает бороться — даже здесь, даже сейчас, — отчаянно не желая сдаваться, хотя и понимая, что остался один. Но ведь это совершенно не так! Денис поднимает тяжелый взгляд и очень-очень долго всматривается в Игоря, пристально, напряженно, чтобы тот понял: эта игра куда важнее той, что происходит на поле. Это не совсем то, к чему Игорь привык, но проиграть здесь равносильно тому, чтобы в самом деле похерить всё то, к чему команда шла так долго; к чему она и стала командой. «Помоги ему», читается в хмурых глазах Головина, «мы уже всё перепробовали». «Только у тебя получится», вторит ему Черышев, «тебя он послушает». Ребята молча встают и так же молча уходят, оставляя Игоря наедине с его демонами: в этом безграничное доверие, как тогда, на поле. Все они надеются на него, даже Смолов, который бы с удовольствием перегрыз себе горло, если б только мог. Это то пенальти, которое Игорь не может проиграть. Артем ощутимо вздрагивает и съеживается, когда слышит собственное имя, негромким хрипом сорвавшееся с чужих губ, и гнетущая тишина на миг отступает. — Артем, — снова говорит Игорь, делая шаг вперед, — посмотри на меня, Артем. «Просто посмотри на меня». Артем дергается, как от удара, но не спешит поднимать головы; Игорь видит, как мелко трясутся его пальцы, как сильно тот… боится? Осуждения? Игорь поджимает губы; в любое иное время ему было бы даже обидно: он никогда не позволил бы себе поступить так в отношении Артема, нет — кто угодно, но только не Игорь. — Доверься мне, — одними губами говорит мужчина. Слова трепыхаются в спертом, пропитанном чужими сожалениями воздухе. Еще чуть-чуть, и они оба задохнутся здесь. Это похоже на удар под дых, но винить Игорь если кого и может, то только себя. В конце концов, кажется, это он один из всей команды и провалил этот Тёмин экзамен на доверие — теперь только и пожинать плоды своего напускного равнодушия. Спектакль а-ля Я-абсолютно-тобой-не-заинтересован блестяще сыгран для того, кому и предназначался, и удивительно бездарно — для всех остальных. Какая ирония-то! — Артем, — снова зовет Игорь; он готов повторять это столько, сколько потребуется, чтобы донести до Артема простую истину. Артем. Артем. Артем. Игорь подходит совсем близко и опускается на колени перед Артемом, осторожно стягивает с его головы полотенце и накидывает на плечи. Дзюба сейчас — белый-белый, с лихорадочно-красными пятнами на щеках, весь — как оголенный нерв, готовый оборваться в любое мгновение. Игорь кусает губы и, подавшись немного ближе, обхватывает чужое лицо напротив руками, наконец ловит взгляд лучистых глаз — и в нем буквально всё: я-здесь-Игорь, посмотри-на-меня-как-круто-я-делаю-передачи, ты-такой-классный, сходим-куда-нибудь, эй-Сашка-сказал-я-тебе-нравлюсь, а-Федька-еще-и-идиотами-обозвал, я-вижу-как-ты-смотришь-на-меня, мне-нравится-твоя-улыбка-делай-так-чаще, ты-что-ревнуешь-меня-Игорь, я-кажется-люблю-тебя, не-оставляй-меня, помоги-мне. Игорь готов утонуть в этом. Он вдруг тянет за полотенце, вынуждая Артема приподняться, запутаться в собственных ногах и неловко плюхнуться рядом на пол, едва не навалившись на самого Игоря. Обниматься Дзюба лезет первым: притягивает Игоря за плечи и утыкается носом ему в основание шеи, громко сопя. Игорь чувствует, как чужие ресницы легко щекочут тонкую кожу, позволяет себя обнять, закрывает глаза, одной рукой осторожно придерживает Артема за плечи, другой — ерошит тому волосы. — Ты только не плачь больше, — улыбается Акинфеев, пропуская жесткие мокрые волосы меж пальцев. — Я и не плакал, — бурчит Дзюба, крепче смыкая руки, и слышит в ответ едва различимый шелест чужого смеха. — Это пот. Вернувшийся в раздевалку Смолов не обращает на них никакого внимания, а подоспевшие следом Миранчуки лишь нечитаемо переглядываются между собой. Все они невероятно устали — и не только из-за игры. *** Игорь не ревнует, и это самая большая ложь в его жизни, потому что Артема просто невозможно не ревновать ко всем подряд. Он искренне жалеет, что не понял этого раньше, так что приходится наверстывать упущенное за оставшиеся несколько дней. А уж снисходительные улыбки доброй половины сборной — на сдачу за фееричные проебы дали, что ли? — так это подавно как отдельный вид бездарного модернарта. Еще Игорь, конечно, обнаружил в себе жуткого собственника, но эта новость его не особо-то и удивила. Головин его в это своей чуйкой макнул чуть ли не с первого раза — видимо, что-то всё-таки понял пацан. У них последняя тренировка, скорее символическая: где-то на грани «мячик во дворе попинать», тем более что Стас закрывал глаза на откровенную пробуксовку некоторых моментов. Ребята развлекаются, Артем — чертов Артем что-б-тебя Дзюба — играет где угодно, с кем угодно, во что угодно — лишь бы не с Игорем, и это настолько нелепо, что у Игоря при взгляде на свой объект обожания иногда дергается глаз. Артем совершенно ни в чем не похож на обиженку, но… слов нет, слов нет. Только Смолов отпускает какую-то шутеечку про пресловутое пялиться друг на друга исподтишка, да Черышев очень внимательно смотрит и интересуется, всё ли у них хорошо. Это неимоверно бесит. Моменты слабости остались позади, поэтому оба советчика получают по крайне выразительному взгляду холодных глаз — и, ей богу, этим взглядом можно сносить головы и резать вены. Головин в шутку говорит, что Артема дома ждут проблемы, и Игорь думает, что этот мальчик определенно далеко пойдет, потому что в каждой шутке есть доля шутки. Артем выглядит счастливым, и никто в этом не смеет усомниться. По крайней мере до поры до времени. В раздевалке он обнимается со всеми подряд непростительно долго, обещает часто навещать всех-всех, и ребята всей душой наслаждаются этими потоками тепла и любви — по крайней мере, пока Игоря нет. Особенно громкий взрыв смеха заставляет Игоря замереть у двери, в нерешительности обхватив ручку, но не решаясь ее опустить. По ту сторону порога Артем распыляется в громким словах и — явно — пытается сгрести кого-нибудь себе на руки. Игорь медленно выдыхает. — Ты б поаккуратней с этим, — слышится вдруг чуть насмешливое замечание Тохи Миранчука, — а то еще увидит твой… особенно после того, как ты его динамил сегодня. — Весьма бездарно динамил, — поддакивает Лёха, и несколько человек снова смеется. Игорь нервно улыбается. Дожили. Докатились. — И ничего это я его не динамил, — уязвленно бурчит Дзюба, а потом выдает такое, что Игорь готов собственноручно открутить тому голову, потому что ну вот чё это за дела такие. — И вообще, Игорь не такой. Он не ревнивый. — Ой ли? — получается одновременно у Черышева и Акинфеева. Ребята замирают, паникующее переводя взгляд с Артема на Игоря. Смолов утешающе треплет Дзюбу по плечу и застегивает свою сумку. Игорь неспешно проходит до своего шкафчика, а раздевалка подозрительно быстро пустеет. — Я могу объяснить… — начинает было Артем, но осекается, напоровшись на тяжелый, колючий, страшный взгляд Акинфеева. Смотрит он так только на самые бездарные косяки, и Дзюба лихорадочно соображает, что, кажется, только что вышел в первое место топа. Игорь совершенно точно ревнует, и это уже даже не смущает.