ххх
Дима чувствует себя невероятно счастливым и в то же время взволнованным, когда Даня помогает аккуратно разместить переносной мольберт, несколько холстов, кисти, палитру и пакет с тюбиками масляных красок на задних сидениях горчичного запорожца шестьдесят девятого года выпуска, припаркованного перед дверью парадной Малинова. — Это всё? — интересуется Кашин, оглядываясь на товарища, стоящего с пустыми руками и оглядывающего машину. Рюкзак с его вещами уже лежит в багажнике рядом с сумкой Данилы. — Да-да, — кивает он не несколько раз подряд. — Ты уволился или... — Я взял больничный на четыре дня. На больше не смог, — пожимает Дима виновато плечом. — Хорошо, — кивает Данила, отходя в сторону и открывая проход к сидению, соседствующему с водительским местом. — Поехали? Дима проглатывает слюну и оглядывается по сторонам, словно вот-вот выскочит его работодательница и тут же поймёт, что Малинов и не болен вовсе. Да как начнёт орать своим басом, от которого, кажется, трясутся ножки свиней да всякие куски шей, лежащие на витрине. — Да, поехали, — и снова кивает он, усаживаясь. Даня закрывает за ним дверь и спешит сесть за руль. Запорожец горчичного цвета под небом, где облаков касаются лучи встающего солнца, покидает территорию Зеленограда, встречая по пути водителей и людей, уже в такое раннее время спешащих на работу.ххх
— Ясный мой свет, ты напиши мне слезою дождя на мокром окне! — подпевает Татьяне Булановой Дима, качая головой. — Ясный мой свет, — продолжает за него Даня, ужасно фальшивя, но при этом не портя своим никудышным пением настроение Малинову. — Ты напиши мне весенним лучом на белой стене! — и оба качают головами в такт музыке, чувствуя, что ещё немного и треснут лица от широких и довольных улыбок. Это только первый день их поездки. Первый день счастливых улыбок, бесконечных, казалось бы, дорог, тёплого солнышка и хитов прошедших годов, играющих из проигрывателя, лежащего на заднем сидении, а точнее на Кашинской гитаре, занявшей больше места, чем мольберт Малинова. — Дима, ты только посмотри! Огромная площадь из полевых цветов! — Даня отрывает одну руку от руля и тянет её через место, занятое Димой, тыкая в стекло, за которым стена из деревьев сменилась полем, полным большим количеством зелени и цветочков, тянущихся к небу, где плывут кучерявые облака. Малинов повернул голову и издал тихий звук восхищения, прижимаясь лбом к стеклу. Его широко распахнутые глаза словно пытаются разглядеть каждый цветок. — Даня, молю, останови машину! — просит он, не отрывая взгляда от поля, которое вот-вот сменится деревьями, если горчичный запорожец продолжит ехать. И машина осторожно останавливается поближе к той линии, где начинает небольшой и некрутой спуск к полю. Дима выскакивает из машины и тут же хватает мольберт с одним холстом. Поставив это, взбирается обратно и хватает пакет с красками, кистями да палитрой. Тут же спешит обратно, едва ли не прыгая, за чем с улыбкой наблюдает Даня, облокотившийся на капот запорожца деда, простоявший в гараже минимум год. Он достаёт сигарету из пачки «Дорал», наблюдая за тем, как Малинов выдавливает краску из тюбика на палитру, усевшись прямо на траву. У того аж руки трясутся от нетерпения нанести первые мазки. И это происходит под шум проезжающих мимо машин. Даня, куря уже вторую сигарету, молча наблюдает за тем, как появляется граница между небом и полем на холсте. Он хмыкает, видя, как Дима улыбается от распирающего его восторга и восхищения. Данила как можно тише, дабы не отвлекать от процесса, спускается вниз и падает прямо на траву в пять шагах от Димы, сминая своим двухметровым телом цветы. Он кладёт под голову руки и прикрывает глаза, скрывая их от слепящих лучей солнца, согревающих кожу лица. Вдыхает свежий воздух и растягивает тонкие губы в улыбке, слыша бормотание осчастливенного Малинова, тихо восхищающегося красотой полевых цветов.ххх
— Плачет девушка в автомате, кутаясь в зябкое пальтецо... — устало подпевает Жене Осину Кашин, чувствуя, что не выдержит такого долго положения сидя и точно покинет машину, несмотря на проливной дождь, громко стучащий по крыше и лобовому стеклу горчичного запорожца, вынужденного из-за такой погоды остановиться на заправке. Настолько сильный дождь, что едва видно то, что находится в метре от тебя, поэтому ехать вообще невозможно. Рядом сидит Малинов, едва сдерживающийся от того, чтобы не уснуть, ведь первую ночь вне дома в какой-то дешёвой гостинице и в чужой кровати он не смог нормально выспаться. Вообще не спал, ворочаясь и чувствуя себя очень не комфортно, зато Данила вырубился сразу же да захрапел, несмотря на то что, хорошо поспал прямо в поле, пока рядом Дима стоял вместе с мольбертом. Даня снова пытается сменить положение затёкших ног, колени которых ноют уже полчаса уж точно. При этом он пытается не разлить чай, любезно налитый в кружку Димой из его термоса. Проигрыватель, лежащий на гитаре, снова включён. Из-за него и громкого дождя Малинов не может уснуть. Глаза то покорно закрываются, то тут же, как бы издеваясь, открываются. Дима уснул, если бы положение его головы поменялось, потому что спинка сидения недостаточно высока для полного комфорта. — Дим, падай, — вдруг произносит Даня, хлопая себя по плечу. Дима, не долго думая, двигается как можно ближе к водительскому месту, а после кладёт голову на крепкое плечо Данилы, едва скрытое под лямкой его белой майки. Отдёрнув свою рубашку, Малинов прикрывает глаза, чувствуя, как легче теперь засыпается. Кашин улыбается и перестаёт петь, откидывая голову назад и прикрывая глаза, при этом продолжая держать кружку. Оба засыпают под повторяющуюся песню Евгения Осина.ххх
— Хочешь булочку? — предлагает Дима, вытаскивая пакетик из своего рюкзака. Они покинули машину после дождя, что лил три часа и оставил огромные лужи, пачкающие края джинс Кашина. — Хочу, — кивает Данила, подходя к другу, что вытаскивает булку и разрывает её, но получилось так, что обе половинки не одинаковы и Даня берёт ту, что поменьше. Дима стоит пару секунд, смотря на свой кусок, а потом отрывает от него немного. Вручает оторванный кусочек удивлённому такому жесту Даниле. — Чтобы поровну, — пожимает плечом Малинов, как-то смущённо улыбнувшись. — Спасибо, — с такой же улыбкой произносит Даня, принимая кусочек и тут же закидывая его в свой рот. Изредка кидая взгляды на профили друг друга, они молча расправляются с булкой и садятся в горчичный запорожец, выезжая на дорогу. Оба немного покраснели, хотя на улице прохладно и свежо.ххх
Третий день поездки и второе поле, на котором попросился остановиться Дима, тут же выбежавший из машины с мольбертом под подмышкой. А Данила без перекуров падает на траву, прикрывая глаза и вдыхая запах цветов. Трава тут намного выше, так что Даню не сразу можно разглядеть здесь, но Дима, почти закончивший рисовать облака, замечает Кашина, сопящего среди зелени. Малинов решает сделать перерыв и просто усаживается рядом с товарищем, разглядывая сначала цветочки, любование которыми длилось долгих пять минут, а потом переводит взгляд на лежащего Данилу, грудь которого, скрытая белой майкой, медленно поднимается и опускается. Дима берёт один из васильков, окружающих его и Кашина, а потом второй и третий, начиная плести венок. Каждый стебелёк тихими движениями пальцев, измазанных масляной краской, переплетают с другим. И венок получается пышным и аккуратным. Да таким красивым, что Дима заглядывается на него. А потом переводит взгляд на Даню. Венок аккуратно кладётся на голову дремлющего мужчины и васильки тут же пропускают сквозь свои сплетения пару рыжих волосков, будто горящих под лучами садящегося солнца, окрашивающего небо в оранжевый с оттенками малинового. — Что у меня на голове? — вдруг пробормотал Даня, не открывая глаз. Малинов тут же чувствует, как под кожным покровом щёк начинает скапливаться кровь. — Венок из васильков. Кашин пару минут молчит с закрытыми глазами. — А что на губах? — вдруг спрашивает он, что вводит Малинова в ступор. Тот вдыхает воздух, пропахший васильками и остальными полевыми цветами, который щекочет горло и едва ли не заставляет кашлять. — Ничего. — Исправь это, — один глаз Дани открывается и тут же смотрит на Диму, всем своим видом показывающего, что он ничего не понимает. Открыв второй глаз и медленно приняв сидячее положение, Даня вздыхает, поправляя венок на голове: — Намекаю я так себе... — он вдруг пододвигается ближе и касается своими тонкими и высохшими устами губ Малинова, что краснеет ещё больше и вдруг пододвигается на пару сантиметров навстречу к мужчине с венком в рыжих волосах. Кашин уже расслабляется и радуется ответному жесту, как вдруг он перестаёт ощущать прикосновение к губам. Открывает глаза и видит, что Дима встал на ноги и теперь смотрит на некогда товарища с шоком и красными щеками. — Пора домой, — вдруг заявляет он, двигаясь к мольберту с целью собрать его. — Но у нас есть ещё день! — запинается последних словах Данила, вскакивая и не решаясь бежать за Димой. Он не может понять реакции. — Пора домой! — чуть громче повторяет Дима, кидая тюбики масляной краски в пакет. — Ты говорил, что я могу попроситься в любой момент. И я прошу. Даня чувствует, как у него что-то рвётся внутри.ххх
И снова Зеленоград. Даня бегает от кухни к телефону, где постоянно набирает домашний номер Малинова, но не слышит что-либо, кроме гудков. Дима молчал абсолютно всю дорогу до дома. Он даже не прощался, когда Кашин подвёз его к парадной. И не откликнулся не предложение выпить по стакану кваса после долгого пути. В такой момент Даня понял, что по собственной глупости и совершенно неуместному проявлению влюблённости потерял того, с кем дружил около двух лет. И из-за всего это стыдно перед Димой, который наверняка зол и жалеет о согласии на эту поездку. Вообще о знакомстве с Даней, посмевшим его поцеловать. Кашин хватается за голову, ставя локти на кухонный стул и слушая, как закипает вода в чайнике со свистком. Может, прибежать к Диме, попросить прощения и принять любое его слово в свою сторону? Так хотя бы станет понятно, как теперь он относится в товарищу, что нежданно его поцеловал посреди васильков. Трель дверного звонка звучит раньше, чем свисток чайника. Даня встаёт и подходит к двери, тут же открывая её. Он едва ли за сердце не хватается, когда видит на пороге Диму. И нет, не сверлящего взглядом и не скрипящего зубами, а улыбающегося добродушной и милой улыбкой. Как тогда, когда оказался на первом поле. — Я уволился и готов ехать с тобой хоть в Петербург, хоть в Москву, хоть в чёрт знает какую деревню, Даня. А Кашин чувствует, как дрожат не только ноги, но и сердце вместе с ними.