нутелла

Я любил бы тебя, даже если бы ты стала брюнеткой. Я бы признался, наконец, что мой подлинный вкус — брюнетки. А ты — исключение. Ты — лишняя хромосома. Ты — вне всякой логики. Двадцать шестой кадр. Ты, накрасив свои губы, будто рок-звезда на улице жевала хуба бубу. Ты захотела клубники в декабре. Ты икона со сделанными сиськами. Ты встречай меня в порту. Но не будь шлюхой. Ты шагай ко мне со всех своих алкотек. Всегда. Я зову тебя Кассандра. И разглядываю тебя по вечерам с балкона. Мажу тебе свежий хлеб нутеллой, слушаю твой Сплин, замираю от звука твоего голоса, что мерещится мне во всех караоке. Серотонин в трехлитровых банках. Пей со мной. Грей меня. Слушай. Обманывай. Задвигай о теориях Ницше, йоге по четвергам и воскресеньям и о том, как именно мне следует стирать эту новую смесовую ткань чехла на софе. Пей со мной. Скажи, как сжечь эти гребанные мосты. Скажи, как мне жить. Или делать вид. Прощание. Прощение. На вкус как вата. Всё по личным ощущениям. Ты как луна. Я целую тебя в лоб. Смейся. Танцуй, полумесяц. Ты через нос две полоски. Я бы попал в тебя без регистрации и смс. Ты девочка из Кони-Айленд. Ты девочка из тамблера. Ты девочка — трабл. Ты девочка — пиздец, Мирон когда-то был охуительно прав. Так «хули «здравствуй»? Ходи по солнечному сплетению лунной походкой, пока я безрезультатно выкашливаю тебя из бронхов. Ты выключенный телефон. Ты взорванный инстаграм. Мертвый директ. Похмельная агония. Ты мои дебильные клипы как предсмертные судороги: «смотри, я тоже могу следовать модным тенденциям». Ты её имя — и поэтому моя новая тоже «Полина». Безопасный секс. Потому что его просто нет. Лучший секс. Потому что пизже просто не было. Когда боишься, что не будет. Не хочешь, чтобы был. Потому что будет не с тобой. А с тобой не будет. А потому зачем? А потому незачем. Включи идиотский, слезливый фильм и я посмотрю его с тобой и даже не засмеюсь. Включи наши хроники и я даже заплачу. Я закурю. Я выпью твоего любимого вина. Я не усну до половины шестого утра. А потом встану, потому что шесть. Самолет, поезд или съемки. Я молюсь чтобы взлететь. Ты — чтобы залететь. То есть забеременеть. То есть родить второго. Рано или ты хотела своим детям другой разницы. Я не хотел детей. И не фантазировал как мы назовем второго, в какую школу он пойдет — с углубленным английским или упором на точные. Я просто работал. Любил. Работал. Закольцовано. Я тонул в этом аду, считая раем. Тебе оказалось мало. Меня разрывает. Я проворачиваю стартер. Трахнем этот мир. Ты моя Лана, я твой Джими Хэндрикс. Темноволосый Кобейн и обесцвеченная Уайнхауз… Когда-нибудь. Обязательно. А пока пей со мной, улетай как лайнер… Мы не грохнемся ебалом в снег. Снег из Марокко, первый сорт. А ты не развязывала. У тебя кривой позвоночник, запишись к остеопату. У меня разрыв связок. У тебя просто. Якобы. — Можешь позлорадствовать, если хочешь. — А поздравить могу? — Засчитано. Ты толкаешь дверь сильно, снося на своем пути всё. И даже меня. Я отступаю, бормоча постфактум никому не нужное «конечно, проходи». У меня дурацкие носки в полоску и полный графин печали на столе. — Не надо так на меня смотреть. — Как? — С жалостью. Я в порядке. — Не сомневаюсь. — Поворачиваю замок и пинаю свои ботинки. — Так тебе веревку намазать или все-таки ванну набрать? — Стрихнина, пожалуйста. — Сейчас намешаю. Для тебя держал. «И я куплю тебе всю сахарную вату в лунопарке. И мы оба виноваты, не подарки…» И ты будешь кружиться в вальсе и поглощать розовый сахар, поднимая глюкозу до верхнего порога. И говорить, что вкусно. Я буду загибаться от скручивающих приступов ностальгии. Ностальгия. Почти как твои бесконечные небрендовые тряпки на моей сушилке и мои провода во всех твоих диванах-креслах. Почти как свежие тюльпаны в старом подвальном, воняющем сыростью. Почти как оставленная официанту сдача. Почти как четыре буквы на бумажном стакане. Три раза за ночь. Два кольца на пальце. Один адрес в строке места назначения. Нет-нет-нет. Не подходи. Я сам. — Билан, и почему я не за тебя вышла замуж, а? Я жму плечами, глядя на то, как ты наконец скидываешь пальто и усаживаешься на барный стул. — Не знаю. Подумай об этом. Ты молчишь, видимо, думаешь. А я не терплю этой тишины рядом с тобой. — Почему не пошла на День Рождения? — Как бы самому не пораниться, нарезая закуску. Пока закипают магазинные пельмени. — На твой приду. Если пригласишь. — Тебе нужно приглашение? — И я сейчас не о своем. Но якобы о своем. Морщишься. — Налей мне вина, ты обещал. — И ты сейчас не о моем. Якобы не понимаешь. Но мне беспричинно все равно. Удобно валяться на полу в мелких подушках и ковыряться в твоей голове, чуть притягивая к себе за волосы. Долго смотреть, как в кино. В тех самых сценах. — Я не хочу целоваться, если ты этого ждешь. — Я не хочу давать тебе свои вещи и по-джентльменски укладывать тебя на диване. — Но просто «укладывать» хочешь? — Хочу. — Глупо отрицать, ведь ты не маленькая... — И что делать будем? — Давай нейтрально. Выпьем еще и поболтаем о жизни. — Потом трахнемся, если накатит, да? — Но мы же не о наших будем болтать. Так, абстрактно. — Абстрактно, Билан, не интересно. А если конкретно — то все трагически грустно. Крутая когда подшофе. У тебя холодные, безответные губы и муж-кобель, который целуется на вечеринке с какой-то блядью. И фотки попавшие в сеть. И с его днем его поздравляют все, но не ты. И ты не целуешься. И ты не изменяешь. Так, нелепо флиртуешь. Нетрезво. Но не даёшь. Ешь шоколадную пасту столовой ложкой, колешь ножом и таешь замороженную клубнику во рту. «- Ну это же сублимация, Дим. Безвкусно. Крайние меры.» «- Я же не знал, что ты придешь. Да и не сезон сейчас…» «- Ну ты же волшебник. Я знаю.» три точки — три тире — три точки Если я когда-нибудь захочу себе татуировку. — С кем Таисия? — С няней. … Думаешь, я — никудышная мать? — Ты крутишь локон так, как будто ничего не было «до». Будто вообще ничего не было. — Думаю, что ты — классная девчонка, которую я хочу прижать к себе и никогда не отпускать. — Девчонка… Мне тридцать два, если ты забыл. — Я помню. Но разве не все равно? Если я называю тебя девочкой… ты только не плачь. Кристаллики хмельных, блестящих глаз вкручиваются в мой лоб… ты делаешь лоботомию необъяснимым взглядом. Ты провоцируешь инфаркты, требовательно сжимая пальцами предплечье… Клубника и правда просто лёд. На твоих губах морозильные снежинки… шоколад и кислинка любимых виноградников… И остывают на столе мерзкие, не тронутые ни кем пельмени. ...Я просыпаюсь. В реальности все тоже грустно — ты доверяешь мужу и блядь называешь блядью. Я шепчу своей знакомой одноглазой Кассандре, смотря смазанно, нечетко, беря немного правее: И не бывшая она тебе. И подруга-то так себе… Я знаю где ты. Точно знаю — без навигаторов, гугл мэпс и глупых сообщений общих друзей. Но я по-прежнему ищу тебя, объезжая караоке… Где ты все еще в обтягивающем черном, где сидишь на подлокотнике, где ты все еще блонди и до мурашек поешь Земфиру. И это не лечится. Это такие диагнозы. Самые паршивые, знаешь. Это те самые вердикты, которые обжалованию не подлежат. Те самые сроки, что без УДО. Те самые товары, которые не вернешь и с чеком. Это то самое, что один раз и навсегда, что вырезать вместе с органами… Унести в могилу. Моя тоска. Отпусти меня. Или пожалей меня… Окутай. Скрипящие качели, психологичные дворовые лавочки лучше дорогостоящих кушеток. Какого ляда ты приперлась? Жёлтые окна высоток горят любопытно и в полночь так красиво освещают твое заплаканное, припухшее лицо. — Всё будет хорошо, Поль. Сделай вид, что ничего не было. Вы же с ним семья. — … и да, у меня вот твоя ветровка осталась. Забыла как-то. Хорошая у тебя привычка. Полезная. Забывать. Отключать чувства. Разум. Память. — Точно будет? Обещаешь? — Комкаешь ткань спортивной кофты в озябших кистях. — …Конечно. — Я даже не сразу понимаю о чем ты, поэтому подтормаживаю с ответом. — Мы, волшебники, совсем не умеем врать... У тебя горячий лоб, я просто едва касаюсь линии роста волос. «Просто верь мне, как ребенок, что так можно… Тогда сможешь ты сорвать плоды. Те, что другие не смогли…» И на приёме в Кремле вы так убедительно держитесь за руки, что верю даже я. И ты снова красивая. Вспышки все же идут тебе больше чем плафоны в грязных кухонных стеклах. Но последние честнее. Не спорь. Я убегаю по красным каплям из твоих синих вен… промиллями, кругляшками кетанова и стопками цвета веселого гренадина. Делениями зарядки. Крапивницей, аллергией. Я убегаю быстро и не оглядываясь. Мне нужно завести собаку…. Девочку. Чтобы официально бегать по вечерам, чтобы снова привязаться к суке… Чтобы держать ее на поводке и не отпускать от себя ни на шаг, не пускать на всякие там стадионы… Поцелуи с условием «не прикасаться». Не прислоняться. Не влюбляться. Не влезать — убьет. «И я затеял побег. Тут движения нет и нет результатов. Жизнь не лимонад, а там облака как сахарная вата. И пусть это наивно и я могу и один быть, но без тебя там Всё одинаково, стала безвкусной сахарная вата…» В лунную ночь я снова зову тебя своей Кассандрой, выходя на балкон… глядя на розовую вату давно несуществующих облаков. Программу обороны поменять поздно. И целую тебя пылко ракетами «земля-воздух». И по-прежнему иду к тебе с клубникой в декабре. Прихватив нутеллу и твое любимое вино. А ты дождаться сможешь, а?