***
За время учёбы в медицинской школе Стивен понимает две вещи: сон для будущего врача вовсе не обязателен и спасать чью-то жизнь — это значит каждый раз умирать самому. Стивен не умеет жалеть себя и учит, учит, учит, пока в глазах не начинают мелькать разрывающиеся звёзды, а голова не падает в открытую книгу. Кофе не помогает не хотеть спать, на энергетиках он грозится просадить и без того небольшую стипендию, полученную бодрствованием благодаря энергетикам же, и круг замыкается, и всё кажется просто нестерпимым. Но Стивен терпит, когда спит три часа за сутки; терпит, когда из-за занятости пропускает три обязательных, как говорят все, приёма пищи; терпит, когда от усталости валится с ног, но идёт вместе с группой на операцию, первую для него, разрешённую увидеть вживую, а не по учебным видео. Стивен даёт пациентке не больше шестнадцати лет. Бледная и исхудавшая, она лежит на каталке, куда можно было бы уместить ещё одного человека. Прежде чем наркоз успевает подействовать окончательно и девочка засыпает, она смотрит Стивену прямо в глаза — открытый взгляд, гладкий лоб, несведённые брови, и внутри что-то обрывается от этой открытости. Ни затаённого страха, ни припрятанной надежды — только непоколебимое знание, что она будет жить. После этой операции Стивен не терпит учёбу — он принимает её как дар. В операционной пахнет только антисептиком.***
Стивен работает так же, как и учился, — не покладая рук, с полной самоотдачей и жертвенностью, и восемь лет работы в центральной городской больнице Нью-Йорка отстукивают будто раньше нужного срока: ритм невероятен. В хороший день Стивен оперирует порядка семи человек, и уже этого хватает, чтобы под конец смены клевать носом в кафельный пол санпропускника, завязывая шнурки ботинок; в особенно хорошие дни Стивену некогда считать количество пациентов и не приходится сидеть на жёсткой лавке санпропускника, надевая свою повседневную обувь, потому что рабочий день удлиняется до бесконечности и каталки непрерывным потоком несутся в операционную, будто жители всего Нью-Йорка разом решили разбиться на машинах, прыгнуть с крыш или разорвать селезёнку. Восьмая годовщина работы выпадает на суточное дежурство. Стивен видит по горящим глазам коллег, что его собираются поздравлять и — Господи, спаси — они придумали сюрприз, и Стивен просто старается быстрее убежать на операцию, благо что работы у него непочатый край, и лишний раз не мелькать в длинном и пустом, как кишка измученного голодом человека, коридоре. Его не поймут, если он попросит не надевать дурацкие колпачки и не взрывать конфетти, ведь его ласково называют “мистер доктор” и считают слишком закрытым и одиноким, а таких хочется веселить. Так считается. Но суть в том, что Стивена устраивает положение дел и эта часть его работы. Хирург — это идеально выверенные движения, умелые руки и трезвый, холодный ум. И отсутствие друзей и эмоциональных передряг в жизни кажется Стивену справедливым ради ежедневного спасения людей, даже если короткими ночами, вырванными у работы, он подолгу не может согреться в своей двуспальной кровати. Но он не признается в этом. Возможно, даже самому себе. Суточное дежурство подходит к концу, и Стивен почти по секундам считает оставшиеся десять минут до прихода сменщика, сидя на ступеньках запасной лестницы. Стивен недвижим до такой степени, что лампа, встроенная в стену напротив него и призванная реагировать на движения, не горит, и успокаивающая темнота мягко лежит на уставших, поникших плечах. Стивен хочет домой и поспать, и это самое большое, что он может просить от своей жизни. Стивен уходит из больницы незамеченным, расписавшись в журнале о сдаче дежурств и передав свои обязанности доктору Кларку, который пытается начать изливать эти совершенно лишние поздравления, но Стивен обрывает его одним жестом руки и вымученным взглядом. Они понимают друг друга и молча расходятся в разные стороны. Уже на выходе, держась за ручку белоснежной двери больницы, Стивен впускает взмыленную бригаду скорой помощи. Каталка скрипит колёсиками, и они рисуют чёрные полосы по ходу движения. “Хорошо у кого-то вечерняя смена начнётся”, — мысленно подмечает Стивен и хочет идти, но притормаживает, когда каталка равняется с ним. На ней — молодой совсем парень, бледный настолько, что мог бы потягаться за идеальный белый цвет с больничными простынями, которые стираются и дезинфицируются едкими химикатами; Стивен отмечает сине-серые, тяжёлые, будто реальной массой оттягивающие кожу вниз, круги под глазами и разводы слюны в уголках рта. Пожалуй, наркоманы — единственные, кого Стивен никогда не станет жалеть.***
Стоящий на посту медсестры диван, закрытый от лишних глаз со стороны коридора шкафом, давно стал для Стивена тем углом, куда можно было приткнуть себя во время редких минут безделья, но сегодняшний день бьёт рекорды всех восьми лет работы вместе: Стивен насчитывает уже тридцать два полных оборота стрелки часов. Дешёвые пластмассовые часы аляпистой расцветки подкидывают всё новые очки времени в общий счёт, и чем больше проходит времени в безделье, тем сильнее волнуется Стивен. Ни экстренных пациентов, ни плановых, потому что они уже прооперированы и отходят от наркоза. Стивен называет это затишьем перед бурей. Буря приходит вместе с врачом-травматологом из отделения этажом ниже и пациентом в состоянии полубреда. Лежащий на каталке молодой человек отрывисто крутит головой, трудно прижимая её то одной, то другой щекой к простыням, и что-то бормочет на пределе слышимости. Спустя секунды внимательного рассмотрения Стивен узнаёт этого парня — это перед каталкой с ним он держал дверь. Стивен поднимает голову, не желая смотреть на лицо на подушке. Травматолог, доктор Джейн — Стивен не помнит его и вкупе со сбивчивой, неуверенной речью понимает, что едва ли этот Джейн проработал больше пары недель в принципе, — объясняет, что пациент поступил в состоянии наркотического опьянения, но причина госпитализации не в этом — он даёт Стивену в руки папку, и Стрэндж просматривает документы. Лампа на посту медсестры светит тусклым жёлтым, и сломанная кость на рентгеновском снимке цветом кажется похожей на яичный желток; Стивен вспоминает, что в перерыв принято обедать. Довольное “хорошо, что теперь это (доктор Джейн делает акцент голосом и глазами указывает на каталку) не моя проблема” напрягает Стивена, и он опускает руку с рентгенограммой. Доктор Джейн уходит из отделения прежде, чем Стивен что-либо говорит ему. Стивен смотрит на треснувшую пополам плечевую кость и несколько мелких осколков её же рядом и коротко просит подошедшую медсестру связаться с операционной и быть готовыми. Под управлением медсестры каталка неповоротливо делает круг и медленно отъезжает в сторону лифта. До того как скрыться в другом холле, Стивен слышит отчётливое бормотание: — Нельзя, нельзя, след... “Твоё счастье, парень, что ты обдолбан, — равнодушно думает Стивен, поднимаясь в операционную, — иначе бы давно глотку сорвал от боли”. Операция проходит легко и быстро для данного случая: Стивену требуется чуть больше двух часов, чтобы извлечь обломки кости, убрать некротизированную ткань и вставить спицу. Крупные нервы и сосуды целы, будто среди мышц они появились после травмы, и Стивен по-настоящему начинает верить, что в этой жизни везёт только наркоманам. В мусорку с лотка летят три окровавленных осколка и ошмётки кожи. Стивен собирается домой, как положено, в шесть с минутами часов, и эта обыденность для всех кажется ему чересчур странной и непривычной, будто он забыл сделать что-то важное, после череды изматывающих дежурств. И в коридоре, перед дверями выхода из отделения, Стивен понимает, что же он забыл, когда смотрит на белую дверь с цифрой “один”. Одиночная палата для тяжелобольных, почти изолятор; пациентам в этой палате всегда уделялось пристальное внимание, и Стивен знает это. Он водит губами, болезненно размышляя, и попеременно смотрит на заполняющую какие-то документы сестру и ослепительно чистую дверь, отражающую бьющий в глаза свет, и всё-таки заходит внутрь. Внутри неуютно пусто и тихо; звуки телевизора, висящего в холле, не проходят через дверь, и Стивен слышит, как скрипят его новые туфли. Стивен впервые разглядывает этого парня: чёрные густые волосы, чётко очерченный контур губ и слишком уж длинные для мужчины ресницы. А ещё Стивен улавливает запах — слабый, но даже так довольно резкий и ощутимый, и Стивен медленно тянет воздух носом и коротко осматривается, пока молодой человек не начинает шевелиться. Когда он начинает говорить, Стивен забывает о запахе и вспоминает, что даже не узнал его имя. — Идти... надо... — тяжело шепчет парень и беспокойно смотрит на дверь. Стивен как-то разочарованно губы поджимает: вероятно, по капельнице хочется получать вовсе не раствор глюкозы. — Лучшее, куда вы сможете сходить, — это до туалета и столовой, пока у меня не будет веских причин вас выписать, — отвечает Стивен и чувствует себя строгим и очень злым родителем, когда молодой человек пренебрежительно закатывает глаза. — За руку не остановишь, — всё таким же слабым шёпотом говорит он, а Стивен отчётливо, будто в самом деле, видит, как ему в лицо смеются со слюнявыми брызгами, и неосознанно вытирает ладонью щёку. — Я попрошу приставить к вам медсестру. Стивен сдержан и спокоен, холодно улыбается ради приличия, которое соблюдает только он один, и, уже разворачиваясь к выходу, думает, почему врач должен быть любезен и учтив даже с такими пациентами, когда ему в спину летит насмешливое: — Прощай, красавчик. Стивен даже не останавливается. Уже дома, безразлично ковыряясь вилкой в салате, Стивен вспоминает про запах и внезапно понимает его природу. Это страх.***
На следующий рабочий день первостепенной задачей Стивена в непродолжительный перерыв становится узнать имя поступившего молодого человека, но и палатная медсестра, и медсестра в приёмном покое пожимают плечами и говорят одно и то же: его имя не известно. Ни документов, ни телефона, ни личности того, кто звонил с просьбой о помощи, а потом Стивену сообщают, что нет и самого поступившего. Как и когда он смог выскользнуть из палаты (Стивен вспоминает его последние слова: “Прощай, красавчик”), находящейся рядом с постом медсестры, в обязанности которой входило пристальное наблюдение за ним, остаётся загадкой для всего персонала, но если врачи и сёстры просто удивлены, то начальство мечет молнии. Заведующему очень интересно, как целый штат сотрудников умудрился прокараулить одного-единственного пациента с переломанной рукой и наркозависимостью, и Стивену это интересно тоже. Спокойно попивая кофе из автомата, он слушает разлетающиеся на весь этаж крики, а вот другим коллегам везёт не так сильно, и мужчины злятся срезанной премии, а напуганные женщины плачут от обиды. Стивену настолько интересно, кто же этот Джон Смит, как его успели окрестить, и какова его история, что он тратит свободное время почти двух недель на просмотр пациентов, стоящих на учёте в наркодиспансерах Нью-Йорка, но ничего не находит, а потом и сайтов, связанных с поисковой деятельностью: пропавшие мужчины и женщины, дети и старики; Стивен читает тысячи вариаций сюжета “ушёл и не вернулся”, но больше его интересуют фотографии. На некоторых сайтах предусмотрена система сортировки по полу и возрасту для более удобного поиска среди на самом деле огромного количества заявлений, но по большей части при клике на ссылку выходит никак не сортирующийся список из десятков имён на одной только странице. Спустя пару вечеров, когда глаза слезятся и их жжёт, словно за веки налили щёлочи, Стивен окончательно понимает, что ищет иголку в стоге сена и шансы отыскать имя по известной внешности слишком малы. И Стивен бросает это дело через неделю, когда появляется идея, показавшаяся более эффективной в его поисках. Стивен выписывает номера всех отделений полиции в Нью-Йорке, всех компаний и мало-мальски крупных людских собраний, занятых поисками пропавших, а потом начинает звонить на каждый номер по очереди. Описывать внешность и говорить, что забыл имя, но точно видел этого человека на улице, оказывается куда проще и безболезненнее для глаз, чем проводить вечера и ночи за компьютером. Мужские и женские голоса на том конце провода слушают точное описание человека от Стивена, уточняющего детали вплоть до веса, роста и некоторых подозрений на наиболее предположительные заболевания, его сердечно благодарят за наблюдательность и сбрасывают на почту фотографии максимально похожих людей. Стивен смотрит каждое фото и, закрывая последнее, громко ругается. Это всё не он. Стивен не отметает идею, что у Смита могло не остаться живых родственников или не быть друзей, которые бы подали в розыск, как и то, что он может быть вовсе не из Нью-Йорка или не из США в принципе. Стивен долго крутит в голове мысль, которая поначалу кажется ему логичной и единственно верной: этот Смит, кем бы он ни был раньше, теперь наркоман; наркоманы скрытны и агрессивны, и Стивен припоминает рассказы коллег, как им по несколько дней приходилось короткими разговорами, уловками и убалтываниями узнавать одно только имя. Для многих человек уже после первого укола становится потерянным, будто заранее умершим и похороненным, и о таких не подают в розыск и не расклеивают объявления с фотографией на столбах, если их не было дома даже месяц. Стивен ставит эту мысль на повтор и пытается принять её, сказать самому себе, что в историях некоторых людей нет ничего загадочного, а есть только они и их ошибки. Но такое объяснение не находит места в голове, и Стивен закрывает глаза, возвращаясь к вечеру, когда он видел Смита. Мелкая деталь, крошечный камешек, застрявший между двух шестерёнок и не дающий сделать оборот, — Стивен упускает что-то, что показалось незначительным на первый взгляд, но оказалось непомерно важным для понимания всего. Запавшие глаза, беспокойный, болезненный взгляд, насмешки и запах страха. Стивен открывает глаза. Вот что не вяжется со всем образом Смита — страх. Человек, потерявший себя в наркотиках, боится только не получить следующую дозу, но Стивен вспоминает и несвязное бормотание в коридоре перед операцией, и полные страха глаза, обращённые на дверь, словно зло пряталось не в пластмассовом шприце в виде растворённого порошка, а стояло конкретным человеком на пороге. Стивен складывает один фрагмент мозаики и набирает новый номер, слушая протяжные гудки.***
У Стивена подушечки пальцев горят и только не дымят, когда он вежливо прощается с детективом-каким-там и выключает телефон. Снова по нулям. Стивену не жаль потраченного времени. Ему не обидно за себя. Ему обидно, очень обидно за отсутствие результата в деле, которое он считает важным. Стивен смутно и довольно образно предполагает, что же такого могло случиться в жизни Смита, потому что он смотрит до неприличного мало телевизионных шоу про людей с поломанными жизнями, сумевшими — или нет — выбраться. Стивен всё чаще думает, что с таким графиком работы подписка на кабельное телевидение — пустая трата денег, а смотреть на искалеченных людей вне стен больницы — мазохизм. Но он не отступает. Придя на работу, Стивен прочитывает историю болезни Смита несколько раз, пока отдельные фразы не заучиваются. Он будто надеется найти второе дно среди букв, чтобы понять и увидеть личность, но не находит даже гипотетических зацепок. Всё ровно, гладко и отвратительно пусто. Экран телефона мигает входящим сообщением, и Стивен откладывает историю болезни. Оператор заботится, чтобы абонент пополнил счёт, указательный палец тянется к кнопке блокировки, но появляется новое оповещение, и Стивен останавливает движение. Обычная спам-рассылка новостей от встроенного интернет-источника, до настроек которого Стивен никак не может добраться, гласит: “Мы знаем месторождения золота. Но где же искать “золотых” детей?” “Как же надоели”, — думает Стивен и жмёт значок удаления, но промахивается. Новость открывается, и на весь экран разворачивается фотография. Стивен немеет. Чёрные густые волосы, разве что совсем короткие и аккуратно лежащие, чётко очерченный контур губ и длинные ресницы — и Стивен будто стоит в палате номер один перед кроватью тем вечером. Вес не сходится килограмм на десять-пятнадцать, кожа — будто серый и белый листы бумаги, абсолютно разные цвета, болезненная худоба, но Стивен не сомневается ни на йоту: это он. А потом читает имя: Тони Старк. Стивен повторяет: Тони Старк. Более близкое знакомство с гуглом любезно выдаёт Стивену всю биографию этого человека вплоть с момента рождения. Двадцать один год, крупный бизнес и — как неожиданно — отлёт из США за границу спустя месяц после смерти родителей. Стивен скачет с сайта на сайт, захлёбывается информацией, по большей части грязной, о похабщине и пьяных выходках, о “позоре рода Старков” и непочтительности, а потом смотрит фотографии. Тони — непривычно на языке — стоит посреди улицы, между пальцев у него зажата сигарета, и Стивен может рассмотреть, что на конце висит длинный крючок пепла; и самое главное — он видит глаза Тони. Не красные и не влажные — остановившиеся и стеклянные, как у жутких фарфоровых кукол. Они красивые, большие, с пышными ресницами, но невозможность отследить взгляд пугает до холодных мурашек по позвоночнику. Стивен вглядывается в фотографию, поднося телефон к самому носу, но так и не может увидеть зрачки. Чернильная бездна, мёртвая пропасть. Стивен приходит в себя, когда его трогают за плечо. Вокруг — несколько коллег, и каждый из них смотрит с испугом и непониманием. Стивен опускает взгляд туда же, куда и остальные смотрят: его мелко дрожащие руки сжимают уже сломанный телефон; на экране две округлых вмятины от больших пальцев и сеть расходящихся трещин. Стивен улыбается: спам-рассылка больше не будет ему надоедать.***
Стивен снова живёт прежней жизнью без чужих трагедий и загадок, занимающих его мысли. В его голове непроходимым комом встаёт исключительно работа: двое коллег уволились, а замены им нет, поэтому теперь у Стивена есть пара новых дежурств в месяц и всего один выходной в неделю, и то выпадающий с переменной удачей. Думать о Тони Старке некогда: Стивен зашивает рану на передней поверхности брюшной стенки, а потом ему рассекать ладонь в поисках каких-то там осколков, и это только второй час его суточной смены. И всё же прежде чем полностью сконцентрироваться на операционном поле и своей задаче, Стивен мимолётным взглядом окидывает лицо пациента и то ли облегчённо, то ли разочарованно прикрывает глаза, когда не видит тех самых черт. Стивен не знает, зачем рассматривает лица поступающих. Он — хирург, и его специализация — физические увечья, а не помощь наркоманам с сомнительным прошлым. Помощь, которая, может, и не нужна Тони вовсе. Эгоистичный, самовлюблённый и самоуверенный, что Стивен узнаёт из всё той же сети, Старк меньше всего подходит на роль человека, тянущего руку в поисках спасения во время шторма. Стивен видел страждущих и нуждающихся в помощи — там, в приюте, где много лет назад его мать помогала на добровольных началах. Прячущиеся от пристальных взглядов, стыдящиеся себя, те люди не смели просить о помощи словом, зачастую даже отказываясь ото всего благого, что им предлагали от души. Уговаривая и вновь протягивая руку, мать говорила маленькому Стивену, что иногда люди перестают верить в то, что заслуживают чьей-то поддержки, но её веры хватало не только на себя, и люди шли за ней, плача от мысли, что нужны кому-то. Стивен делает последний шов, крепко затягивая нить, и точно так же закрепляется в своём старом принципе: мать не учила его проходить мимо. Однотипные и скучные операции будто высасывают силы, поэтому уже к середине дня возле операционного стола Стивен чувствует себя марионеткой с верёвочками на запястьях — движения точные и верные, но совершаются словно не им. Время изменяет свою структуру, переходя с бега на шаг, и издевается над Стивеном, когда останавливается. Останавливается в прямом смысле — замершей стрелкой на часах на посту медсестры, и Стивен в больнице уже чёрт-знает-сколько; ему перестаёт быть нужным хоть что-либо: ни сон, ни еда, ни посидеть пять минут, ни просто узнать, сколько осталось времени до конца рабочего дня, потому что экстренно поступает целая семья из трёх человек, и пока доктора бегут в оперблок и на цу-е-фа выбирают себе каталки, Стивен командует везти в его операционную девушку, пострадавшую сильнее всех. Спустя несколько часов Стивен выходит из операционной. Кто-то из коллег — Стивен не вглядывается в лицо, скрытое маской, — хлопает его по плечу и говорит, что его смена кончилась и он молодец. Стивен с трудом отлепляет пересохший язык от нёба и сдержанно благодарит. Как минимум пару дней девушка, подключенная к аппарату жизнеобеспечения, проведёт в реанимации, потом ей предстоит долгая реабилитация, потому что позвоночник, собранный Стивеном буквально по частям в единое целое, не обещает ничего более лёгкого. Стивену же хочется пообещать, что чувствительность восстановится, но от такой ответственности за свои слова его удерживает то, что сказать это некому. Звуки и краски окружающей действительности приглушены, а в руках, в каждом пальце свободолюбивой птицей бьётся дрожь. Стивен может сравнить ощущение после удачно проведённой сложной операции только с наркотическим опьянением. Постепенно чувство, что ты способен свернуть горы, переходит в обволакивающую тебя усталость, в объятиях которой сон приходит за пару минут, а потом хочется снова в операционную, к холоду скальпеля и тихому перешёптыванию с медсестрой, чтобы испытать те же чувства; и пока глаза горят, пока счастье за чью-то спасённую жизнь несётся по артериям и венам, как злосчастный героин, Стивен будет сидеть на этой игле. Стивен слышит обрывки разговора, когда забирает свои вещи из общей комнаты. Речь идёт о каком-то безымянном язвительном пациенте в наркологическом отделении, и Стивен даже не утруждается дослушать, в каком месте у него свежая рана от снятого шва, — он уже прибегает к лифту и несколько раз жмёт на кнопку. Наркологическое отделение тихое и безликое. Коридор пуст, и Стивен здоровается лишь с медсестрой, весёлой женщиной в годах, и даже не старается быть обаятельным, узнавая номер палаты очередного Джона Смита, которых оказывается целых пятеро в отделении. Кратким описанием внешности отметаются ненужные, и Стивен, поскрипывая резиновой обувью, идёт к десятой палате. Отсутствие хоть каких-то личных вещей на тумбочке не удивляет Стивена (где он находится, в конце-то концов), но вызывает грусть, налетевшую, как скорый порыв пронизывающего ветра, впрочем тут же сменившего направление; Стивен передёргивает плечами и старается не смотреть по сторонам. Мир сворачивается до пределов одной кровати. Тони не спит, но старательно делает вид. Стивен видит, как неритмично для спящего человека дёргается его грудь, и молча встаёт у изголовья, ожидая завершения этого странного представления. — А ты соображаешь, не то что остальные, — усмехается Тони со всё ещё закрытыми глазами, а когда открывает их, улыбка сходит с бледных губ. — Меня перевели из отделения, а я и не заметил? — А ты не думал, что я твоя галлюцинация? — задаёт вопрос, как кажется Стивену, достаточно сбивающий и провокационный для наркомана, но Тони не задумывается ни на секунду — очевидно довольный небанальным собеседником, он снова улыбается. — Мои галлюцинации обычно не такие красивые. Стивена бы, наверное, позабавил такой открытый флирт, он бы определённо польстил ему, но ситуация совсем не та, и разговор вовсе не такой беспечный, каким кажется на первый взгляд. Задумчивый, Стивен смотрит на Тони, прямо в смеющиеся глаза, и пытается копнуть глубже. Как земля сначала показывает лишь пыль и песок, а с каждым метром вглубь — всё больше драгоценностей, Стивен пытается достать до самого дна зрачка и высмотреть там зов о помощи или страх, запах которого он почувствовал в прошлую встречу. Но Тони, будто почуявший опасность быть раскрытым, не даёт этого сделать, запрокидывая голову в притворном смехе и таким образом пряча взгляд. — Ты не психиатр, так что не надо этих игр с глазами, ладно? Да даже если бы и был, то это не работает, чего бы ты ни хотел от меня узн... — Я всё знаю, — спокойно перебивает Стивен и — улыбается. Самыми уголками губ, игриво и с издёвкой, поддевает за самое живое в Тони сейчас — за желание укрыться от чужого внимательного взгляда, и Старк не выдерживает, взрывается негроким, но полным ярости криком, принимая всё это за блеф: — Ни черта ты не знаешь, понял? Ты ничего обо мне не зн... — Энтони. Имя звучит как выстрел. Опустившееся молчание давит. Стивен стоит оглушённым, а Тони... Тони выглядит так, будто нереальная пуля вылетела по его сердце и достигла цели. Тони широко раскрывает глаза, и Стивен видит, как мелко подрагивает нижнее веко, обрамлённое короткими ресницами. — Не смей меня так называть. Ни “что ты несёшь за чушь?”, ни “откуда ты узнал?”. Вот так вот в лоб, без увиливаний, — не смей. — Не смей меня так называть, — задушенно повторяет Тони и скалится, как волчонок. Верхняя губа приподнимается, изгибаясь на угол, подёргивается, как и веко, и Стивен смотрит на ряд всё ещё очень белых и ровных для наркомана зубов. — А ты не смей непрожитую жизнь гробить! Стивен сам не ожидает этого от себя. Он напрягается, как тетива лука, готового пустить стрелу, а потом его будто отпускает чья-то невидимая рука, и он стремительно подаётся вперёд. И звук... Голос звенит, но не протяжно и долго, с отзвуками и переливами, как ослабевающая от напряжения тетива, а единожды — сильно и с надрывом. Стивен глубоко дышит, сжимая кулаки, и твердит себе, что ему всё равно. Что ему всё равно, что случилось в жизни этого Старка, что с ним будет через год, а то и через неделю, если вдруг наркотик окажется опасной смесью с каким-нибудь токсином, добавленным ради массы, что ему всё равно на время, потраченное на поиски. Будто игра в детектива была для развлечения, а не для чего-то большего, благородного и сострадательного. Стивен твердит: “Мне плевать” — а сердце тяжело, рвано и больно стучит в груди. У Стивена на миг темнеет перед глазами: звёзды гаснут и падают куда-то за границу видимости, а потом зажигаются новые — более холодные и отчуждённые. Так кажется Стивену, пока не звучит голос... Тони? — Не мой это выбор. Шёпот замогильный. Стивен не знает, чего в этом голосе больше: боли или вины, страха или бессилия с отчаянием, но он кажется сорванным от не узнанных Стивеном лишений и трудностей, упавших на плечи Тони, и Стивену страшно от этого голоса. Он не должен принадлежать двадцатиоднолетнему парню, который буквально держит на ладони весь мир, потому что этот самый парень, Тони, не должен знать никаких трагедий, кроме написанных в книгах и показанных по телевидению. Но Стивен слышит своими ушами этот голос, и его подкашивает — он придерживается тонкими, с выступающими суставами пальцами за стену и почти умоляет: — Расскажи мне, я помогу. Стивен снова смотрит в глаза напротив, но в них теперь нет ни смешинки, ни страха — только чуждая этим большим воспалённым глазам озлобленность и блеск будто острого клинка. — Проваливай, — выплёвывает Тони, прежде чем в палату входит врач и просит Стивена покинуть помещение. Стивен послушно уходит и всё же оглядывается на пороге. Тони сжимает переносицу пальцами и закусывает губу. Стивену как будто снова десять, и он открывает для себя: так пахнет отчаяние.***
Стивен не знает, как это случилось: подслушивал ли лечащий врач под дверью, в состоянии ли ломки Тони сам сделал это либо был ещё кто-то сообразительный, кроме Стивена, который смог разглядеть в человеке с тяжёлой наркозависимостью золотого ребёнка — Тони Старка. В конце концов перестаёт иметь значение, как именно всплыло настоящее имя, потому что оно оседает на губах каждого человека в больнице, и это лишь вопрос времени — выход поистине сенсационной новости в гудящий репортёрами город. И Тони делает шаг на опережение — в очередной раз сбегает. Стивену рассказывают это спустя два дня, и он не удивляется, а понимающе качает головой, когда коллега предрекает новые проблемы с начальством. И они начинаются довольно скоро, и в этот раз Стивену не удаётся остаться в стороне. Каким-то образом руководству становится известно, что Стивен был в палате Тони Старка (в чём уже никто не сомневается, хотя фактов нет), и его вызывают на ковёр. На Стивена выливают ведро отборной ахинеи, обвиняя в сговоре насчёт побега, в том, что Стивен пользовался своим положением, привозив Старка в ту больницу, где бы смог скрыть его имя, и он не может молчать в ответ на такие обвинения. Всё заканчивается криками и угрозами увольнения, но Стивен повторяет одну фразу: “Этот человек не Тони Старк”. Стивен сам не свой вылетает из кабинета главврача и просит у курящего коллеги спички и сигарету. Дым быстро растворяется в и без того вонючем воздухе парковки, Стивен кашляет и захлёбывается вязкой слюной, и чёрта с два эта дрянь помогает унять дрожь рук, потому что они всё равно трясутся так, что из них чуть не выпадает скуренная до самого фильтра сигарета. Репортёры всё же приезжают, и холл приёмного отделения гудит так, что отзвуки доходят до хирургического отделения, расположенного на несколько этажей выше. Этажи не спасают, как и строгий режим хирургического отделения, и Стивен, по чью душу и явились, сбегает, как вор, по запасной лестнице в реанимацию, которая не придерживается экстрадиции. Прислонившись к холодной стене санпропускника, Стивен долго думает, благо что его смена уже закончилась. Стивен удивляется, как много шума из ничего может сделать одно упоминание известного имени; будто кость, брошенная своре голодных собак, имя Тони Старка взвинчивает и поднимает на уши, как по команде, все пресс-службы города. Стивен прикусывает губу и задумчиво перебирает пальцами. Источники говорят, что Тони Старк, единственный ребёнок семейства Говарда и Марии, покинул страну через месяц после смерти родителей, и ещё тогда, впервые читая эту фразу, Стивен насторожился. Тони не был связан при жизни родителей, чтобы отбывать из страны, почуяв долгожданную свободу, и уж тем более — Стивен вспоминает ту фотографию Тони — он не похож на человека, который легко переживает смерть своей семьи. Стивен прокручивает эту мысль десятки раз, сам себе называя правдоподобные причины для такого поступка, но не находит ни одной. Это странно — убегать, когда уже никто не держит, но у Тони остаются обязательства в виде фамилии Старк, а это — многомиллиардная корпорация, сотни филиалов, тысячи работников и постоянная занятость. Стивен вскидывается и пытается вспомнить, читал ли он, кто принял все дела Старк Индастриз после отлёта наследника. В мучительных и абсолютно бесполезных попытках вспомнить Стивен спускается в своё отделение, уже опустевшее, и забегает за телефоном. Пары кликов оказывается достаточно, чтобы наткнуться на имя Обадайи Стейна — человека, временно исполняющего обязанности Тони Старка. У Стивена холодеют пальцы от ужасающей догадки, и он вбивает новый запрос: что должно случиться, чтобы из этой фразы ушло слово “временно”. Стивен пролистывает всё, что закреплено законодательно как передача прав по волеизъявлению владельца, пока не останавливается на затерявшейся среди прочего текста строке: "В случае смерти владельца..." Стивен успевает поставить экран на блокировку, прежде чем роняет новый телефон на кафельный пол.***
Стивен читает достаточно информации, чтобы составить мнение об Обадайя Стейне, и он делает для себя один вывод: он не хотел бы однажды встретиться с этим человеком. Но у жизни юмор злой, и зачастую за смехом одного скрываются слёзы другого. Стивен сразу понимает, что двое крепких мужчин, одетых в чёрные строгие костюмы, нисколько не скрывающие их комплекцию, пришли к нему; вышедшего из-за их спин человека Стивен узнаёт моментально. Обадайя Стейн умеет себя преподнести: статный, широкий в плечах и высокий, он кажется почти древним Богом — таким же могущественным и всесильным, размером со скалу, спускающуюся обвалами на людей лишь затем, чтобы покарать, и добродушная улыбка, спрятанная в бороде, не обводит Стивена вокруг пальца. Инстинкт самосохранения сбоит, потому что Стивен буквально прикипает подошвами к полу и просто смотрит, как худенькие медсёстры и пациенты разбегаются в стороны, вжимаясь в стены, когда трое уверенно идущих мужчин занимают в ширину почти весь коридор. Стивен прекрасно осознаёт, что попал и тем или иным образом Стейн знает, более того — твёрдо уверен, что Тони Старк был в этой больнице и контактировал со Стивеном. Пожалуй, он даже немного разочарован, что этот безусловно умный человек повёлся на байки и сплетни, распускаемые ради шумихи и статей для первых полос. Обадайя подходит совсем близко — между ним и Стивеном остаётся едва ли шаг свободного пространства; телохранители встают по обе стороны от Стейна и, как сильное животное перед более слабым, придают себе грозное и величественное выражение, расправляясь в плечах и заводя руки за спину. Стивен не спеша ставит свою подпись в каком-то журнале, поданном медсестрой, и отдаёт его ей. Вмиг сцены казней, виденные Стивеном по телевизору, предстают перед глазами второй реальностью, и Стивен впервые понимает и чувствует на себе этот звериный ужас перед силой, перед которой ты ничего не можешь сделать. — Мистер Стрэндж, моё имя Обадайя Стейн. Мне надо поговорить с вами. Голос у Стейна хрипловатый, но ровный и твёрдый, как у человека, безоговорочно в себе уверенного. Его мелодичностью не заслушаться, но это и не подходит: такой голос призван подавлять и подчинять, и Стивен ловит себя на мысли, что пытается понять, как он исказится в крике. — Во-первых, мистер Стейн, у меня мало времени, во-вторых, вы находитесь в хирургическом отделении, и кем бы вы ни были, вам нужно надеть халат, иначе я попрошу вас немедленно удалиться отсюда. Стейн заметно удивляется, хмыкает и кивает головой; спустя секунды на его плечи опускается халат. У Стивена потеют ладони, он беспокойно перебирает пальцами, которыми в итоге цепляется за карманы. Стивен вспоминает обо всех преступных делах, в которых подозревают Стейна, среди которых кражи больших сумм денег — это как привычка мыть руки до еды, которая должна совершаться ежедневно, и Обадайя, словно чувствуя страх, склабится, а в глазах, остановившихся и глубоко посаженных, — пугающая тьма. Стивен выдерживает этот взгляд, хоть сбивающееся дыхание и царапает глотку. — Это правда, что в этой больнице был Тони Старк и вы с ним общались? Лечили его? — спрашивает Стейн ледяным голосом, а Стивен ждёт, когда же из его рта пойдёт белёсый пар, а потому отвечает с небольшим опозданием. — Пациента с таким именем не поступало, — говорит Стивен и смотрит на зашевелившихся охранников Стейна — на их пиджаки в области карманов; Стивен не видит наверняка, но отчего-то уверен, что за каждым поясом спрятан пистолет, и старается выглядеть более равнодушно. — Насколько мне известно, мистер Старк покинул страну, и ждать, что он объявится в больнице Нью-Йорка, причём не самой передовой, — довольно... глупо. Стивен не находит слова лучше и скоро жалеет о том, что не промолчал вовсе: Обадайя делает контрольный шаг вперёд, после которого Стивену уже некуда отойти; прижатый к стене, он вздёргивает голову ровень в ровень со Стейном, и это кажется последней попыткой удержаться на подрагивающих, как при судорогах, ногах, когда Обадайя тянется вперёд ещё немного, когда горячее омерзительное дыхание уже мажет по щеке, а когда Стейн готов что-то сказать, приоткрыв рот, рядом раздаётся бойкий голос, зовущий Стивена. — Доктор Стрэндж, тут экстренный. Готовить? Стивен боком вдоль стены высвобождается и на повороте грубо задевает Обадайю локтем. Извиняться нет ни времени, ни желания; Стивен утвердительно кивает вмиг стушевавшейся сестре и торопливым шагом уводит её с собой под руку. Заходя в лифтовой холл, Стивен слышит, как проклятие, из-за спины: “Ещё увидимся, мистер Стрэндж”.***
У Стивена нет времени. Он отправляет медсестру на лифте вперёд себя и бормочет ей, что забыл сделать важное дело, которое сделать должен обязательно. Удивлённое лицо сестры скрывается за съехавшимися дверями лифта. Стивен украдкой выглядывает в коридор: Стейн стоит возле входа в отделение, и рядом с ним — лебезящий главврач. Стивен мучительно долго для абсолютного отсутствия времени думает, что ещё можно выяснять, а потом в исступлении смотрит на лист бумаги, прикрепленный к двери, с правилами нахождения в отделении и срывается с места. Вся документация, касающаяся пациентов, хранится в ординаторской, и Стивен добегает до неё под прикрытием разъезжающих туда-сюда каталок. Он выворачивает лоток с папками, лихорадочно читает фамилии на обложках и внезапно находит папку, которая не должна быть подписана. Но имя, выведенное жирным красным, никуда не девается, даже когда Стивен усиленно моргает несколько раз, — Тони Старк. Стивен хватает бумаги и уже не глядя по сторонам несётся к запасной лестнице. Стивен собирает необходимую документацию в наркологическом и приёмном отделениях под предлогом уточнения каких-то деталей и теряется в многолюдных коридорах. Стивен сжигает всю документацию, сохранившую имя Тони Старка, на заднем дворе больницы, прямо на асфальте, благодарит коллегу за одолженные спички и готовится искать новую работу. Через пять минут Стивен появляется в реанимации, и всё, что его выдаёт, — это лишь лёгкий запах гари.***
Разумеется, руководство больницы узнаёт об уничтожении документов. Разумеется, начинается крупное расследование, о котором Стивен слышит уже после операции, и, разумеется, он знает, что завтра на работу может не выходить: работы у него больше нет. Стивен уходит из гудящей больницы незаметно, переодеваясь уже на запасной лестнице. Пожалуй, это лестница станет единственным, по чему Стивен будет скучать, подыскивая себе новое место работы. В этот момент и приходит ошарашивающее осознание. “Ты ведь не утерял документацию — ты её украл и сознательно уничтожил, друг”. Осознание, что Стивен сделал непоправимую ошибку, превратившую в ничто долгие годы труднейшей учёбы и восемь лет такой же работы, падает на голову, как кусок затвердевшего снега с крыши на беспечного пешехода. Стивен хватается за перила одной рукой, потом налегает на них животом и свешивается в пролёт; кровь в голове начинает шуметь и бить по вискам, на глаза давит изнутри, и они начинают слезиться. Стивен не знает, точно ли здесь дело в давлении. Когда на один лестничный пролёт выше слышится шум, Стивен уже заводит автомобиль и покидает парковку.***
Стивен верит, что сделал всё правильно. После бутылки виски голова не очищается и уж тем более не начинает соображать эффективнее, но Стивен вспоминает, с чего всё началось и зачем оно было нужно. Так и не зная настоящую историю Тони, Стивен пускает под откос собственную историю жизни, надеясь, что этот его поступок каким-то образом поможет. Не укроет, не спасёт, но даст немного времени, чтобы сбежать. Может быть, не от смерти (лучше бы не от неё), но от чего-то не менее страшного, что заставляло Тони сжимать переносицу и кусать губы. Стивену кажется, что в тот день он мог бы услышать правду. Он коснулся Старка своим искренним интересом, и те эмоции, что Тони позволил себе, закончив лаять и смеяться, не показались Стивену фальшивыми. Им просто не хватило времени. Стивена никто не просил об этой жертве, и оттого ему ещё сильнее хочется верить, что он сделал это не напрасно. Ближе к полуночи Стивен заказывает пару салатов из круглосуточного ресторана итальянской кухни, и, когда по телевизору передают, что в городской больнице Нью-Йорка не было обнаружено следов пребывания Тони Старка, в дверь звонят. Стивен открывает без опаски, даже не посмотрев в глазок, и получает за это удар в лицо. Он не успевает посмотреть на лица забежавших в его квартиру людей и бесшумно закрывших дверь, потому что голова кружится, окружающая действительность плывёт мутными разводами, как если бы на свежий рисунок акварелью опрокинули стакан воды, а удары начинают обрушиваться на тело в таких количествах, что в итоге сливаются в сплошную боль без каких-либо границ. Рёбра, почки, селезёнка, ноги и голова — Стивен не закрывает ничего, кроме пальцев рук, зажатых под мышками. И это становится его фатальной ошибкой. Они бьют именно по кистям — разгибают руки и тяжёлыми подошвами наступают на хрупкие кости. Суставы пальцев выворачивает в стороны, в которые двигаться они не могут по своей анатомии, и Стивен кричит, он вопит и раздирает глотку, пока её не затыкают каким-то тряпьём, а агонирующий разум опытного хирурга продолжает называть каждую кость, ломающуюся с хрустом целой жизни, которую он уже не спасёт. Перед тем как потерять сознание, Стивен слышит глухой, доносящийся как из колодца, голос: “Вот и увиделись, мистер Стрэндж”. Стивен приходит в сознание. Мутным взглядом он осматривает светлые стены с закреплёнными на них полками, ремнями и ящиками, а когда начинает болтать в стороны, понимает, что он в карете скорой помощи. Стивен задерживает дыхание, хотя и кислородная маска настойчиво вталкивает в него воздух, считает до трёх и приподнимает руки — ошмётки кожи и мышц в сгустках бордовой крови свисают в некоторых местах вместе с обломками фаланг. Стивен впервые плачет от ужаса.***
Иногда единственный способ что-то понять — это прочувствовать всё на себе. Стивен никогда не понимал, почему некоторые люди плачут после операций, сохранивших им жизни в обмен на ампутированную конечность или потерянную чувствительность ниже пояса. Он думал: это второй шанс, счастливый билет, вытянутый в страшной аварии лоб в лоб, где на пять погибших — один выживший, за которого приходится бороться долгие часы у операционного стола. Но люди плакали и кричали, словно не замечая немо стоящих у кровати родственников. Стивен считал, что нельзя получить всё разом, но лучше что-то, чем ничего. Спустя три операции по восстановлению раздробленных в крошку костей, после которых Стивен так и не может удержать ложку одной рукой, он больше так не считает. Каждая новая операция даётся Стивену со всё большим трудом, когда он видит всё новые разрезы и швы на коже рук, но абсолютно никакого результата после. Стивен смотрит на свои кисти и смеётся сквозь слёзы: теперь он мог бы частично закосплеить Чудовище Франкенштейна. Разрывы внутренних органов, лопнувшая кожа, сломанные рёбра — Стивен даже не вдаётся, что ещё сращивают и зашивают на его теле, потому что болит только одно место, пульсирует и жжётся, но никогда не сгорит дотла, чтобы не мучить больше, — кисти рук. Хирурги-травматологи, как один, украдкой сыплют на него жалостливые, понимающие взгляды, от которых Стивену тошно до ощутимого кома в горле. Каждый раз он огрызается: “Сапожник без сапог”, а потом отворачивается к окну и подолгу быстро моргает. В конце концов Стивен не выдерживает — отказывается от дальнейшего оперативного вмешательства, состоящего из ещё парочки операций наобум в поисках успеха, и возвращается домой вместе с разбитыми костями и сердцем. Руки, со сморщенной от наложенных почти друг на друга швов, выглядят ужасающе, и Стивен покупает тонкие перчатки, которые не снимает даже дома. Просто так чуть проще. Он всё ещё знает, что под однослойной тканью, как в могиле, среди каркасных металлических спиц и остатков костей, которые уже никогда не смогут выполнять точные движения, лежит вся его уже законченная жизнь. Зарплата рядового врача такая маленькая, что из-за неё даже плакать стыдно, но Стивен умудрялся откладывать небольшие суммы, на которые и жил сейчас. Медицинская страховка же покрыла расходы на операции, впрочем совсем бесполезные. Теперь Стивен смотрит телевизор, и деньги, отданные за кабельное телевидение, не кажутся глупой растратой. Вот только сбережения без постоянного пополнения скоро заканчиваются, и не сто каналов уже будут нужны Стивену, а простой кусок хлеба, чтобы не умереть с голоду. Как волка кормят ноги, так Стивена кормили руки, которые забрали, но почему-то оставили тело, совершенно бесполезное даже со знанием хирургии. Смотря на кухонные ножи и видя в них скальпеля, Стивен думает, что умение резать, пусть даже с дрожащими руками, может пригодиться ему ещё один раз — для собственных запястий или сонной артерии на шее, чтобы наверняка, но он не находит в себе так много слабости и ничтожной жалости, чтобы сделать это. Картинки на экране сменяются, подчиняясь нажатию кнопки пульта, и Стивен видит на экране святого отца, блаженным голосом говорящего: “Не оскудеет рука дающего”. Стивен с остервенением швыряет в экран пульт, а когда ярость сходит, как набежавшая на берег шумная волна, думает, куда можно сдать и сколько он получит за треснутый нерабочий телевизор. Если прошлое распрощалось со Стивеном, то Стивен не может сделать то же самое так просто. Он поддерживает контакт с некоторыми из своих бывших коллег, которые встали горой за Стивена во время расследования. Стивен не знает, как за такой почти бунт работы не лишили и их, но они добились того, что Стивена уволили не по статье за свою выходку, а по собственному желанию. Он подозревает, что всё дело в жалости. От этих же коллег Стивен узнаёт о Тони — о том, что он не поступал уже больше трёх месяцев. Его пребывание в больнице так и не было доказано официально, и всё же ещё долго по разным каналам перемывали эту историю не без упоминания имени Стивена. Стивен внимательно следит за новостями Старк Индастриз: что случилось, какие активы, не сменился ли глава. Но всё остаётся по-прежнему: о Тони ни слуха, будто в воду канул, а вот взгляд Обадайи стал злее и темнее, как набравшее дождя и молний грозовое облако. Стивен надеется, что Тони смог справиться со своими наркотическими демонами и сейчас входит в колею нормальной жизни, так или иначе отнятой у него. Стивен давно перестаёт ломать голову настоящей историей Тони, которой тот не успел поделиться, а больше возможности и не будет. Стивен искренне желает всего хорошего Тони, а себе — никогда с ним не видеться вновь. Стивен верит в Тони и каждый вечер проверяет списки поступивших в городской морг, давя малодушное желание занести в один из них своё имя. Когда в дверь звонят, Стивен напрягается. Под рёбрами начинает протяжно ныть, и Стивен долго сомневается, стоит ли даже вставать ради ошибившегося адресом незнакомца, ведь он никого не ждёт. К нему не приходят гости. Но трель не умолкает, наоборот, звонящий жмёт на звонок ещё чаще и настойчивее, и Стивен сдаётся. После хорошо поданного урока привычка закрепляется за один раз — Стивен осторожно подходит к двери и смотрит в глазок; отстраняется, крутит головой и снова припадает щекой к прохладной поверхности металлической двери. Чёрные густые волосы, чётко очерченный контур губ и длинные ресницы — Стивен начинает сомневаться в том, что сильно пострадали одни руки, и прижимает огрубевшие подушечки пальцев к векам. Трель не умолкает. — Может, уже откроешь? Я знаю, что из дома ты выходишь только ночами, а сейчас едва за полдень перевалило. Стивен не узнаёт этот бодрый голос. Он говорит себе, что не знает ни голос, который пару месяцев назад был таким надломленным, ни лицо, которое сейчас приобрело здоровый румянец, — что он не знает Тони Старка, стоящего за его дверью. — У меня состоялась не лучшая встреча, когда в мою дверь звонили в прошлый раз, — неожиданно для самого себя отвечает Стивен и приваливается плечом к двери, когда воспоминания той ночи захлёстывают и застилают пеленой вид собственной квартиры. — Ну, — раздаётся протяжное из-за двери, — я могу постучать. И Тони стучит в дверь. Тук-тук. Стивен не понимает, кто сейчас больший идиот — он со своим беспочвенным страхом повторения истории или Тони, костяшками выбивающий глухой звук, но Стивену неожиданно становится так смешно, что почти страшно. Он отрывисто смеётся и уже не сомневается, что поехал крышей. Но дверь всё же открывает. Тони хмурится и сводит брови к переносице, когда видит Стивена, помятого и небритого, в мешковатой грязной футболке и коротких шортах, с дёргающимися руками, про которые, однако, Стивен довольно скоро вспоминает и прячет — хоть они и в перчатках, — заворачивая в ткань длинной футболки. Перестаёт быть смешно, и Стивен хлюпает носом и вытирает его о рукав. — Кажется, к гостям ты не готов, — тянет Тони странным голосом, и Стивен пытается найти в нём разочарование. И вправду, что ещё он может вызывать? Но нет, Тони не выглядит разочарованным с поджатыми губами, приобрётшими красивый розовый оттенок, которого и в помине не было в последнюю их встречу, и со всё ещё сведёнными в каком-то детском выражении бровями. Тони, скорее... обеспокоен? — Определённо, — подтверждает Стивен, и они стоят в тишине и молчании какое-то время. Тони жуёт губу и застывает, уходя в далёкие мысли, и Стивен не представляет, зачем Старк вообще пришёл сюда, стоит сейчас здесь, будто ему есть дело до одного уже давно умершего хирурга. — Знаешь, если бы я выбирал, с кем мне стоять на пороге своего дома, то подыскал бы себе компанию получше. — А меня твоя очень устраивает, — обезоруживает Тони все разрывающиеся злобой снаряды в речи Стивена и улыбается мягко и как будто смущённо. Стивен не хочет играть в такие игры. Он устал, он просто устал и не хочет не просто шутить и язвить — говорить в принципе, и прежде чем он решает захлопнуть дверь, всё же откровенно спрашивает: — Зачем ты пришёл, Тони? Улыбка сползает с лица Старка. Он неловко переминается с ноги на ногу и лезет в карман куртки, а потом протягивает какую-то бумажку Стивену. — Принцип такой в древности соблюдался: око за око, зуб за зуб, — начинает Тони значительно, и Стивен видит по глубоко поднимающейся груди, что сказать он собирается что-то важное для себя. — Я знаю, что ты не выдал меня Обадайе и что он сделал с тобой за это... Мне жаль, и я благодарен тебе! — почти выкрикивает Тони, когда Стивен кривит губы и отворачивается, боясь быть недослушанным. — Может быть, сейчас, когда ты заплатил такую цену, для тебя это ничего не значит, но ты спас мне жизнь. И я хочу отплатить. Стивен безразлично смотрит на Тони, взволнованного до крайности. Что он может сделать? Что вообще хоть кто-нибудь в этом мире может сделать, если у человека не осталось надежды? Стивен не задаёт этот вопрос вслух, но Старку это и не надо, потому что он и так отвечает, заталкивая до сих пор сжатую между пальцев визитку в руки Стивена, спрятанные в футболке. — Завтра с утра тебя будут ждать в клинике по указанному адресу. Ты знаешь, как это бывает: сначала осмотр, консультация, а уже потом операция. И учти, если ты не придёшь сам, то я снова приду к тебе и ты всё равно пойдёшь туда, но уже со мной. Стивен смотрит на визитку, оказавшуюся лежащей на его руках, и не решается ни стряхнуть её, ни взять. Всё, о чём он думал и чего просил, оказывается реальным: Тони жив и кажется свободным от наркотиков, а Стивену предлагают помощь, какую он оказывал в своё время другим, и это похоже на сон: просто нереально. Сошедшая с рельс жизнь уже не пугает Стивена, и он понимает, что начал считать её нормальной, а себя — человеком на палубе корабля, в то время как на самом деле он уже давно утонул. И сейчас это ужасает. Стивен поднимает туманный взгляд на Тони. Все эти слова о возвращении совершённого добра кажутся полнейшей ерундой, успокоением людей, которые хотят получать отдачу от своих действий, но не получают в ответ ничего, и всё же это происходит. Запущенный бумеранг возвращается и не оглушает ударом по затылку, а ложится прямо в руку. Стивен с трудом разлепляет пересохшие губы и говорит неожиданное: — Я пойду туда, только если ты расскажешь свою историю. Сейчас. Тони хмыкает и пожимает плечами, заметно расслаблясь, и всё же Стивен видит пробегающую тёмную тень на лице. — В случае моей смерти Обадайя бы прибрал к рукам всю корпорацию отца. Я же оказался дураком, не заметившим, как меня сводили в могилу наркотиками. — Тони смеётся, и Стивен понимает, что так он прячет дрожь голоса. — Когда понял и уже крепко подсел, пришлось удирать, но до двадцати двух лет я не мог воспользоваться ничем из достояния отца. Всё вступало в силу позже. Как-то и чем-то перебивался, уж как меня Обадайя не нашёл — не знаю, я ведь у него под носом был. Наверное, подумал, что я уже умер. Я уже и правда не мог терпеть и хотел умереть, передоз себе устроил, но я не на тот свет попал, а к своему ангелу-хранителю, который меня на путь истинный наставил. Стивен смотрит на Тони и... смотрит. Паззл в его голове складывается вплоть до последней детали, и открывшаяся картина оказывается куда сложнее и многограннее, чем предполагал Стивен. Он охает, а Тони просто улыбается на уголок рта, словно и не он только что открыл всего себя. — Я свою часть сделки выполнил, так что завтра твоя очередь, — легко говорит Тони и пятится назад. — И да, на оборотной стороне записан мой номер. Вдруг ты захочешь меня ещё раз увидеть. У Стивена лицо вытягивается от удивления, а Тони даже бровью не ведёт, окончательно добивая: — Я вот бы хотел увидеть тебя ещё раз, — как промежду прочим добавляет Старк. — Или два раза. Или тр... — Мечтай, — обрывает его Стивен, и нет, он не улыбается. Конечно же, нет. С чего бы? — Мечтаю и получу, — кричит Тони уже из лифта и разводит руки в стороны, как статуя Христа-Искупителя в Рио-де-Жанейро. — Клиника-то моя! Лифт уезжает, а Стивен ещё несколько минут стоит на пороге, прижимая визитку к животу. Пожалуй, Стивен позвонит: надо же сказать Тони, какой он петух. И как Стивен ему благодарен.