Человек родился

В нашем захолустном купеческом городишке N. кто ж не знает особу весьма примечательную - земского доктора Андрея Петровича Хаустова, а еще более того - сестрицу его Марью Петровну, акушерку. Эта дама, вернее, девица 33 лет, особа во многих отношениях замечательная: высокая, стройная, очень темная брюнетка с блестящими черными глазами и тонким носом с горбинкой. В городе ее зовут Черкешенкою и Царицею Тамарою. Черты лица ее старшего брата Андрея Петровича сложены на один лад с ее, но отчего-то не составляют впечатления столь гармонического, как у сестры. Доктор женат. Обоих детей его приняла сама Марья Петровна, которой во второй раз выпало испытание в виде неправильного положения плода и пришлось, дав роженице морфию, вручную производить поворот плода на ножку, руководствуясь братовыми назиданиями и иллюстрациями и описаниями из Додерляйна. Операция прошла успешно, не случилось даже обыкновенных при сем действии повреждений конечностей младенца. Чрево матери тоже не пострадало. Нечего и говорить, что младенец, нареченный Петром, стал ее крестным сыном, равно как и первый - Павел. Жена Андрея Петровича, Анна Ивановна, до безумия любит золовку («да как не любить ее, голубоньку, ведь святое дело делает! Петеньку моего спасла, а то бы так и помер во чреве…») Также Анна Ивановна до безумия любит украшения - разные кольца, броши, браслеты - и без конца задаривает ими благодетельницу. Марья Петровна конфузится, берет, но не носит - до такой степени дурной вкус у невестки, что и на улицу-то в ее брошках да кольцах выйти совестно. Случаются и конфузы. - Что бы это такое значит, Машенька, что горничная Феня в твоих сережках щеголяет, которые я тебе к Пасхе дарила? - Неужто, сестрица? - изображает удивление Марья Петровна, буквально на днях пожаловавшая Фене дареные крупные серьги бутылочно-зеленого стекла. - Не иначе, как пофорсить взяла. - Что значит такое пофорсить? - негодует Анна Ивановна. - В следующий раз она у тебя бриллиантовую колью пофорсить возьмет, да и была такова. - К вашему сведению, сестрица, у меня нет бриллиантов, - смеется Марья Петровна. - В самом деле, Маша, ты слишком вольно держишь слуг, - замечает из-за газеты Андрей Петрович. Обычно такие случаи кончаются напутствиями Марьи Петровны в адрес Фени, чтобы та не разгуливала при господах в ее презентах. Сама Марья Петровна одевается просто и элегантно, любит благородные оттенки и кружева. В городке она почитается красавицею, но женихов нет. Купеческое сословие полагает ее «шибко умной» - будет с книжкой сидеть, а не дела по дому править. Бедная чиновничья братия стесняется красивой «докторицы», а тем патриархальным семействам, что побогаче, ученая девица, «что страму видала» - настоящее пугало. Вот и живет Марья Петровна в доме своего брата, который оставил им отец, потомственный врач. Труды у нее нелегкие - могут и ночью за повитухой прийти, и благо бы на санях, но чаще всего приходится вышагивать за провожатым четыре квартала по навалившему за ночь снегу. Потом несколько лестничных пролетов, пропахших кошачьей мочой и кислыми щами, квартира в беспорядке, который бывает обыкновенно при таких случаях, стоны роженицы, суетливое нетерпение отца семейства, держащего лампу. Наконец младенец явлен на свет, обтерт, вымыт, укутан. На глазах матери благоговейные слезы, отец сует в руку Марье Петровне пятирублевую ассигнацию, такую скомканную, мокрую и горячую, словно держал ее в ладони на всем протяжении родов, которые происходили у него самого. Пока брат принимает в больнице, Марья Петровна отсыпается дома, благо в больнице есть еще одна акушерка - Арина Марковна Бельцева. Ей бы, по-хорошему, давно пора на покой, но она, во-первых, сама не просится, а во-вторых, врачебная братия не хочет ее отпускать - уж больно опытна она в деле родовспоможения, и все самые сложные и, казалось бы, бесперспективные случаи, достаются ей. Это ей обязана своим мастерством Марья Петровна, когда-то еще лишь юная акушерка Машенька, только определившаяся в больницу. Марья Петровна, забравшись в свою теплую и мягкую постель, медленно погружается в сладкую дрему. Ей начинается грезиться рассветный зимний лес. Среди заснеженных деревьев расхаживает горничная Феня в бутылочно-зеленых сережках и произносит: - Барышня! Барышня!..Да вставайте ж вы, Марья Петровна! - уже из яви кричит она. - Андрей Петрович в больницу требуют! - Что случилось? - хмурится со сна акушерка. - Случай какой-то, не знаю какой. А только все бегают и орут. И вас требуют. Быстро одеваясь, Марья Петровна гадет - что там? Крупный плод? Двойня? Поперечное предлежание, упаси бог? Арине Марковне с ее ручищами никак не смочь… В приемной у брата сидит здоровенная молодая бабища и тяжело дышит - то ли от боли, то ли от усталости. - Вот, видала, Маша, воды вчера отошли, - кивает Андрей Петрович на бабу. - А объявилась только сейчас. - Так вчера свекор на лошади на ярманку уехал, - простодушно объяснила та. - А муж не мог попросить у кого-нибудь лошадь? - Так муж со свекром уехал, - баба шмыгнула носом. - А зачем ты, дурная, сюда пешком пришла? - возвысил голос Андрей Петрович. - Свекор, грит, незачем лошаденку почем зря гонять, от нашей Хвалыновки до вас всего пять верст будет. Ну, я и пошла, - она произнесла это таким обыденным тоном, словно сказала, что пошла отнесла зерна утям. - Дикари! - подытожил Андрей Петрович. - Раздевайся. Последнее было адресовано бабе. Арина Марковна и Марья Петровна, уже одетые в форменные передники и нарукавники и помывши руки, терпеливо ждали. - Загубила, поди, ребенка-то, - ворчит Андрей Петрович. - Та не, шевелится. Нешто ему будет. «Как о щенке или котенке», - брезгливо подумал Андрей Петрович Он уложил на специальное кресло раздетую до рубашки бабу, задрал ей подол на грудь и принялся осматривать поле своей деятельности, ощупал, как полагается, изнутри, помял живот. - Наталья, дай ей хинин, - скомандовал доктор сестре милосердия, - родовая деятельность почти отсутствует. Баба испуганно посмотрела на доктора, потом на Наталью со стаканом в руке. - Пей давай! - скомандовал Андрей Петрович. - Да что ты, глупая, решила, что мы тебя тут причащаем, что ли? Баба быстро, в одно дыхание, проглотила зелье. - Которого родишь-то? - попробовала отвлечь роженицу Арина Марковна. - Пятого уже. - Ну, ну, - ласково покивала головой акушерка. - Родится и этот. - Наталья, готовь эфир и морфий! - отдал доктор новый приказ. - Пошто морфий-то? - Сообразим на всю компанию! - Я ему сурьезно, а он… - Поперечное предлежание! Все знают, что такое? Или кому-то нужен курс дополнительных лекций? Наталья ушла молча разводить морфий. Марья Петровна почувствовала знакомые волны мурашек по спине. И вспомнила, что как-то раз вывихнула младенцу ножку при развороте. Вывих, конечно, вправили. А массивные кровотечения? А застрявшая головка? Да мало ли что еще подсунет память в такие моменты… - Все, спит, - слышит она словно издалека голос Андрея Петровича. - Арина Марковна, будем работать сразу изнутри. Воды отошли сутки назад. Гипоксия плода. - Раскрытие два пальца, - комментирует Арина Марковна, засматривая роженице в место оно. - Будь там хоть на три, мы его не головой вперед будем вынать. - Порвется, Андрей Петрович, - говорит Арина Марковна. И снова так обыденно - как о платке или косынке. - На то вы у нас и штопать приставлены, - ехидно замечает доктор. Родовая деятельность слабая. У всех нахмуренные лица. - Три пальца, Андрей Петрович, - почти шепчет Арина Марковна. - А что как Марье Петровне теперь попробовать? - Маша, готова? - спрашивает брат. Она молча кивает - голос не слушается. У нее такие маленькие ладошки, такие красивые узкие запястья, а пальчики такие изящные, что словно созданы для ношения драгоценностей. Но еще более ее руки созданы для таких вот моментов - когда плод в чреве матери расположен не как ему следует - головкой к выходу, а поперек живота. И тогда тонкие, нежные руки вводятся в матку, нащупывают ножки, разворачивают младенца и тянут его к выходу таким путем. - Идет, идет, сердечный, - сладко воркует Арина Марковна. - Вот и родился человечек во славу Божию. Плачет Арина Марковна, плачет Марья Петровна - чуду рождения человеческого посвящены эти святые легкие слезы. Украдкой утирает глаза Андрей Петрович. Родился человек. Живой родился. Пока Арина Марковна занималась младенцем, родильницу отпустил эфир и она в обалдении заозиралась по сторонам. - Уже все, что ли? Это что - мой? А кто - парень, девка? - Красну девку, мать, принесла ты в этот мир, - объяснила Арина Марковна. - Ооой, тошнехонько! - безо всякого перехода завыла баба. - Ооой, божечки да святые угоднички! Пошто так-то? Уж я ли не маливалась, не просила на коленушках? За какие такие прегрешения? - Ты чего это рот раззявила, как на панихиде? У нас тут рождение, а не похороны! - строго заметил Андрей Петрович. - Да как так-то? - в прежнем тоне продолжила баба. - Куда ж мне пятая девка? На них наделов не положено, ишшо один лишний рот, язви тебя! И баба заревела пуще прежнего Андрей Петрович осмотрел свой персонал. Вот многоопытная добрая Арина Марковна, вот хрупкая Машенька, своими руками извлекшая ребенка из чрева этой крестьянки, вот растерянная Наталья, дававшая этой бабе морфий, чтобы сделать операцию безболезненной. - Так! - жестко сказал он, стукнув в подтверждении своих слов кулаком по столу. - Если сейчас же не закроешь рот и не прекратишь это безобразие, я тебе твоего ребенка засуну обратно и зашью суровой ниткой. Все поняла?