pagliaccio

Пауло постоять за себя может. Руки в кулаки сжимает, смотрит в карие глаза с неприкрытой ненавистью, которой только людей сжигать надо на кострах в Средневековье, молчит. Пауло вообще молчать любит. В последнее время особенно. Болезненно, по-сумасшедшему как-то молчать, разглядывать тоскливо и тут же глаза отводить в сторону, точно извиняясь. Перед кем — непонятно. Роналду это забавляет. Роналду Пауло забавляет. Он чувствует железный стержень несгибаемый перед собой, когда за плечо хватает и в стену впечатывает, выбивая из груди протяжное сипение и кашель, терпеливо ждёт, пока Пауло в себя придёт, наклоняется к его уху и шепчет насмешливо, заставляя дрожать от необъяснимого страха и мурашками покрываться: — Ты забавный. Пауло выламывает всего этой фразой, он себя зверем забитым и заколотым людской злобой чувствует, потому что для Криштиану он только забавный. Не приятель, не одноклубник, не друг. Забавный. Клоун. Паяц. Он улыбается так, что от собственной приторности сводит зубы, смотрит вновь в глаза безбоязненно и кивает. Забавный. — Добро пожаловать к нам, Криштиану, — дружелюбно отвечает Пауло, а тот кивает лишь — игру его хромую сразу видит, даже не скрывает этого. Пауло не против. Пауло же только учится.

***

Пауло забавный. Криштиану отмечает это сразу же. Он в команде играет роль клоуна, главного подстрекателя, тамады без свадьбы, вертится юлой вокруг каждого, обхаживает всех, только про главную португальскую звезду отчего-то забывает, но Роналду понимает, для чего это — театральная постановка, рассчитанная на одного зрителя. Он и зрителем, и актёром побыть совсем не против, лишь бы роль хорошую дали, но Пауло выкручивается каждый раз, стороной его обходит, смотрит издалека волчонком разъярённым, а Криштиану улыбается ему насмешливо и тягуче, перекатывает на языке медово-ласковое имя и с наслаждением наблюдает за тем, как тщательно выстроенная игра рушится. Пауло не сдаётся. Он за себя постоять может. Он терпеливо отстраивает всё обвалившееся, дразнится, не даётся в руки, всем видом точно показывая — а ты подойди, приручи, если не боишься. Криштиану не боится. Ему интересно это даже. Он чувствует себя искусным кукловодом, не замечая ни на секунду того, что сам подвязан за тонкие красные нити, ведущие к чужим рукам. Пауло забавный. И улыбка у него безжизненная. Весёлый клоун, а под гримом боль дикая плещется, желание быть сильнее, желание что-то значить. И два кольца на предплечье внезапно в змей превращаются, Уроборосов, ядовитыми клыками в кожу впиваются и импульсы к сердцу посылают, очернить пытаясь — оно, сердце, живо ещё, Пауло знает. Вот только он уже нет. Пауло весело должно быть — и он веселится. У Роналду из-под носа мяч выводит, тряпкой красной машет, пританцовывая — как же больно, сука, быть забавным для него. Задыхается, глаза обессиленно закрывая, когда Криштиану смотрит на него всё с тем же насмешливым любопытством, а сердце, отравленное змеиной чернотой, на лоскуты мелкие разрывается. Больно, сука, быть забавным. Пауло играет. Пауло веселит. Пауло к Криштиану привязан, блять, так, что от собственной преданности взвыть хочется, а Роналду смотрит на него и видит актёра, который за улыбкой должен слёзы прятать. Пауло, наверное, и не плакал-то никогда, от отсутствия внимания особенно, но Криштиану сжигает — и он плачет дома, глуша нечеловеческие стоны шумом воды. Забавный.

***

— Прекращай. Манджукич смотрит хмуро и въебать невыносимо хочет по лицу этому смазливому, а Криштиану поднимает глаза и недоумевающе изгибает бровь. — О чём ты? Марио кивает в сторону Пауло, критично оглядывающего помятую серую футболку, и Роналду усмехается. Пауло ловит их взгляд, широко улыбается, честь отдаёт и позволяет Пьяничу увести себя, чуть ли не повисая на широких плечах друга и подпрыгивая от мнимого нетерпения. Криштиану фыркает. Мальчик молодец. — Что прекращать-то? Манджукич бьёт без предупреждения. Роналду пропускает удар в скулу, мешкается на секунду, но и этого достаточно, чтобы ударить ещё раз. — За что ты с ним? — спрашивает Марио едва слышно и непонимающе, глядя на собственный кулак. Криштиану, кажется, понимает. — Он забавный. А Марио въебать ему хочется ещё раз, потому что он помнит момент, когда Пауло заплакал перед ним впервые за все их знакомство как-то беспомощно и зло, говоря о смехе и маскараде, который сам себе устроил. И он бьёт опять. Пауло возвращается, когда Криштиану, запрокинув голову, зажимает пальцами нос, а Марио стоит и смотрит на него угрюмо, горделиво расправив плечи. Он на льва похож, который своего львёнка оберегает, вот только львёнок сам к чужаку ползёт, несмотря на перебитые и стёртые в клочья лапы. Пауло меж разведенных коленей Криштиану устраивается, слегка касается холодными пальцами красивого лица, смотрит в глаза — он сам за себя постоять, конечно, может, но сейчас погибает, не замечая этого, в капкане, заботливо чужаком расставленном. За спиной громко хлопает дверь. Манджукич заебался.

***

Криштиану ладонью зажимает искривлённые от боли губы, в постель свою втрахивает безжалостно, у него глаза горят двумя ледяными огоньками, а Пауло стонет глухо и беспомощно, помня о том, что он лишь забавный. — Мне больно, Криш, — шепчет он скомканно, когда Криштиану ладонь убирает, а Роналду лишь хмыкает насмешливо: — Терпи. Пауло за себя постоять уже не может. Он паяц сломанный, неисправный, ни на что не годный, и смеяться — пусть даже вымученно — больше не может. Глаза блестят сухо и злобно, Пауло губу до крови прокусывает, когда Криштиану его прогнуться в спине заставляет и держит на весу одной рукой. Так больнее. Так забавнее. Время летит быстро, и содранная боль постепенно тяжёлым равнодушием сменяется. Криштиану играется. Пауло молчит. Он молчит и злые слёзы глотает, отстранённо замечая, что это уже третий раз, когда он из-за Роналду срывается. Ему больно так, что впору бы сдохнуть давно, вот только Криштиану обнимает сзади и к широкой горячей груди прижимает спиной, вплавляя в себя, нежно касается губами шеи и шепчет на ухо: — А ты всё же забавный, Пауло, что бы кто ни говорил. И Пауло кажется, что быть клоуном во всём теперь его призвание. Он смеётся тихо, задушенно в ответ на чужие слова и кусает костяшки поднесённых ко рту пальцев — он шут. И исправить тут уже нельзя ничего.