Из пепла

Птичьи свист и щёлканье полнили прозрачное жаркое небо. Под ним — дрожащее марево лета, выедающее глаза. Мио выпрямилась, стирая запястьем горячий пот со лба и шеи, и прищурилась на окутанное жаркой рябью картофельное поле. — Устала, мелкая? — во все свои четыре зуба улыбнулся опёршийся на лопату паренёк — её сосед по общежитию. Он протянул руку и стёр с лица девушки полоску грязи. У него была огрубелая, стянутая высохшим потом кожа, но прикосновение получилось ловким и бережным. Впрочем, чего ещё ожидать от карманника?.. — Жарко сёдня. — Да… — выдохнула Мио, смущённо отстраняясь, и с независимым видом отвела взгляд. Говорить не хотелось — слишком лениво ворочались мысли в распаренной голове. С тоской вспоминался вчерашний ледяной душ — следующего предстоит ждать ещё два дня, согласно новому расписанию. Пот и грязь на волосах вызывали жуткий зуд, и девочка то и дело с отвращением отдёргивала пальцы от грязной головы: прежде, во времена работы в гостинице, она тщательно следила за гигиеной и даже помыслить не могла о подобной нечистоплотности… Она ещё раз всмотрелась в поле, на котором расплывались фигуры таких же, как она, заключённых на исправительных работах, и снова склонилась над пыльными зелёными кустами. Не стоит привлекать внимание тюремщиков кратковременным бездельем, это может аукнуться на вечерней порции супа. Мио, печально известная как Верховный священник деревни Камикакуши, сейчас чувствовала себя как никогда живой — с ноющей спиной, забитыми сухой землёй ногтями, грязными волосами, жаждущая хоть глотка воды, в изоляции от большинства людей (к чему ей, в общем-то, не привыкать) — и 'знающая'. Её мир — тёмный мир запертой в проклЯтой деревне девчонки, похожий на пропахшую нафталином обувную коробку — мерно полыхал в огне реальности. Её вера в правоту дедушки, её самоубеждение в необходимости убийств, её гордость за принятую миссию — последние столпы человечности в юной душе… Самая сердцевина мира кукожилась в пламени, выбивая слёзы горьким дымом. Мио почти обезумела тогда, баюкая в руках пепел былого смысла жизни. Она умирала, хоть и не физически (а попытка отравиться вирусом оказалась заведомо провальной — ещё одна ложь любимого и ненавистного деда). И никто её смерти не видел. Ей до сих пор чудится поганый горький, зольный привкус, когда она вспоминает те страшные дни крушения мира. Ритуального сожжения, как иронично: ведь она была священником их маленькой веры, разделённой на две — одну деревню. 'Больше нет нужды лгать.' (А ещё пепел остался в волосах, как их ни отмывай. Мио разбила несколько зеркал, когда восстанавливалась в больнице после «нервного срыва». Сейчас-то все привыкли, и воришка-сосед даже заметил, что пряди цвета горя ей идут.) И всё-таки она очнулась, пришла в себя. На прахе болезни за стеной выросли цветы и дома, пробились колоски пшеницы и два подсолнуха. Живительной влагой проливались слёзы на пепелище её мира — сможет ли и там прорасти жизнь? 'Ведь слёзы были не только её, и оттого несли в себе поистине чудотворную силу.' — Фума-кун! Тебя к телефону! — услышала Мио на закате, заходя в приятную прохладу «коробки» общежития. Она обменялась взглядами с соседкой по комнате, без слов попросив застолбить ей порцию в столовой. Кто не успел, тот опоздал, в конце концов, а заключённые сейчас шли переодеваться и на ужин. Тощая девочка понятливо кивнула, криво и как-то особенно ухмыльнувшись, и грациозно прошла дальше. Мио передёрнуло от сочетания этой гримасы и плавных движений: возникало ощущение, что юная живодёрка выбрала себе новую цель. Она даже немного устрашилась, когда ей рассказали, за какие заслуги попала в учреждение её соседка. Впрочем, вскоре они выяснили, что боязнь была взаимной — послужной список Фумы Мио был, пожалуй, длинней, чем у любого здесь присутствующего. — Да? — зайдя в кабинку охранника, где стоял единственный на всё учреждение стационарный телефон, девочка приложила массивную трубку к уху, нетерпеливо пропустив слова надсмотрщика о положенных двадцати минутах. Она уже улыбалась, в предвкушении покусывая губу, и привычно смотрела в маленькое окно, залитое оранжевым закатным светом. — Мио-сан? Давно не созванивались! — жизнерадостно завопила трубка голосом Кью, и в груди у девочки затеплилось лучистое солнышко. Этот мальчишка-детектив ни разу не забыл — и это при той невероятной забывчивости-неуклюжести-топорности, которую Мио наблюдала в гостинице! — позвонить разоблачённой им преступнице. Девочку, казалось, выбросили из сердца все: жители деревни, которые чтили её как своего Верховного; полицейские, до глубины души потрясённые второй личиной милой девчушки; простые люди, которых она так страшно, в меру своих сил и знаний, берегла… Все они с отвращением и затаённым страхом оттёрли на задворки памяти знание о том, что была рядом с ними девочка по имени Фума Мио. Не милашка из гостиничной прислуги, не жутковатый Верховный священник, не серийный убийца — наследник тёмного прошлого… а обычная доверчивая девочка, с восторгом слушавшая рассказы взрослых о Большом Мире и твёрдо хранящая его от гибели, пусть и мнимой. Она ведь искренне любила следить за гостевыми комнатами и убираться там, слушать разговоры старика-хозяина, по-настоящему смеялась, когда вечно серьёзный Рю-сан играл с ней в мяч… Она была! Она жила, такая же, как все они! Но больше об этом никто не вспомнит: слишком яркими и совершенными были её маски… Все забыли её, но не Кью. Мио… понимала, почему мальчик помнит, почему добивается права позвонить в далёкую тюрьму и исправно тратит месячную норму разговоров для заключённых. Как не понять, когда умирали они вдвоём, сквозь слёзы глядя на осыпающиеся хлопья, казалось, таких надёжных стен мира. Это уже потом девочка поняла, что у мира в принципе не должно быть стен, а тогда она могла лишь рыдать. Кью показал ей первое хорошее, что было за сгоревшими перегородками: правду запертого вируса — уголок тихого и мирного увядания. Кью просил за неё, яростно требуя хорошего адвоката, и справедливый суд показал, что не так страшен мир-без-стен. Кью звонил каждый месяц, в двадцать минут успевая вложить свою жизнь и выспросить — её. — Сегодня очень жарко, — девочка накрутила жёсткий провод на палец, передавая тихим голосом свою улыбку. — Ээ?! А у меня дождь… Холодно! — жалобно отозвался мальчишка, выплёскивая яркие эмоции, будто их у него целый океан. — Что-нибудь хорошее произошло, Мио-сан? — Да. Ты позвонил, — призналась девочка. Она посмотрела на сурового тюремщика, прячущего смешливые морщинки вокруг глаз, и покраснела. — Скажи, Кью… «Ты будешь звонить каждый месяц?» «Ты будешь ждать конца моего срока?» «Тебе не надоест? Не отвлечёт собственная жизнь?» «Ты меня не забудешь?» — Мио-сан? Мио-сан? Эй, меня слышно? — вопрошал в трубке звонкий голос, а она не могла сглотнуть. С момента крушения мира девочка не могла толком бороться со своими многочисленными страхами. И откровенным ужасом при мысли, что 'её', ту, что за фасадами личин, больше никто не будет знать. — … Ничего, Кью, — сипло выдохнула Мио, касаясь ладонью пылающей щеки и беспомощно моргая на так же пылающее летом стекло. — Кажется, время вышло. — Да, пара минут осталась, — громко вздохнул Кью, а на фоне послышались неясные голоса. — Но ты знаешь… мне так много ещё нужно рассказать! И про уроки, и кино, и школу! Да-да, мы сейчас закончим… И я хочу, чтобы ты тоже рассказала больше, Мио-сан! До встречи! — Береги себя! — едва успела выпалить девочка, прежде чем телефон прощально загудел. И задумчиво улыбнулась, возвращая трубку на громоздкий аппарат и выходя из кабинки под понимающие вздохи надсмотрщика. Её первый друг в этом большом и неизведанном мире, который пугал Мио до огненно-алых кошмаров, всегда прощался этими преисполненными надежды словами: до встречи. Может, когда-нибудь, отбыв своё наказание, девочка отправится далеко-далеко, увидит всё, о чем лишь слышала красивые истории, похожие на сказки для ребёнка… Тогда она найдёт удивительное место, в котором сможет взрастить пробившиеся сквозь толстый слой пепла боязливо-тонкие ростки. Может быть, это будет тихая деревня в лесу, или ослепительно суматошный город, или домик отшельника возле хрустального горного ручья, или даже поселение индейцев в пустыне! Мир так велик и необъятен, наполнен жизнью и энергией! И тогда Мио пригласит мальчика, который плакал и умирал вместе с ней, в то удивительное место, чтобы он увидел, как она счастлива жить. Он обрадуется и, наверное, снова заплачет, но уже от нестерпимой, пузырящейся внутри радости. Да, ради этого определённо стоит познать настоящий мир.