***
Смертным почти невозможно обрести свое место среди богов, благосклонных к ним, но все же исключения случаются. Куда меньшая вероятность для смертных — самим стать богами. И почти никто не знает, что все боги жизни однажды сами были смертными. — Наш секрет, — подмигивая, говорит Тошинори, когда решает передать Изуку свое бремя. — Большинство не стало бы возражать, но некоторых стоит отметить… — он обрывает свою речь покачиванием головы. Изуку еще многое предстоит узнать о жизни. Зарождение, развитие, угасание и конец. Принять как факт, что война, разложение и смерть — не враги, хоть и в излишке, а необходимые союзники. Изуку изумленно слушает обо всем с восхищением, стремясь угодить, полный решимости изменить весь мир к лучшему. По крайней мере, сейчас, когда его обучение приостановлено, у него есть полная свобода действий, пока Тошинори снова не пошлет за ним. Этими днями он обычно заново исследует мир, о котором, казалось, раньше все знал, смотрит на него новыми глазами. Глазами бога. Теперь он видит вещи, невиданные прежде, цвета и глубины, к которым раньше был слеп. Мир кажется незнакомым, совсем неизведанным. За ним дует ветер, закат окрашивает небо в нежные тона, а на следах Изуку, куда бы он ни шел, распускаются цветы. Его ноги с легкостью отскакивают от поверхности, поддерживаемые гулом жизни, окружающей его везде: в воздухе, в собственных жилах, в биении сердца земли. Его пробивает озноб. Он притормаживает, слегка содрогаясь, и идет дальше. Теоретически, не следовало бы ему ступать по этой дороге. Другие боги никогда не заявляли прямо, но явно намекали, что не стоит богу жизни в одиночку блуждать в этих краях, а в особенности тому, кто еще не так давно был смертен. И тем не менее, этот холод интригует его, распаляя в крови любопытство, пока он не натыкается на одни из врат, известных лишь богам. С каждым шагом, приближающим его к границе, гул жизни все сильнее затихает, превращаясь в мягкое гудение. С последним шагом его ноги касаются голой земли. Вокруг него прорастают цветы, чтобы тут же увянуть, стоит ему только ступить от них дальше. Он пересекает грань. Тело мгновенно наливается тяжестью, напоминая ему о смертных днях. Он так давно не чувствовал усталости, но сухой, спертый воздух этого места заставляет его хотеть свернуться клубочком в каком-нибудь укромном уголке и забыться продолжительным глубоким сном. Изуку снова вздрагивает и идет дальше. По его следам распускаются и увядают цветы. Здешние духи не обращают на него внимания. Их время в его мире уже давным-давно истекло, и только недавно умершие провожают его тоскливыми взглядами; остальные уже смирились со своей участью, им совершенно все равно на маленького любопытного бога, шагающего мимо них. Даже если не брать в расчет все души, он здесь не один. Что-то… Кто-то следит за ним, наблюдая издалека. Но, тем не менее, он не ощущает и грамма угрозы, исходящей от тени наблюдателя. Одно лишь только, как и у него самого, любопытство. Странный он, этот мир. Одна его часть изнемогает от жары, другая скованна льдом, пустыни и морозные пустоши слиты воедино. Изуку собирает вокруг себя энергию жизни, превращает ее в щит и защитную мантию, накинутую на плечи, чтобы укрыться от зноя Подземного царства. Когда он застывает на месте, позволяя полевым цветам распуститься вокруг его ног, и поворачивается в сторону глаз, прожигающих в нем дыру, на сердце становится легче. — Покажись? — зовет он. — Ты… ты ведь правитель этого места, да? Иида рассказывал мне о тебе, — его друг, еще один юный бог, обучающийся под крылом старшего брата. Хоть Иида и бывал здесь раньше, никто все равно не знает о молодом повелителе мертвых достаточно много. Возможно, никто просто не пытался узнать его. А может быть, это закономерность, ведь Жизни никогда не угнаться за Смертью.***
Этот новенький ослепительный. Остальные несут за собой лишь отголоски жизни, дразня его жалкими крупицами. Этот же ею переполнен. Он льется через край, просачивается в его мир, вдыхая хрупкую жизнь даже в бесплодную, спрессованную землю Подземного царства. А затем он оборачивается, и Шото застывает взглядом на загорелом лице, усеянном веснушками, с зелеными, как лето, глазами цвета мха, который он еще ребенком ощущал под босыми ногами. Жизнь, приторно-сладкая жизнь, манит его, танцуя прямо за пределами его досягаемости. Когда чужие глаза встречаются с его, Шото разворачивается и убегает.***
Когда Изуку утыкается взглядом в правителя Поздемного царства, то видит перед собой единственный лучик света, способный пробиться в это царство тьмы. Распахнутые глаза похожи на небо: кристально-голубые и облачно-серые, в них рекою плещется тоска, раня Изуку в самое сердце. Волосы повелителя смерти напоминают лепестки роз, белоснежно-белые на одной стороне и пылающе-алые на второй. Он окрикивает, когда другой сбегает, но безрезультатно. Он ищет, однако стоит другому показать свое нежелание быть найденным, тут же, скрепя сердце, отступает. Изуку возвращается в мир живых, сохраняя в памяти взгляд печальных глаз.***
Когда юный бог жизни возвращается, Шото закаляет себя. От него не скрыться ничему происходящему в этих владениях, особенно настолько абсурдному, как прорастающим из бесплодной почвы цветам. Души встрепенулись: еще не выветрившиеся воспоминания о смертном прошлом не дают обрести покой в присутствии жизни. Каким-то чудом, в этот раз ему удается не сорваться прочь с места. Вместо этого он всеми силами пытается проявить гостеприимство. Вот только ему нечего предложить. Большинство богов смертных дали бы выпить и перекусить, но Шото не посмеет. В Подземном царстве предложение поесть равносильно преподнесению кандалов, тех самых, которыми скован он сам. Он может быть бесконечно одиноким, но только поистине ничтожный бог решился бы привязать творение чистой жизни к этому месту. Это все равно, что зарыть драгоценности где-нибудь в болоте. Как бы там ни было, он заставляет себя двинуться навстречу гостю. Он застает молодого бога блуждающим вдоль пещер и коридоров, укрытого от жара и холода обвивающей его плотным коконом энергией жизни. С его приближением сердце колотится быстрее, а пальцы покалывает от желания коснуться. Он сохраняет безопасную дистанцию, сгорая от смущения и желания в одном флаконе. Такое чувство, будто его сердце разрывается пополам. — Привет, — говорит бог жизни. — Меня зовут Изуку. — Добро пожаловать, — говорит Шото в ответ. Он не называет свое имя. — Ты… ты новенький. Изуку стоит немного выше. В его волосах скрыты цветы, и Шото интересно, действительно ли они там растут или же Изуку собрал их сам и примостил в своих кудрявых зеленых волосах. Часть его желает протянуть руку и прикоснуться к ним. — Я ученик Тошинори, — произносит он, и Шото стоит усилий не выказать свое удивление при звуке названного имени. Практически не существует таких богов, которых Отец ненавидел бы сильнее, чем этого. Шото принципиально любит его уже по одной только этой причине, хоть и никогда не встречался с ним лично. — И как я уже говорил, я наслышан о тебе. Я думал поздороваться. — Боги жизни не часто заглядывают в это место, — говорит Шото. — Слишком жаркое или слишком холодное. Слишком мертвое. — Что ж, весна — моя область, — с улыбкой говорит Изуку. — Я привык к холоду. Я… надеюсь, ты не имеешь ничего против цветов, — он украдкой оборачивается на оставленную им дорожку из увядших стеблей и на все еще благоухающие цветы у его ног. — Я ничего не могу с этим поделать. Все происходит само. Ты ведь не против, правда? Некоторым людям не нравится запах, хотя я никогда его особо не замечал. Шото моргает. Из другого бога льется стремительный поток слов, как будто в его голове роится бесчисленное количество мыслей и он пытается выразить их все за раз. Даже Яойорозу говорит размеренными предложениями. — Все в порядке, — говорит он после заминки. — Ты… ты не хотел бы себе парочку? Они все еще вянут, стоит мне только отойти, знаю, но вдруг ты сможешь взять несколько, я не уверен, сработает ли это, но попытаться стоит. Я имею в виду, ну, я думаю, я вроде как нарушитель, это же твое царство, а я как-то не спросил разрешения расхаживать здесь, так что меньшее, что я могу сделать — подарить тебе подарок, верно? Изуку протягивает руку и создает цветок нежного красно-розового цвета с округлыми лепестками. Шото без понятия, как называется этот цветок. Он тянется, чтобы забрать его. В его руке цветок увядает, красно-розовый перетекает в серый и черный. — О-ох, извини! Я не хотел, чтобы… — Все нормально, — Шото не выбрасывает мертвый цветок. Вместо этого, он кладет его в свой карман и отворачивается, не успевая заметить отразившуюся на лице другого бога печаль. Он надеется, что Изуку уйдет, дабы лишний раз убедиться, что тот нисколечко не принадлежит его царству, но другой бог не торопится. Его присутствие колючей проволокой впивается в спину Шото. — Лучше тебе быть в своем мире, — говорит Шото. — Может, ты и Весна, но я — Смерть. Ничто, сотворенное тобой, не протянет здесь долго, — лучше убедить его в этом, чтобы потом вернуться в знакомые утешительные объятия одиночества. Тем не менее, Изуку колеблется, все еще укрытый энергией жизни. — Ты… хочешь, чтобы я ушел? — Поступай как тебе удобно. И вместо того, чтобы развернуться и уйти, Изуку сверкает улыбкой, задерживаясь подольше, и заполняет гнетущую тишину своими словами. И вместо того, чтобы безвозвратно исчезнуть, Изуку приходит навестить его снова.***
Изуку немного запоздало осознает, что продолжает возвращаться в Подземное царство по определенной причине. Он частенько ловит себя на созерцании глаз правителя мертвых и каждый раз неизменно находит в них затяжную тоску. В его глотке накапливаются невысказанные слова. Он дает им волю с каким-то нетерпеливым отчаянием, невыносимо желая прогнать ту печаль. Иногда, всего на долю секунды, он замечает, что она отступает, но всегда ненадолго. Его друг (они же друзья, ведь так?) никогда не улыбается, никогда не прикасается к нему, никогда не сокращает дистанцию. Он почти никогда не разговаривает, но всегда добр и приветлив, хоть и кажется отстраненным. Он показывает Изуку царство мертвых, знакомит с древнейшими духами и обитателями. Он показывает Изуку реки Подземного царства, которые обязаны пересечь все смертные, которые должен был бы, не выбери его Тошинори, пересечь и сам Изуку. Он показывает ему поля и долины, лишенные жизни, зато кишащие душами. Изуку не перестает корить себя за тот промах с цветком и мучается вопросом, было бы его другу спокойней, не ошибись он тогда. — Изуку, — одним днем обращается к нему друг, пока они вместе прогуливаются пустынными залами Подземного мира. — Почему ты продолжаешь возвращаться? — Ты хочешь, чтобы я перестал?— спрашивает Изуку. — Я уже говорил, — отвечает. — Я хочу, чтобы поступал так, как будет лучше для тебя. Ты не обязан… — он поджимает губы. — Ты не обязан ради меня принуждать себя быть здесь. Я знаю, что здесь неприятно находиться. — И тем не менее, ты… — с долей смущения отвечает Изуку. — Приятный. Почти все остальные, они… просто терпят мои разговоры. Но ты слушаешь, я знаю. — Тебе есть что сказать, — повелитель мертвых затихает. — Но все же… Я знаю, что тебе тяжело. Богу жизни в долине смерти. — Это место тоже по-своему живое, — улыбаясь, говорит Изуку. — Здесь столько всего. Реки и обитатели. Все души, шепчущиеся меж собой. Пару раз я даже слышал их пение. — Они… они могут, иногда,— его друг останавливается. — Это забавно. — И помимо всего прочего, мне нравишься ты, — сверкает улыбкой Изуку. Белоснежно-белая бровь скептически приподнимается вверх. — Ты ничего обо мне не знаешь. — Тогда я очень заинтригован, — Изуку сцепляет руки в замок за спиной, пытаясь занять их хоть чем-то, чтобы не потянуться в попытке сжать чужую ладонь. — К тому же… кажется, тебе нравятся мои разговоры. Порой ты выглядишь не таким грустным. Я хотел бы попробовать навсегда унять твою печаль. Некоторое время ответом ему служит лишь тишина. — Это… куда сложнее сделать, чем тебе могло показаться. — С твоего позволения, я приму вызов. — Что-то мне подсказывает, что тебя не остановить, даже если очень захочется, — губы правителя искривляются в усмешке. — Ты смог бы, — говорит Изуку. — Я исчезну в мгновенье ока, если мой уход сделает тебя счастливым. — Не сделает, — поспешно отвечает повелитель мертвых и почти удивляется, услышав слова, срывающиеся с собственных губ. — Эм. Я… не стал бы счастливее, если бы ты ушел. Его сердце наполняется удовольствием, и вялое гудение жизни вокруг Изуку обратно перерастает в гул. — Ну что ж, — говорит он. — Тогда, полагаю, мне придется продолжить возвращаться. Он протягивает руку, и его ладонь слегка задевает чужую. Его друг отскакивает прочь со сдавленным вскриком. — Тебе… тебе не следовало, — распахнув глаза, говорит он, отводя руку за спину. — Тебе не следовало, Изуку, я мог… — За кого ты меня принимаешь? — перебивает его вопросом Изуку. — Я похож тебе на один из моих хрупких цветков? — он поворачивает голову, кивая на след из завядших стеблей, тянущийся от него. — Я такой же бог, как и ты. Ты не сможешь причинить мне вреда, — он протягивает ладонь, но позже одергивает ее в нерешительности. — Если только… я не причиню вред тебе. Друг бросает взгляд на ладонь, и Изуку видит пелену боли, застилающую его печальные глаза. Он протягивает руку вперед, пока кончики пальцев не натыкаются на чужую ладонь. Это безмолвное предложение. Изуку ждет, и через мгновение его друг возвращается обратно. Сперва касание руки смерти вызывает жжение, но позже его усмиряет тепло жизни, их ладони будто бы созданы друг для друга. Изуку переплетает их пальцы. — Все в порядке? — спрашивает он. Его друг заглядывает на мгновение ему в глаза, и на долю секунды тоска уступает место мягкому изумлению. — Меня зовут Шото, — отвечает он.***
Некоторое время у Изуку не получается наведываться в Подземный мир. Проще говоря, он слишком занят. Где-то между вниканием в каждое слово, произносимое Тошинори, и изучением всего возможного о природе жизни, он встречается с одной из своих подруг в кругу молодых богов. Хатсуме не специализируется в изготовлении того, что ему нужно, однако она владеет знаниями об этом и готова поделиться ими в обмен на помощь с тестированием ее новых приспособлений. Во время следующего своего визита к одинокому правителю Подземного царства он переполнен энергией. У его ног бодро распускаются ярко-желтые цветы. — Шото? — зовет он, мчась по земле мертвых. Его друг тут же выходит навстречу, сверкая едва заметной улыбкой. — Изуку. Я... — он слегка колеблется. — Я рад снова тебя видеть. Ты был занят? — Извини, что долго не приходил,— отвечает Изуку. — Надеюсь, ты не чувствовал себя слишком одиноко. — В этом нет ничего непривычного, — моргая, говорит Шото. — О-ох. Что ж, как бы там ни было, у меня для тебя кое-что есть! — Изуку старается не подпрыгивать, подходя к Шото. — Я всегда замечаю, как ты смотришь на мои цветы, и я подумал, а вдруг они тебе нравятся, и я… — Это в любом случае бесполезно, — мгновенно погрустнев, Шото не дает ему договорить. — Они бы не… они не протянут здесь долго, и… мне не обязательно прикасаться, чтобы любить их. Они сами по себе радуют взгляд. Это как символ того, что ты рядом. — О-ох, — Изуку с ног до головы окутывает жар, не имеющий ничего общего с Жизнью и его властью над ней. — Я-я. Эм. Ну… спасибо. Я люблю приходить к тебе, так что я… — он мысленно одергивает себя. — В любом случае, я попросил свою подругу о помощи… Хатсуме, она одна из богинь ремесла, и… ну, в общем, вот, — он протягивает подарок. На секунду Шото застывает в сомнении, прежде чем принимает его, взяв за утонченный стебелек. Он невесомо проводит кончиками пальцев по хрупким лепесткам, только цветок не умирает в его руках. — Он замечательный, — шепчет тихо, сжимая в ладонях хрустальный цветок так аккуратно, будто он — величайшая из драгоценностей. — Я надеялся, что ты оценишь, — робко проговаривает Изуку. — Этот… этот цветок не увянет. Никогда. Я-я знаю, что он не такой же, как настоящий, но… — Мне нравится, — перебивает Шото. — Правда нравится. Спасибо тебе, Изуку. По крайней мере, в этот момент печаль отступает. Изуку улыбается.***
Они раскрывают друг другу самые потаенные секреты. Изуку говорит Шото, что однажды был смертным. Шото рассказывает Изуку, как однажды осмелился подняться в мир живых. — Это место сковало тебя, — мягко проговаривает Изуку. Шото мечтает забрать свои слова назад, жалея, что сказал об этом, лишь бы унять печаль тех зеленых глаз. — Ты не знал? — Не был до конца уверен. Другие… они не особо говорят о тебе, — Изуку нежно сжимает его ладони, переплетая их пальцы. — Мне жаль. — Вот почему я никогда не оставляю еду валяться в округе, — сухо говорит Шото. Его тон резко становится серьезным, — Не смей никогда что-либо есть или пить здесь, — предупреждает он, — иначе то же самое произойдет и с тобой. Тебя прикует к этому месту, и… и даже если тебе удастся вернуться в свой мир, царство мертвых всегда будет тянуть тебя обратно. — Ты… ты никогда не думал попытаться снова? Подняться наверх, пусть и ненадолго? — тихо спрашивает он. — Я не… Я не думаю, что смогу. Это было слишком, — Шото прикрывает глаза. — Было слишком много всего, слишком внезапно. Все та красота и краски, и… и потом это все исчезло. Этот мир забрал меня обратно. Но я так хотел остаться. Я хотел остаться. Поэтому я больше не выхожу. Слишком больно желать чего-то несбыточного. Не открывая глаз, он чувствует, как чужие ладони нежно, аккуратно обхватывают его лицо. Изуку смахивает слезу большим пальцем. — Что, если наверху ты будешь не один? — спрашивает он. Дыхание Шото застревает в груди. — Что, если возвращаться ты тоже будешь не один? Шото распахивает глаза. Сквозь пелену слез силуэт Изуку кажется размытым, но стоит их сморгнуть, как наваждение проходит. — Пойдем со мной, — мягко предлагает Изуку. Его глаза сияют. — Ты показал мне столько деталей своего мира. Позволь, я покажу тебе свой. Он протягивает ладонь. И с каждым разом протянуть свою в ответ становится все легче. Мир живых все такой же яркий, приятный и до невозможности красивый, но… какой-то приглушенный. Возможно, он пробыл в присутствии самой Весны так долго, что был ослеплен жизнью в самом истинном ее проявлении. Теперь, с ладонью Изуку в его собственной, Шото чувствует, что видит ее должным образом. Он больше не ошеломленный совершенно новым миром и первым глотком свободы ребенок. Если он чем-то поражен, то только Изуку. Он впервые видит, как по-настоящему цветет бог Весны. Он тащит Шото за руку сквозь весь мир живых. Он показывает ему реки и озера — не те мутные воды Подземного царства, а кристально-чистые, полные жизни. Он показывают ему леса и ручьи, холмы и долины, и величественно возвышающиеся горы. Изуку c энтузиазмом приводит его в круг богов, лишь несколько из которых знакомы тому. Яойорозу с Иидой встречают его с восторженным удивлением. Киришима, завидев его, усмехается, а затем оглушительно хохочет. Потрясенный, Шото улыбается и изо всех сил пытается проявить любезность, но все же следует за Изуку по пятам, не отставая от того ни на шаг. Изуку тянет его вперед, смеется над подколками других, оставляя их позади, чтобы продолжить дальше знакомить Шото со своим миром. С наступлением ночи Изуку приводит его к вершине травянистого холма. Черные чернила застилают небо, и он рассказывает Шото о звездах. Шото старается обратить на них внимание, но созвездия на лице Изуку привлекают его гораздо больше. Сияющая улыбка и неуловимое гудение жизни, что сначала перетекает в гул, а после и вовсе льется песней, наталкивают его на мысли о том, что именно так и должен выглядеть бог жизни. Ему все еще больно смотреть на это. Потому что это — нечто большее, чем целый мир, чем царство живых, чем сама Жизнь. Это то, что он не сможет удержать. Это то, что он не должен удержать. Изуку не похож на него. Он не создан для жизни на привязи в клетке. Но не желать быть окутанным этим светом до невозможности сложно. Противиться сердечному порыву становится невыносимо, и в этот момент, с чужой теплой ладонью в его собственной и яркими травянисто-зелеными глазами, так близко к его собственным, Изуку целует его под звездами, сперва нежно и нерешительно касаясь его губ своими, будто опасаясь, что Шото отпрянет в смущении, как при первом их прикосновении. Но Шото уже не боится, не может бояться. Не когда Изуку улыбается ему в губы, касаясь его, будто он нечто драгоценное. Шото сдается под нежными прикосновениями, откидывается на траву и позволяет Изуку стать тем единственным, кто однажды наполнил его пламенем. На следующее утро он просыпается с восходом солнца и свернувшимся под его боком Изуку, с чувством давления в груди, что тянет его все ниже и ниже, за границу этого мира. Он подавляет тяжелый вздох и поднимается; кажется, его время вышло. Изуку шевелится и просыпается под поглаживания Шото по его щеке. Касания мягких губ Изуку притупляют боль от оков. — Я говорил тебе, — шепчет Изуку. — Тебе больше не обязательно возвращаться одному. Шото улыбается и мечтает, чтобы это оказалось правдой.***
Изуку размышлял. Он обсуждал. Он изучил почти все, что можно было изучить. Усерднее всего он выкладывался в работе. Когда не наведывается к Шото и не перенимает новые знания от Тошинори, он удаляется в глубины дремучих лесов, в долины, окруженные могучими горами. Он ставит перед собой тяжелую цель. Возможно, даже недостигаемую. Неважно: он ее исполнит. У него за плечами неудачные начинания, провалы и ужасные ошибки. Это сложная задача, а он всего лишь юный бог, не так давно живший смертной жизнью. Иногда он сомневается в себе, сомневается в вероятности успеха. Однако потом его целует Шото, прикасается к нему, смотрит на него сверкающими глазами, переполненными печальной любовью и тоской, и Изуку находит в себе силы попытаться снова. И в конце концов, на исходе лета, Изуку достигает ее. Увидев ее, спрятанную на поляне в глубине леса, отрадно танцующую свой одинокий танец, Изуку на всех парах срывается в Подземное царство. Он уверен, что застает Шото врасплох, потому что встречает своего возлюбленного сидящим за столом и нарезающим фрукты. Как правило, Шото пристально следит за отсутствием еды в зоне его досягаемости, однако сейчас, подняв на него взгляд, он лишь отодвигает ее в сторону, и его лицо начинает сиять при виде Изуку. Шото встает, чтобы встретить его, и Изуку крадет поцелуй, прежде чем тот сможет вставить хоть слово. — У меня есть для тебя подарок, — говорит он, отрываясь от губ Шото. — Я считал за подарок твое появление здесь, — глаза Шото расширились. Изуку отходит назад, сжимая ладони Шото. — Ты тогда был прав, — говорит он, — в том, что все живое увядает здесь. Но не существует жизни без смерти. Лишь смерть дарует жизни хоть какую-либо ценность. И не справедливо, что у кого-то вроде тебя есть одна только смерть, без жизни. Одним усилием воли он собирает воедино всю свою силу и чувствует привычно растущие у ног цветы. Эти выглядят странно, не похожие ни на одни из цветов, что он показывал Шото когда-либо раньше. Они разрастаются в куст, а белоснежно-белые, с вкраплениями красного, лепестки такого же цвета, как и яркие волосы Шото. При их виде взгляд того смягчается. — Они прекрасны, — трепетно проговаривает он. — Часть меня хочет, чтобы ты никогда не сдвигался с места. Изуку отступает с улыбкой. Цветы остаются целыми, красные с белым, нетронутые гнилью. Шото застывает. — Нелегко было создать новый цветок, — признает Изуку, выращивая еще несколько рядом. И эти тоже не вянут, стоит ему отойти. — Долго же пришлось над ним попотеть. Если в последнее время я казался подозрительно занятым, то, ну… вот и причина. — Я… — взгляд Шото застывает на нежных, живых цветах, растущих прямо из бесплодной почвы Подземного царства. — Изуку, я… я не знаю, что… Изуку снова целует его, и Шото отчаянно ему отвечает. — Скажи, как мне тебя отблагодарить, — вставляет он между поцелуями. — Все-все, что угодно, Изуку, только скажи, что я могу тебе дать. — Я могу мечтать только об одном, — Изуку выдыхает ему в губы. Он держит лицо Шото в ладонях, поглаживая пальцами кожу. Уже нет смысла раздумывать или решаться. Он достаточно долго размышлял об этом и уже сделал свой выбор. Он огибает Шото и берет кусочек фрукта, восхищаясь красными семенами, сверкающими в сердцевине. Шото прослеживает за ним взглядом и задыхается, увидев это. — Нет. Нет. Изуку, не надо, пожалуйста, положи обратно, — в попытке остановить, он обхватывает запястье Изуку. — Ты не… ты не знаешь, каково это — быть скованным здесь в одиночестве… — И я не узнаю, — перебивает Изуку. Свободной рукой он касается лица Шото, поворачивая его обратно к себе. — Я не узнаю, каково это — быть здесь в одиночестве. У меня будешь ты. —Т-ты не должен делать этого. Ты не… Изуку, ты не должен позволить мне уничтожить тебя. — Шото, — на губах Изуку расцветает болезненная улыбка, и он чувствует, как щиплет глаза от накативших слез. — Ты не уничтожаешь меня. Ты никогда не сможешь уничтожить меня. Я люблю тебя. И это значит, что я люблю каждую твою частичку. И это место, твое царство, твоя сила — они все часть тебя. Я хочу разделить их с тобой. Я хочу все разделить с тобой. — Но, — Шото дрожит, зарываясь лицом в ладонь Изуку, начав плакать. — Твое место там, в том мире, среди живых, не… не здесь, — он улыбается сквозь слезы, в отчаянии. — Ты слишком прекрасен, чтобы быть запертым в этом месте. — Я сделаю его прекрасным, — говорит ему Изуку. — Мы сделаем его прекрасным. Ты и я. Видишь их? — он смотрит на цветы, свободно растущие из бесплодной земли. — Это первый шаг. А дальше все зависит от нас с тобой. Шото, смерть существует в мире живых. Цветы увядают, животные умирают, вещи гниют. И почему тогда здесь тоже не может быть жизни? — он подвигается, упираясь своим лбом в лоб Шото, желая, чтобы тот осознал. — Я хочу быть частью твоего мира, Шото, даже если… — Ч-что насчет этого, — хрипит Шото. — Полгода. Свои весну и лето ты будешь проводить среди живых, а я буду по возможности приходить. А потом — осенью и зимой, когда ты уже не так нужен… — он поднимает взгляд, полон надежды. — Потом ты останешься со мной? Сердце вот-вот пробьет грудную клетку, и Изуку позволяет своим глазами закрыться. Он натягивает болезненную улыбку до ушей. — Что ж, тогда полгода. Ты будешь согревать меня зимними месяцами? Шото забирает у него фрукт и вытаскивает из него зернышко. Его рука дрожит, но лицо Изуку, так тесно прижимающееся к нему, успокаивает. Он подносит зернышко к губам Изуку. Их следующий поцелуй окрашен в глубокий красный, сладкий, как вино, как расцветающие цветы в царстве мертвых.