***
— Блядский соулмейт! — фраза, с которой стабильно начинается утро соседа Намджуна. Это уже что-то вроде будильника. Джун озлобленно срывает со своих рук ярко-красные ленты, а комната наполняется треском ткани. Обрывки шелковой материи застилают пол общажной комнаты, делая его жутко похожим на залитый кровью. — Думаю, тебе стоит найти его, пока ленты не стали чёрными, — задумчиво тянет сосед, подбирая красный лоскут и кладя на тумбочку. — Да пошел он нахуй! Пусть сдохнет наконец, заебал уже с этими ебаными ленточками! — привычно кипятится Намджун, собирая лоскуты в кучу, чтобы потом выкинуть. — Хоть магазин открывай с этим суицидником… — бормочет Ким; следом раздается смешок. — А бантики у него определенно красивее, чем у тебя. — А у меня руки целее. — сосед многозначительно хмыкает, глядя на обклеенные пластырем пальцы Джуна. —И с головой всё нормально. — Ты хоть догадываешься, кто это? — Если бы догадывался, уже бы давно мозг вправил.***
Джун отмечает вместе со всеми закрытие зимней сессии, когда чувствует на себе удивлённые взгляды: футболка не скрывает его руки, которые медленно опутываются широкими лентами — его соулмейт теряет много крови. Даже слишком. Но Намджун уже не думает об этом. Он остервенело срывает блядские ленты, чувствуя, что эти же ленты распускают свои цветы-бантики на ногах. Он бежит до своей комнаты, уже в ней сдергивая с себя джинсы, в немом шоке глядя на бедра: они сплошь обвиты красными путами, а эти аккуратные бантики выглядят до того отвратительно, что Джун срезает их ножницами, выкидывая в окно. Он устал. Устал прятать следы своего мейта. У него больше нет сил, чтобы прятать их по углам и тумбочкам, чтобы выносить в черном пакете. И поэтому лоскуты извиваются, пока летят до земли, как змеи, прощально маша бантиками. Джун уверен — он ненавидит своего мейта. Но Джин и так это знает. Он это видит. Он это чувствует. Но резать кожу до выступающих капель, а после и дорожек крови не перестает: после этого легче воспринимать своего соулмейта, который ненавидит его. Легче воспринимать свою порочность и НЕ-идеальность. Поэтому он продолжает.***
Чимин несколько удивленно замирает в коридоре, глядя на ленточки, что развешаны по всему этажу — третий курс постарался на славу. Но Пак замирает не от увиденной красоты, нет. Его внимание привлекают настолько знакомые бантики, что спутать их с какими-либо другими уже просто невозможно. Это те самые бантики, что каждое утро срывает с себя Намджун. Те самые бантики, которые отпечатались уже на подкорке. Те, что Чимин узнал бы из тысячи. Он, желая окончательно убедиться, подходит ближе: бантики насмешливо множатся перед глазами, сменяя друг друга. Трогает, словно не веря, и даже отрывает один, подходя к задержавшемуся третьекурснику с вопросом: «А кто это завязал?». Третьекурсник немного испуганно выпаливает: «С-староста!» — после чего уж в очень быстром темпе сваливает в неясные дали института. Не совсем поняв, что так спугнуло парня, Чимин пожимает плечами, направляясь к общагам. У него определенно есть благие вести для Джуна. Для Джуна, который какого-то хрена не появляется в комнате до самого вечера.***
— Джун-а, номерок мейта нужен? — насмешливо тянет сосед, когда Джун просыпается в куче ленточек. — Поговоришь с ним, перестанешь быть похожим каждое утро на рождественский подарок. — А у тебя есть? Потому что если он у тебя есть и он у тебя давно, я из тебя душу вытрясу, Чимин. — Намджун поднимает руки, обреченно глядя на ленты. Он и правда похож на какой-то подарочек. Гребаный НЕДО-суицидник. — Вытрясу и обратно не втряхну. — Вечером будет. — усмехнувшись, отвечает тот. — А мне за это что-нибудь будет? — переворачиваясь на живот, спрашивает Чимин, немного свешиваясь со второго яруса. — Кексики?.. — уставшим голосом спрашивает Джун, на что вмиг посветлевший Чимин активно кивает головой. — Тогда кексики.***
На Чимина недоверчиво смотрят в группе Сокджина несколько пар глаз — никто еще не просил номер старосты. Особенно — первокурсник. — Ну пожа-а-а-луйста. Очень-очень надо! — от нетерпения Чимин подпрыгивает на месте, умоляющим взглядом глядя на одного из парней. Тот стоит в очках и, кажется, пытается продырявить Пака одним только взглядом. Получается пока не очень, потому что Чимин вот он, стоит и даже не колышется. Юнги вздыхает. Поправляет очки и тянется за телефоном, открывая контакты и всучивая номер прямо под нос настырному первокурснику. «У тебя десять секунд, отсчет пошёл,» — скучающим тоном произносит он, удерживая телефон на вытянутой руке — только бы не подпустить этого гиперактивного ближе, а то покусает, заразит еще. Глаза парня тут же загораются торжествующим пламенем. Он быстро переписывает номер за пять секунд, постоянно бормоча «спасибо-спасибо-спасибо», а потом крепко обнимает, от радости, видимо, приподнимая немного парня над полом. Глаза Юнги уже от этого только лезут на лоб. — А твой номер можно попросить? — добивает Чимин, поворачивая голову к Юнги. Мин вздыхает, но номер дает.***
Кексики стоят на столе, распространяя по комнате умопомрачительный аромат, Джун сидит на нижнем ярусе, распространяя по комнате тихие маты сквозь зубы, Чимин валяется на полу, распространяя по удивительно вместительной комнате свой звонкий и до обидного (особенно Джуну) громкий смех. Пострадавшая от ноги Кима тумбочка обиженно молчит, приоткрыв дверцу и намеренно заметно показывая красную ленту. — Да дай ты мне этот ебаный номер! Ну пожалуйста. — Чимин успокаивается немного, садясь на полу и выдыхая. — Я же умереть могу, так и не позвонив мейту своему! — в голосе Намджуна сквозит обида: на ржущего Чимина, на мейта-чтоб-ему-пусто-было и на ебаную тумбочку в частности. Особенно на нее. — Да ты даже если позвонишь, можешь умереть. Я в этом не сомневаюсь. — усмешка трогает губы Чимина; рука тянется к портфелю, выуживая оттуда телефон. — Поищи сам. Будет подписан «СОУЛМЕЙТ МОНСТРА РАЗРУШЕНИЙ». — Какая прелесть, — язвит в ответ Намджун, впрочем, быстро находя нужный контакт и переписывая номер, — то есть позвонить абоненту «Недовольная булочка» я не могу? — на этих словах Чимин буквально выхватывает телефон из чужих рук. — Жаль, очень жаль...***
Сокджин сидит на бортике ванной. Сокджин ждет, когда же выстирается его водолазка. Сокджину совсем не хочется мерзнуть из-за своей глупости. А еще ему надо бы взять разрывающийся от звонков телефон. Но на это ни сил, ни желания уже нет. У Джина в голове так пусто и так звонко, что хоть в ухо кричи — вылетит в другое, даже не задерживаясь, не цепляясь. Это могут быть родители, но Джин сможет себя оправдать. Было поздно. Он уже спал. Спал. Ни в коем случае не сидел на краю ванны с окровавленными руками. Не лил слезы, размазывая влагу по щекам запачканными кровью пальцами, рисуя на лице удивительные цветы. Не думал, что он (объективно) худший соулмейт, каким только можно быть. Такого и врагу не пожелаешь. Телефон продолжает кромсать ночную тишину слишком громкой мелодией. На пару секунд замолкает. Затем трезвонит вновь. И так продолжается вот уже полчаса. Сокджин каждый раз вздрагивает, закусывает губу и... не отвечает. Через десять минут звонки прекращаются. Для Джина. Джина вырубает прямо в ванной, рядом со стирающейся водолазкой. Телефон больше не звонит. Приходит первое сообщение.***
Прекрати. Доставлено. Не прочитано. Зачем? Снова доставлено и снова не прочитано. Я из-за тебя на подарок рождественский похож. Намджун думает, что нужно приложить фото в доказательство. В этот раз он специально не убирал лент. Ни с рук, ни с бедер. Фото отправлено. В ответ тишина. Ну как тебе? Джун откладывает телефон. Видимо, до утра ответа не будет. Что ж, он вполне способен подождать. Если ленты почернеют, я тебя даже мертвым найду. Найду и ещё раз убью. Отправить.***
Намджун просыпается не из-за Чимина. Не потому, что проспал. И даже не потому, что ленты слишком сильно давят на руки. Джун просыпается от звука пришедшего сообщения. «Извини.» Чимин просыпается от почти истеричного смеха Кима, едва не свалившись со второго яруса. В его глазах читается явное: «КАКОГО ХЕРА, НАМДЖУН?!» — но он этого не спрашивает. Он со стоном падает обратно на подушку, наугад запуская в Намджуна одеялом. Попадает, похоже, потому что смех затихает. — Чими-и-ин. Знаешь, что он ответил на вчерашние мои сообщения? «Извини». Извини, блять! Он либо охуевший, — Джун садится на постели, запуская пальцы в красные волосы, — либо у меня больше нет вариантов. — Охуевший здесь только ты, Джун. — ворчит Пак, едва двигая губами. — Шесть утра. Шесть! Верни мне одеяло и спи дальше. Выходной, блин!***
Джун упорно пытается выследить своего мейта. Джун пишет ему сообщения. Ответ получает далеко не всегда, а если и есть ответ, то он всегда настолько нейтральный, что Намджун не понимает, его мейт девушка или парень. Склоняется он почему-то ко второму. Потому что девушкам все же свойственно себя жалеть. А его мейт не жалеет себя. Иначе бы он не просыпался с утра в лентах-бинтах-бантиках. Есть, правда, полтора дня отдыха — с вечера субботы и до самого понедельника его мейт не калечит себя. Поэтому каждое воскресенье Джун просыпается до невозможного счастливым. Внутренне даже не за себя, пусть он и не признает этого. Потому что вся эта внутренняя радость исчезает с первыми же лентами с понедельника на вторник — неизменно на бедрах. Неизменно до колен. Джун смотрит печально на телефон. Переписка с мейтом похожа на разговор с роботом. С роботом, запрограммированным на отказ. — Что насчет встретиться? — Я занят. — А когда не занят? — Я всегда занят. Намджун постоянно хочет спросить, только ли для него его мейт занят. И каждый раз не спрашивает. Не знает даже, почему. Джин ему за это благодарен. Потому что иначе пришлось бы отвечать, что да, только для него. Потому что у Джина есть время для всех. Для всех, кроме Джуна, потому что... Потому что.***
Намджун подрывается с постели, чувствуя, как на руках и бедрах туго затягиваются ленты — впервые бордовые, а не алые. Джуну больно. Очень больно. Он буквально чувствует ту же боль, что и его соулмейт. Еще больнее от того, что он чувствует, как с каждым вдохом все меньше и меньше между ними связи, как становится тоньше эта нить, что связывает их души. Джун ориентируется тут же. Хватает телефон с прикроватной тумбы и набирает номер мейта. Слышит гудки: первый, второй, третий... После пятого трубку поднимают. Молчат. Намджун слышит в трубке сбитое дыхание, тяжелые вдохи и неровные, рваные выдохи, будто кто-то плачет, слышит шум воды — его мейт в ванной? — и какую-то тихую мелодию. Джун начинает говорить так же тихо, чтобы не спугнуть человека на том конце провода. Просит негромко перевязать руки и бедра. Просит оставить телефон в ванной и включить динамик, чтобы его мейт его слышал и слушал, черт возьми. Для Джуна это в новинку — говорить с кем-то так нежно, без своего приказного тона в голосе. Потому что Намджун понимает. Понимает, что одно лишнее слово может оборвать чужую жизнь. Джун впервые умоляет кого-то. Умоляет прекратить. Потому что очень не хочет увидеть на своих руках черные ленты. Он говорит это, не стесняясь, не боясь, что его услышит Чимин. Он делает то, что должен. То, что обязан был сделать ещё давно. Ленты прекращают появляться и, кажется, даже немного светлеют. Совсем чуть-чуть, но Намджуну уже не так страшно за своего мейта. Значит, будет жить. Значит, точно встретятся. Значит, у Джуна ещё будет время отчитать все-еще-недо-суицидника. Значит, его мейт еще получит по заднице за это. У него еще будет время для этого. Точно будет.***
Джин смотрит на свои пальцы. На те самые, что резали кожу всего несколько минут назад. На те, что ответили на звонок. На те, что перевязали туго предплечья. Джин смотрит также на чужие пальцы — те, которые набрали его номер. Те, что Джин видел всего один раз. Те самые прекрасные пальцы, которые что-то забыли у него в галерее — видимо, фото автоматически сохранилось. Джин знает, как выглядит его мейт. Давно уже знает, раз на то пошло. И давно думает, что что-то не так. Может, ему позвонил не его мейт? Но откуда тогда бы звонивший узнал о ставших бордовыми лентах?.. Не-по-нят-но. Джин закрывает кран с водой. Вода мешает слушать взволнованный голос. Джин тихо шепчет «спасибо» не думая, что его услышат. Не думая до последнего, что мягкая усмешка: «Обращайся,» — была адресована ему.***
Руки у Джуна чешутся адово — он даже не хочет думать, что чувствует его мейт. Хотя нет. Хочет. А еще очень хочет знать, о чем его мейт думает, если он это умеет вообще. Джун понимает, что причины бывают разные. Понимает, что каждый по-разному переживает какие-либо события. Но не третий же год! Даже летом! Да Джун теперь никуда без черного пакета не ходит, потому что знает — его соулмейт может поднасрать в любую минуту. Его соулмейту похер, что Джун может гулять. В компании. С симпатичным человеком. Соулмейту похер. Он, наверное, чувствует это. Или, блять, следит за ним. А Джин не следит. Он не специально сюда устроился. Он не специально вышел на свою смену как раз тогда, когда Намджун пришел в компании. И он уж совершенно точно не специально расцарапал порезы до крови, пока принимал заказ. Хорошо еще, что на работе в дресс-коде прописан длинный рукав и черный цвет одежды. Джин получает сообщение от Намджуна через минуту после того, как тот отошел к столику. «Не расчесывай руку.» Джин послушно останавливается, прося знакомого подменить его на пару минут, и идет смывать кровь с пальцев. «Тебя что-то беспокоит?» Вообще, беспокоит. Беспокоит, поймёт ли Джун, что его ебу давший мейт вот он, только руку протяни. Но пусть не протягивает. Джин не очень-то хочет огребать от младшего, пусть и заслуженно. «Я могу тебе позвонить прямо сейчас?» «Нет.» «А вечером?» «Не стоит.» «Значит, вечером ;)» Джин сжимает телефон в пальцах, готовый вот-вот его кинуть подальше. Но потом успокаивается, беря себя в руки. Пусть звонит. Джин же не сказал, что непременно ответит... «И только попробуй меня проигнорировать! Когда мы встретимся (а это случится очень и очень скоро, потому что я настроен серьезно!), это тебе очень сильно аукнется!» «Да блять!» — громко, с чувством ругается Сокджин, запуская пальцы в волосы и немного сжимая их у корней. Джин обычно не матерится. Но ему обычно и не угрожают встречей. Еще и собственный мейт. Звучит бредово, конечно, если бы это не было реальностью. Все время до конца своей смены Джин досиживает на кухне, благо, так можно. Ладно, не совсем так. Джин не досиживает. Джин честно все отрабатывает.***
Джун как никогда близок к цели: его мейт отвечает на звонок. Да, его предназначенный с ним не говорит. Да, его сообщения все еще частенько игнорируют. Но Джун своего мейта найдет. Непременно найдет. Потом уже решит, что с ним сделать: прибить на месте или хорошенько так нашлепать. — Я так понимаю, ты все еще очень не хочешь встретиться? — с улыбкой интересуется Джун, прекрасно зная, что ему не ответят. Именно поэтому удивляется, слыша едва различимое: «Хочу». — А что тогда мешает?.. — осторожно спрашивает Намджун, весь напрягаясь, чтобы не сорваться на еще тысячу и один вопрос. В трубке слышится усмешка: «Ты.» Звонок сбрасывают секунды через три молчания. Джун жалеет, что спросил, Джин — что ответил. Намджун поднимает голову, глядя на Чимина. — И как это понимать? — парень пожимает в ответ плечами, ненавязчиво так предлагая перечитать сообщения от Намджуна. Может, это из-за них? Джун в ответ фыркает, откидываясь на кровать. — Зато я голос его услышал. А это уже прогресс.***
«А что еще ты обо мне знаешь, помимо того, что я, по твоей милости, между прочим, просыпался каждое утро ебучим подарком?» «Почти все, что могу знать. Хотя кое-чего мне было бы лучше никогда не знать.» «Например?..» «Ямочки. Да и в целом внешность твою забыть бы.» «Не нравлюсь?» «Скорее, наоборот.» Намджун давится воздухом, закашливаясь. Вот это признание... «Ладно. Забудь и ты об этом. Сделай вид, что не видел. Или что тебе не дошло это сообщение.» «Ну уж нет! Я это заскриню, распечатаю и в рамочку поставлю, чтобы перед сном перечитывать! :р» «Дурак ты, Намджун, пусть и учишься неплохо)» «Ты откуда это знаешь?..» «Не скажу. Маленький ещё :р» — Он еще и дразнится... — шокированно выдыхает Джун, глядя в экран телефона так, будто только что увидел смысл жизни, а тот оказался не в самосовершенствовании и самореализации, а в лапше быстрого приготовления. Джун замирает посреди коридора, пытаясь сейчас осмыслить произошедшее. — Пиздец. «Не матерись!» Последнее сообщение заставляет начать оглядываться, потому что его мейт где-то пиздецки рядом! «Так и будешь стоять или на пары пойдешь?» «Сейчас физкультура. У меня еще есть время.» «Вали переодеваться.» «Я бы с удовольствием~ Если бы ты помог мне с этим, разумеется) Ну так что?» «Оставь эти фразочки для восторженных фанаток, РэпМон)» Джун внутренне закипает, а в его глазах бегущей строкой читается одна только фраза: «Какого хера он столько обо мне знает?!»***
«Извини.» Намджун впервые за все время получает сообщение от своего мейта, но его содержание Джуна совершенно не радует, потому что уже в следующее мгновение на руке появляется первая алая лента. Сначала узкая, с малюсеньким, но очень аккуратным бантиком. А вот уже за ней на предплечьях и бедрах начинают появляться широкие ленты, которые гораздо темнее, чем обычно. Джун звонит мейту, но... «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети...» Джун готов рвать и метать. Джун уже сейчас знает, что сделает с мейтом, когда встретит — а он его встретит!! — и в каких количествах. Точно решил уже, чем он этого мазохиста будет тактично отучивать ПОЛОСОВАТЬ СЕБЕ, БЛЯТЬ, РУКИ.***
Джин снова сидит в ванной. Джин снова в окружении из компрессов и бинтов, призванных останавливать кровь. Вот только Джин не торопится ими воспользоваться. Джину все еще чертовски стыдно и больно. Сокджин заигрывал со своим мейтом, стоя в коридоре. Даже не так. Ким Сокджин, прилежный студент и пример для подражания, ЗАИГРЫВАЛ с младшекурсником, стоя в паре метров от него. Новый порез обжигает новой порцией боли. Багровая кровь медленно, нехотя стекает по глубоким бороздам прошлых порезов, капая на дно ванны, смешиваясь там с остатками воды. Джин берет телефон, включая камеру и наводя на руки и бедра, по которым густыми каплями стекает кровь. Делает пару снимков и даже не знает, зачем. Отправить Джуну? Зачем? Чтобы тот еще больше ругался? Тогда... надо удалить. Палец замирает над "ОК". И нажимает на "ОТМЕНА". Потом. Как-нибудь потом. Наверное, перед тем, как ленты станут чёрными. Сокджин ложится в ванну, наполненную теплой водой. Совсем немного, чтобы просто смыть кровь после. И совершенно не замечает, как засыпает. А вот Джун этой ночью не спит.***
Утро встречает Сокджина головокружением, ноющей болью и слабостью во всем теле. Как обычно, впрочем. Вот только обычно у Джина были силы встать. До начала занятий есть ещё пара часов, в которые Сокджин надеется подняться. Не получается. Потому он звонит одному из своих друзей, прося предупредить сегодня тех, кто спросит, что Джин приболел. Его голос звучит слабо, поэтому ему верят. Конечно, он выйдет на следующий день. Да-да, ничего серьезного. Все в порядке. А в порядке ли?..***
То, чего боялся старший, случается. Они все же встречаются. Пересекаются на несколько секунд взглядами в коридоре. Стоят в одной раздевалке, как и хотел Намджун, только вот Джин не переодевается при нем. И приходят на пары по физкультуре. На Джине теплый свитер для занятий на улице: «Холодно,» — говорит Джин улыбающимся голосом, видя на себе удивлённые взгляды сокурсников. Взглядов становится меньше, но один так и продолжает висеть на плечах тяжелым грузом. Сокджин нервничает — чешет руку прямо через темную плотную ткань, сдирая корочки с только затянувшихся порезов, и удивленно смотрит на появляющуюся на руке Джуна тонкую атласную ленточку. «Сочувствую,» — с сожалением во взгляде и голосе говорит он Намджуну, будто не знает его, не видя, как на собственной руке расплывается еще более темное пятно, отпечатывающееся на пальцах краснотой. А вот Намджун видит. Видит. И все понимает. Кто бы мог подумать… — Хён, поможешь развязать? — обращается он к Джину с обманчиво-беспомощной интонацией и улыбается, очаровывая ямочками. Джин не может отказать. Он же идеальный староста. И идет за Джуном в туалеты, чтобы там развязать и выкинуть ленту. Джин не успевает даже вскрикнуть: младший хватает его прямо за горло, припирая к кафельной стенке туалета и придавливая собой. От младшего пышет злостью. От младшего несет презрением. От взгляда младшего по коже бегут мурашки. От его пальцев расцветают на нежной коже синяки, и это больно. Больнее, чем когда сам. — Какого хера, Ким Сокджин? — рычит Джун, а у Сокджина коленки подгибаются — не может быть такого властного голоса у первокурсника. Не должно быть. — Так нравится руки себе полосовать? Так что же ты, блять, — следует резкий удар кулаком совсем рядом с головой Джина, от которого тот зажмуривается, вздрагивая всем телом и отворачивая голову, пока на костяшках завязываются красные бантики, — все время не доходил до конца? — хватка на шее обманчиво ослабевает, и Джин уже хочет улизнуть, сбежать от разъяренного Намджуна. Ким-младший позволяет повернуться к нему спиной, но не больше. Прижимает грудью к стене, заламывая левую руку за спину и закатывая рукав теплой кофты до локтя. Намджун чертыхается, отстраняясь, когда видит вязь розовых шрамов, неровность поврежденной кожи и совсем свежие, кровоточащие еще немного порезы. Те самые, что опутали руки Джуна бордовыми лентами во второй раз. Джину стыдно. Джин опускает голову, зажмуривая глаза и кривя губы в страдальческой гримасе, а его голос дрожит: «Ты сам мне запретил». — Придурок. Какой же ты придурок, господи. — Джина хватают крепко за волосы, заставляют повернуть голову к себе, чтобы просто заглянуть в глаза. А в них видят столько эмоций, что захлестывает с головой: Джун видит боль, видит отчаяние, видит чужие страхи и себя в одном из них. Он видит всё. На то они, видимо, и соулмейты. Видит и хочет понять. Не понимает. Склоняется немного вперед и прижимается своим лбом к чужому, отпускает волосы Джина, кладя руку на шею. Джин робко тянет руки к Джуну — ему нужно, ему очень хочется обнять сейчас младшего. Ему это необходимо. И не потому даже, что этот жест его успокоит. Так сложнее ударить. И Сокджин ждет удара. Ждет, но тянет руки, осторожно сцепляя их за спиной парня и чуть притягивая к себе. Намджун не против: ему жаль хёна, ему отчаянно хочется, чтобы тот перестал сухо всхлипывать. И если объятия могут помочь, он не против. — Все равно ты придурок. Что бы там ни говорили. — уже спокойно выдыхает Намджун. Джун крепко обнимает парня, устраивает его голову у себя на плече и гладит между лопаток, чувствуя рукой дрожь чужого тела. «Зачем?» — срывается вопрос с губ младшего, от которого Джин вздрагивает. Он ждал этого вопроса. Но ответа у него нет. «Так легче,» — с заминкой выдыхает староста почти в шею Намджуну. А Джун не верит. Джун не хочет верить. Джун хочет стереть этот ответ и это страдальческое выражение лица. Джун целует мягко, в переносицу и между бровей, разглаживая складку между ними, прижимая к себе крепче. Джун не целует в лоб — Сокджин еще не покойник. «Пока что,» — поправляет себя Намджун. Джун целует скулы и щеки, не веря себе. Он же ненавидел этого человека. Точно ненавидел еще несколько недель назад. Блядского соулмейта. Он ненавидел же. А сейчас вот пытается успокоить. Джун не знает, откуда в нем это сострадание к почти незнакомому человеку, пусть этот человек и его родственная душа. Он не знает, почему ему кажется абсолютно нормальным обнимать этот псевдо-идеал. Может, в чем-то они и вправду схожи. Как минимум, мысли у них сходятся. Именно так думает Джун, когда чувствует на губах мягкое прикосновение, и подается вперед, осторожно прикусывая нижнюю губу Сокджина и незаметно для обоих углубляя поцелуй. Его не волнует, что Джин ему, вообще-то, хён. Какая разница, если они, блин, целуются. В студенческом туалете. И плевать, что их могут увидеть. Джуну на это определенно похуй. Джину, похоже, тоже. Он давно не чувствовал себя так хорошо, так… правильно. Сокджин вообще удивлён, что первокурсник настолько хорошо целуется. В чем-то он все же конкретно проебался.***
Из туалета они выходят одновременно. И в тишине. В такой же тишине идут до медпункта, где Джун нагло тырит бинты и мазь, о чем-то переговорив с совсем еще юной помощницей. Вообще-то, Сокджин очень хотел уйти. Точнее, сбежать. По делам. Он же староста, у него точно должны быть очень важные дела. Джин даже успел сделать пару шагов в сторону двери, но был остановлен жестким: «Стой на месте и не смей уходить,» — после которого пришлось остаться, как бы ни хотелось сбежать. — Пошли переодеваться. — кивнув в сторону раздевалок, тихо произносит Джун, глядя своим пронзительным взглядом прямо в глаза. И никакой возможности отказать. — И рубашку не надевай. — Джин кивает, соглашаясь.***
— Охренеть у тебя плечи… — Джун пораженно оседает на скамейку в опустевшей раздевалке. — Как так вообще? — обходя Джина, тихо бормочет огонь на ножках. Джун, стоя за спиной хёна, сцепляет руки на талии Сокджина, словно не веря, что перед ним не манекен. — Ты делал операцию? Хотя, блять, нет операции по увеличению плеч… — бубнит под нос Намджун, ведя ладонями по спине выше, к охренеть-каким-широким плечам. Оглаживает их, начиная скользить по рукам к запястьям. Когда руки младшего достигают сгиба локтя, Джин отдергивает чужие ладони и бормочет тихо: «Не надо.» — Надо, Сокджин-а, надо… — горячо шепчет на ухо Намджун, вплотную подходя к старшему Киму, прижимаясь грудью к оголенной спине. — Подними руку и подай мне. — Джин послушно протягивает руку назад, вздрагивая от неожиданного для себя прикосновения к плечу Джуна. — Какой хороший староста. Такой послушный и умный мальчик… — лицо Сокджина горит от стыда, а сам он упорно закусывает губу, чтобы не проронить ни звука. Не такого он ожидал, совсем не такого…***
Джину стыдно. Джин думал, что это Намджун испорченный мальчишка. Теперь этот испорченный мальчишка — Джин. Джин, у которого плотно перевязана рука и крепко завязана на бантик. На тот самый бантик, какие иногда появлялись на фалангах пальцев. Теперь Джин точно уверен, что они мейты.***
Джун перехватывает старосту третьего курса на входе в здание, пока никто не видит. Потому что никто не приходит на занятия за полчаса. Никто, кроме Джина, а теперь и Намджуна. Джун тащит парня за собой, не слушая возмущений. Тащит прямо до пустующих пока аудиторий и вталкивает внутрь, кидая их сумки рядом с преподавательским столом. — Да прекрати же ты! — отталкивая от себя Джуна, практически кричит Джин. И смотрит испуганно. Прямо в глаза Джуну смотрит. Намджун, конечно, притормаживает, но не останавливается. — Что ты творишь?! — медленно отступая к столу, спрашивает Джин, выставляя вперед руки. Будто это действительно может помочь. Будто бы сам верит в это. — Намджун, остановись сейчас же. — предостерегающе произносит Сокджин, когда в его ладони упираются грудью и давят-давят-давят, заставляя едва ли не залезть на стол. — Нет. — жестко, грубо, словно отрезав, отвечает красноволосый, хватая хёна за предплечья, сжимая немного и разводя в стороны, делая шаг и вставая вплотную. — Ты не останавливался. И я тем более не стану. — Джун обхватывает Сокджина за талию, резко поднимая и заставляя сесть на стол. Грубо разводит колени в стороны одной рукой, вставая между ног, отрезая все пути отхода. — Ну, и как оно? Нравится? Нравится, когда ничего не можешь сделать против? — рука младшего болезненно сжимается на талии, приближая настолько, насколько вряд ли возможно быть близкими. Джун забирается ладонью под пиджак и рубашку, тянет на себя, а сам наклоняется навстречу — Джин прогибается, пытаясь отстраниться. Джин не понимает, что играет сейчас по правилам Джуна. Джин поймет это только потом, когда заметит на чужих***
Из аудитории Джин вылетает за пять минут до начала занятий. Вылетает — еще мягко сказано. Оставляя Джуна одного. С его идиотскими красными волосами и яркой красной пощечиной на пол-лица. Потому что это ненормально и неприлично — зажимать старших в пустых аудиториях. У Джина губы горят, а нижняя немного кровоточит, потому что кое-кто пытался Сокджина сожрать, кажется. У Сокджина щеки горят пунцовым, а в голове такая каша, что он даже забывает, куда бежал. «Придурок!»— проносится в голове у Джина. И он не признает никогда, что ему понравилось. Потому что это не должно нравиться. Они, конечно, мейты и, вроде как, даже предназначены друг другу самой судьбой, но... Но судьба не учла, что Джин сам по себе легкий ходячий пиздец. Хотя судьба как раз все учла. И послала ему такой же пиздец. Только потяжелее.***
Намджун приходит на репетицию далеко не в самом радужном расположении духа. И это замечают все. Абсолютно каждая сволочь спрашивает, что же случилось. Джун с чистой совестью посылает всех нахуй. Нахуй не посылается только Хосок. Неудивительно даже. Хосока послать сложно. Он же вернётся в еще лучшем расположении духа, чем было, распишет, как все было, и с собой позовет. И ведь с ним пойдут! Юнги ему, помнится, сказал, чтобы он шел заебывать кого-нибудь другого. Так он пошел. Пошел и заебал консультанта в ближайшем секс-шопе. Не в прямом смысле заебал, конечно, но девушке от этого было не легче. И ладно бы на этом все закончилось... Хосок привел с собой на следующий раз Джуна, посчитав, что ему совершенно точно понадобится воспользоваться кое-чем из ассортимента, и ещё парочку ребят, но их больше за компанию. Привел и сам рассказал все, что запомнил. Даже предложил проверить на ком-нибудь. Сошлись на том, что на предлагающем и будут проверять. Допроверялись настолько, что консультант из подсобки вышла вся красная, предлагая оформить покупку и попробовать её уже дома. В итоге Джун вышел оттуда с довольно объемным пакетом, в котором было особенно много различных вещиц для нанесения ударов. Особенно почему-то светлого розового цвета. Где-то там же лежали кожаные наручники все того же розового цвета. Потому что остались только такого цвета. Хосок все шутил, что это больше похоже на набор для Барби, чем на то, чем Джун собирался мейта перевоспитывать. Но кто же мог знать... Кто же, блять, мог знать, что все это идеально подойдёт мейту Джуна. Особенно цветом.***
Джин думает, что сошел с ума. Джин не хочет верить в реальность происходящего. Джин бы предпочел, чтобы это оказалось сном. Пусть и длящимся весь месяц. Пусть даже эротическим. Потому что иначе это никак и не назовешь. Этот первокурсник с кострищем на голове и в ней же, который по нелепой случайности еще и его мейт, сводит Сокджина с ума. Зажимает его, где только вздумается: в туалете, в раздевалке, за углом — и доводит до крайней точки кипения, когда Джин готов чуть ли не в голос стонать и просить не останавливаться. Потому что губы младшего — эти самые пухлые губы — вытворяют с телом Джина такое, что ни в одной порнухе не увидишь. Вот и сейчас. Джин больше не отпирается — какой смысл, если Намджун своего все равно добьется? — и не просит остановиться. Джин обвивает руками шею Джуна и притягивает к себе ближе, охотно отвечая на поцелуй и так же охотно отдаваясь рукам младшего, выгибаясь под его касаниями. Джин сейчас уже и не вспомнит, как до такого додумался. — Господи, блять, — совершенно не по-старостовски начинает Джин, — переезжай ко мне. — Джун не отказывается. Смотрит хитро, с прищуром, в котором черти сальсу отплясывают, и соглашается пафосно, тихо проурчав своим восхитительно низким голосом: «Жди меня вечером, детка».***
— Окей, — в тысячный раз начинает Хосок, — вы теперь живете вместе, так? — Намджун кивает. — Ты взял тот самый пакет с собой, так? — кивает. — Но так им и не воспользовался? — Джун со вздохом кивает, опуская голову. — А почему?.. — Потому что он — самое нежное существо, что я видел. И я чисто физически не могу его ударить. — тихо признается Ким, заливаясь краской под цвет волос. — А ещё он мне хен... — едва слышно произносит Джун, закрывая голову руками. Хосок ржет. Громко. И снова обидно. Мог бы и помочь. — Тогда жди, когда он тебя снова выбесит, как в тот раз. А лучше поговори с ним. Скажи, что ты у нас личность нестандартная, любишь эксперименты... — Чон вдохновенно жестикулирует, показывая, насколько Джун не стандартная личность. Джун бубнит уже по привычке «иди нахер с такими советами». — Эй, я тебе тоже хен, вообще-то!***
— Сокджин-а, ничего не хочешь объяснить? — закатывая рукав свитера, с порога спрашивает Джун, демонстрируя на запястье тонкие красные нити. Джин не отвечает — расстегивает пальто до груди, показывая с нежной улыбкой кошку. — Понятно. — вздыхает Намджун. Он не удивляется уже. Не удивляется, что к Джину тянутся все, даже животные. Он удивляется только тому, что Джин тянется к нему. Тянется так, будто бы Намджун — его единственная надежда. Тянется и не отпускает. Настолько не отпускает, что они, вообще-то, уже второй месяц вместе живут, не говоря уже о том, что они почти три месяца встречаются. Быстро? Возможно. Но далеко не каждый может встретить своего соулмейта в таком юном возрасте. Джин и сейчас его не отпускает: обнимает крепко, отпустив кошку, и жмется к Джуну, отчего у младшего сердце трепещет и болезненно щемит между ребер от этой нежности. Джин целует его каждый раз так, будто дальше только смерть или пропасть. Джин не знает, что Намджун после каждого их поцелуя сам будто в пропасть летит. Бесконечную пропасть, которая ходит, вся из себя идеальная, которая любит розовый цвет, которая нехотя надевает дома футболки и все пытается спрятать свои руки со множеством шрамов. Все порезы уже зажили, но все они — нежно-розовые, будто бы нарисованные, только тронь — и все сотрется. Джин своих шрамов стесняется, Джин своих шрамов старается не показывать. А вот Намджун против. Очень против. Настолько, что каждый раз поднимает руки Сокджина и нежно выцеловывает каждый порез. Настолько, что сам едва сдерживает слезы, глядя на запястья и предплечья, на стройные бедра, исполосованные вдоль и поперек. Джун с самого момента переезда к старшему все пытается раздеть его, оголить максимально: Джин ходит по дому в шортах, не скрывающих кромку порезов, и майке, а иногда и без нее, потому что это Намджун решает, будет его хен сегодня в майке или весь в пятнах засосов. Джин даже шутит, что он похож на пятнистого оленя, только рогов не хватает. Намджун добавляет, что ма-а-аленький хвостик тоже хорошо бы смотрелся. Добавляет просто так, чтобы увидеть, как его хен смущается. Но в итоге смущается сам, когда слышит тихое: «Может быть,» — потому что картинка уж больно живая. И при этом улыбка у Джина охренеть-какая-нежная-господи-спасибо. Они в принципе мирно сосуществуют рядом и вместе, пока младшему не ударяет в голову, что нужно как-то разнообразить их жизнь. «Как-то», в понимании Намджуна, — это познакомить своего парня с друзьями. Что-то вроде нового уровня их отношений, когда парочки посвящают друг друга в круг своего общения. Джин против. Он говорит это сразу, как только Намджун озвучивает мысль. Джун хмурится, но кивает. Джун понимает, что для Сокджина это будет слишком сложно, потому что Джин, как считает он сам, не лучшая партия. Как минимум, из-за этого множества порезов. Пусть Джун это и отрицает, говоря, что «Сокджин-а лучший даже с херовой тучей порезов».***
«Давай честно. Он инвалид?» «Что?» «Мейт твой — инвалид?» «Нет, конечно!» «Он тупой?» «Да нет, вроде...» «Он страшный?» «Нет!» «Ему двенадцать?» «Нет!!» «Шестьдесят?» «Боже, Юнги, нет!» «Тогда какого хрена ты не хочешь нас с ним знакомить?!» «Ревную его, блин, к вам!» «Серьезно?..» «Блять, Юнги...» Такие сообщения появляются в диалоге с Юнги все чаще. Он будто не видит или не хочет верить, что у Джуна мейт появился. Будто бы специально не замечает изменившийся характер младшего. Будто не замечает, что нахуй теперь все посылаются крайне редко. В крайних случаях, так сказать. Когда на Джуне ленточка появляется, например, или когда совсем мелочь лезет на сцену «просто посмотреть», когда Мон там пытается выступление продумать. Ну или сейчас, когда... Когда Джун в очередной раз слышит Юнги: «Почему?» — и снова недовольный взгляд. — Потому что иди нахрен, Юнги. Задолбал. — Да ты его стесняешься. — с издевкой тянет Юнги, а его глаза становятся еще больше похожими на щелочки. Джун закатывает глаза, твердо произнося «нет». — Пиздишь. Иначе бы познакомил давно. Был бы он красавчиком, мы бы о нем уже знали. Как о твоей последней, например. — Юнги давит. Давит. И давит. Прямо на мозг. На все болевые точки. Намджун едва сдерживается. Его сдерживает только то, что Джину это не понравится. А он не хочет, чтобы его мейт хмурился. — Поэтому я уверен, ты его стесняешься. Ах, точно... Он же у тебя руки режет. Не думай, что мы об этом забыли. — добивая, произносит Мин, глядя на младшего с издевательской усмешкой на губах.***
Джин готовит, стоя на кухне в коротковатых, но таких любимых Намджуном шортах, и немного выцветшей из-за стирок майке с растянутыми лямками, вечно сползающими и норовящими раздеть Джина. Эту майку Намджун тоже любит. Особенно на Джине. Потому что надпись «Daddy's lil princess» до невозможного подходит Сокджину. И эти сползающие с широких плеч лямки, пожалуй, скоро станут новым фетишем Джуна. Если, конечно, уже им не стали. Чайник тихо звенькает, оповещая Джина о том, что вода вскипела. Секундой позже звенькает дверной звонок (Намджун забыл ключи, когда уходил на репетицию), и Джин идет открывать, радостно улыбаясь. Это уже привычка — улыбаться при Джуне, потому что иначе с ним никак. Ты либо улыбаешься, потому что младший может быть очень забавным, либо стонешь от удовольствия, когда тебя зажимают на кухонном уголке, терзая шею, плечи и грудь горячими поцелуями и укусами. Следы от них сходят долго, но Джину как-то все равно. Слишком приятно это, чтобы злиться. На Джуне тоже частенько остаются следы от их ласк, но проходят уж очень быстро. Это, конечно, немного огорчает, но заставляет чаще проявлять инициативу, то подходя сзади и прижимаясь губами к шее, носом ведя выше, а руками перехватывая за талию, чтобы младший не мог отстраниться, то припирая к стенке, ставя перед фактом одним только потемневшим взглядом: без засосов никуда не уйдешь. Но Джун и не был против, ни единого раза. Джун не жаловался на бордовые следы на шее. Джун не прятал их под водолазками и шарфами. Джун, словно издеваясь, демонстрировал их всем, нисколько не стесняясь. А ещё они ни разу не спали. Как-то… не до того было. Джин улыбнулся, вспоминая, насколько часто подвергался любовным атакам (гораздо более нежным, чем до этого) с момента переезда Джуна. И с этой же улыбкой открыл дверь, но так и застыл: Намджун был не один. Точнее, Намджун был капец как не один. За ним стояло трое: одного Джин видел в институте, про другого что-то слышал от Джуна. А третьим был его же сокурсник, с которым отношения были, мягко говоря, не очень. — Извини, что не предупредил. Я сам не ожидал. — неловко улыбается Намджун, видя, как Джин пытается незаметно спрятать те шрамы, что видно, и как пытается спрятать яркие пятна засосов, что лиловыми цветами разрослись по груди и шее. — Не волнуйся. Мы не осудим. Мы все и сами видели, так что смысла прятать нет. — с милой улыбкой произносит тот, кого Джин периодически видел в институте. — Пак Чимин. В прошлом сосед Намджуна. — юноша протягивает ладонь для рукопожатия. Сокджин смотрит немного непонимающе, улыбается больше по привычке и извиняется, сцепляя руки на талии. Чимин понимающе кивает, проходя внутрь вместе со всеми под недовольный бубнеж старшего из их троицы. — Если тебе некомфортно, — негромко начинает Пак, отойдя с Джином чуть в сторону, — можешь переодеться. Я понимаю, что тебе неловко. Мне и самому немного неловко, что мы без приглашения, но Юнги до последнего отказывался верить, что Джун нашел своего мейта. Поэтому мы здесь. — Юноша неловко ведет плечами, внезапно вспоминая о своей ноше и приподнимая ее: «А еще мы купили торт.» — Чайник вскипел. Не пускай Джуна на кухню, пожалуйста. — с мягкой улыбкой отвечает Сокджин, после уходя в комнату и переодеваясь. На смену вытянутой майке приходит нелюбимая Джуном толстовка с капюшоном и домашние штаны. Тоже нелюбимые. Потому что прячут Сокджина полностью. Джун все обещает себе, что когда-нибудь порежет их и сделает гораздо короче. Джин слышит на кухне громкий смех, а после него уже начинает сомневаться, что ему вообще стоит выходить. Не маленькие же, разберутся?.. Джин опускается на кровать, накидывая на голову капюшон. — Джин? Ты идешь? — в комнату протискивается Намджун, глядя с улыбкой на Сокджина, которая, впрочем, тут же исчезает, стоит увидеть выражение лица мейта. — Все в порядке? Джин?.. — Все нормально. Просто непривычно, что дома есть ещё кто-то. — осторожная улыбка на пухлых губах и странный взгляд из-под капюшона — все, что видит Джун. Обычно Сокджин выглядит не так, даже если нервничает. — И поэтому ты оделся так, будто ты любимая наложница при дворе султана? — Джун присаживается на пол возле ног Сокджина, мягко беря его руки в свои ладони. Джун гладит пальчики, чуть сжимая и немного оттягивая на себя. — А это разве не так? — с мягкой усмешкой интересуется старший, наклоняясь немного вперед. — Так, но я активно против, чтобы такая красивая наложница пряталась за лишней одеждой. — шепчет в самые губы Джун. Прижимается мягко, приподнимаясь немного, и кладет широкую ладонь на затылок, снимая капюшон и зарываясь пальцами в волосы, углубляя поцелуй. — Значит, вас можно не ждать... — слышит со стороны двери Джин, испуганно отталкивая Намджуна от себя. — Чимин, режь торт, они заняты! — недовольная интонация в голосе Юнги заставляет Джуна закатить глаза, а после несколько обиженно глянуть на Сокджина. — Блять, Юнги, иди нахрен отсюда! — буквально рычит Намджун, не поворачиваясь даже к вошедшему. — Сейчас придем. — уже спокойнее произносит он, перехватывая руку Джина, не отпуская от себя. — У вас две минуты, иначе Хосок все разнесет, пока дождется. — парень равнодушно пожимает плечами, но взгляд от Джина не отводит. Хмыкает, щурит глаза и насмешливо выдает: «Сокджин-а, мог бы и постарше мальчика найти». — Юнги, свали по-хорошему из комнаты. — выдыхает Джун, немного сжимая пальцы Джина, чувствуя, как у старшего начинают дрожать руки, а губы уже приоткрываются, готовые начать оправдываться. Юнги выходит из комнаты, оставляя дверь приоткрытой. А вот слова Юнги из головы Джина не выходят. Два года, конечно, не такой уж большой срок, но... — Джин-ни? — Намджун наклоняет голову хёна к себе, чтобы строго прошептать на ухо: «Даже не думай воспринимать его слова всерьез». Приходится кивнуть, потому что это Джун. Джун, если надо будет, докажет, что никакие постарше и поопытнее Сокджину не нужны. Докажет, что Джину и с ним будет охуенно хорошо и до лихорадочного горячо. Хотя он уже доказал. — Пойдем. Нас ведь ждут. — таким же шепотом на ухо отвечает Сокджин, осторожно выпутывая пальцы из чужих рук, кладя на шею. — Потом продолжим, если хочешь. — Джин аккуратно прикусывает хрящик Джунова уха, словно подтверждая свои слова. Джин откровенно заигрывает. И Джуну это пиздецки нравится. И Джуну совершенно похер, что их ждут. Джун действует быстро: роняет на кровать, нависает сверху и начинает быстро раздевать своего мейта, покрывая его бледную кожу новыми пятнами засосов. Кусает губы, чтобы их не услышали, и прижимает к себе трепещущее от таких ощущений тело. Джун отстраняется ненадолго, беря со стула ту самую майку и те самые шорты, и начинает одевать Джина. «Будь моей самой любимой и желанной наложницей. Твоя красота покрывает все твои шрамы с лихвой,» — говорит пафосно и целует глубоко, влажно, не давая возможности спокойно вдохнуть.***
Джин выходит из комнаты растрепанным: волосы никак не хотят укладываться в то, что было, губы горят и, как кажется Джину, стали еще пухлее, чем до этого, в глазах пляшут огоньки, а щеки до сих пор сохраняют на себе румянец. На теле расцветают новые засосы, расползаясь по шее и плечам красными пятнами. Джун идет на полшага позади, довольно улыбаясь: его принцесса вышла к другим, не пряча ничего, в той самой майке и тех самых шортах. Чимин смотрит на него с пониманием и удивлением, Хосок — с любопытством, а Юнги — с заметным удовольствием. Наконец-то их идеальный староста не выглядит так идеально. Наконец-то Мин видит, что Сокджин тоже живой. Дождался. — С возвращением. — ехидно бросает Юнги, отодвигая стул рядом с собой, приглашая сесть. — Знакомиться будем? А то Хосоку уже не терпится узнать, кто же мейт Джуна, так вовремя во время концерта превративший его в подарочек. Джин несколько беспомощно оглядывается, тянется к Намджуну, берет за руку и одними губами произносит «извини, пожалуйста». Джун закатывает глаза, притягивая парня к себе, крепко обнимая за талию одной рукой. — Хосок, — серьезно начинает он, поворачиваясь к названному, — знакомься — Ким Сокджин, тот самый мой мейт, что на новогоднем концерте обвил меня ленточками. — Тот самый, которого ты обещал себе хорошенько наказать? — играет бровями Чон, хитрюще улыбаясь и поглядывая на Сокджина. Сокджин же непонимающе поворачивает голову к Джуну, одним только взглядом спрашивая, правда ли это. — Тот самый, — хмыкает Джун, прижимая парня к себе, словно тот может уйти, — тот самый... Джин, это Чон Хосок, мой хороший друг, владеющий, в отличие от Юнги, хоть какими-то манерами. — Рад знакомству! — в один голос отвечают друг другу Джин и Хосок, немного наклоняя голову в знак приветствия.***
Окей. Теперь Джун понимает, почему и сам не хотел знакомить своего парня с друзьями. Потому что, блять, его парень прямо сейчас слишком мило воркует с Чимином. Джун понимает его, в общем-то, и не винит — с Чимином никак иначе не получается. Но почему это и на Хосока распространяется?! К Чимину ревновать глупо, а вот к Хосоку... Тоже глупо. Но обидно! Обидно же! Его мейт! И все эти ласковые и, что очень важно, искренние интонации в голосе тоже его! — Что? Принцесску свою ревнуешь? — хмуро спрашивает сидящий рядом на диване Юнги. И буравит взглядом широкую спину Сокджина. — Похоже, не я один. — с той же хмурой интонацией в голосе отвечает Джун. И смотрит поочередно то на Чимина, то на Хосока. Дружелюбнее всё же на Чимина. — А хрен ли он Чимина тискает? — шипит злобно Мин, подрываясь с места. Джун его быстро сажает его на место, крепко удерживая за руку. — Потому что это Чимин, которого тискать хочется почти всегда... — Джун пожимает плечами, глядя на счастливое лицо своего парня. Он готов и перетерпеть свою ревность, если Джину так нравится общаться с кем-то помимо него. Поэтому он добавляет гораздо тише, — и Джин, который только недавно для себя открыл всю прелесть тактильного общения. — Пусть Хоупа тискает! — выпаливает Юнги, этим выбивая из Джуна почти мгновенный вопрос: «Втюрился что ли?!» — Нахер иди, Намджун. — закрывая Джуну рот рукой, ворчит Юнги, потому что младший слишком дохрена громкий.***
— Сокджин-хён? — пока Хосок отошел, спрашивает Чимин, наклоняя голову немного вбок и разглядывая старшего. Красив. Очень красив. Слишком даже. Если бы не... — Почему ты это делал? — Пак смотрит внимательно на лицо, пытаясь заметить какие-либо изменения. Старший в ту же секунду сникает, отводит взгляд и неосознанно начинает теребить край шортов. — Я не уверен, что сам знаю правильный ответ на этот вопрос. — качает головой, отворачиваясь, делая вид, что готовит. Но видно, видно, что нервничает. По рукам видно, по трясущимся пальцам. По тому, как неловко нож режет прямо по подушечке безымянного. — Я просто хотел чувствовать себя уравновешенным, наверное. Чтобы если больно внутри, было больно и снаружи. Чтобы не было нестыковок. — А сейчас как? — тихо спрашивает юноша, подаваясь немного вперед корпусом, потому что Джин начинает говорить тише и тише, будто хочет, чтобы его не услышали вообще. — Сейчас у меня есть Джун. Он уравновешивает меня. — и улыбка — нежная-нежная, ангельская почти. — А шрамы? — Я... — Сокджин запинается в самом начале, становясь еще более мрачным, — я научился их не замечать. Почти. — парень складывает руки на груди, пряча нежно-розовые шрамы, словно он только сейчас их заметил. Джин криво усмехается: «Стыдно так». — Извини. Мне не стоило спрашивать. — младший неловко улыбается, мнется на месте, а после подходит вплотную, крепко обнимая. Улыбается, прижимая Джина поближе — хён приятно-мягкий и тепло-уютный. Домашний такой.— Было бы неплохо, если бы ты обнял в ответ. — Джун ревнует. — неловко мямлит Сокджин, мельком поглядывая на Намджуна. — Ему полезно. — Чимин бодает лбом плечо Сокджина, тихо усмехаясь про себя: «Да и не только ему.» — Ещё один любитель острых ощущений на мою голову... — фыркает Ким, устраивая свою ладонь на макушке Чимина — волосы там пушатся и будто сами в руку просятся. — Чимин-то на голову, — усмехается Хосок, ехидно продолжая свою мысль, — а вот Джун, с тем арсеналом, что у него есть, я-я-явно не на голову. Могу рассказать поподробнее. — поигрывая бровями, игриво предлагает Хосок. Джин отчего-то начинает смеяться. Громко так, содрогаясь всем телом, стискивая Чимина в своих руках. — А расскажи, — немного успокоившись, произносит Джин, — расскажи, что это за арсенал такой. — и поворачивает голову в сторону Намджуна, который точно слышал если не весь, то часть их диалога точно. Намджун на диване давится куском торта.***
Сокджин лежит рядом. Совсем рядом. Под Джуном. Джун чувствует тепло, исходящее от старшего. Джун чувствует, как ладони сами тянутся к желанному телу. Намджун слышит, как тяжело дышит его мейт. Намджун слышит, как его мейт просит его сделать хоть что-нибудь, потому что невозможно уже терпеть. Джун пытается. Пытается сделать приятно. А Сокджину от этого ни тепло, ни холодно. Сокджину большего хочется. И Сокджин Джуна из себя выводит. Методично так, настойчиво выводит. Елозит по двуспальной кровати и выгибается навстречу, руки свои тянет, не замечая, что только замедляет обоих. А Джун не железный ведь. Джун человек. Порочный такой, наглый еще. И совершенно точно не терпеливый. Джун с постели вскакивает как ужаленный. До пакета доходит за несколько секунд. Еще за парочку — всё необходимое для своих грязных, порочных замыслов. И совсем скоро возвращается к Джину, который непонимающе хлопает глазами. Который будто и не видит в руках Джуна наручников. Который доверчиво тянется к парню, надеясь все же получить порцию ласки. Ласки, которой обоим уже недостаточно, чтобы стало хорошо. Намджун эти руки, что тянутся доверчиво, сцепляет вместе, а их хозяина переворачивает на живот, нависнув сверху. Намджун Джину под бедра подкладывает подушку и давит на поясницу, заставляя прогибаться — он знает уже, что Сокджин может это. Знает, что у старшего спина может быть выгнута настолько изящно, что дыхание перехватит. Знает, что, если сейчас надавит посильнее, на боках останутся синяки. Знает — поэтому и давит. Джун устраивается между стройных бедер, разводит колени пошире и удовлетворенно ведет ладонью вниз. Туда, где все так же доверчиво раскрыт для него его хён. И от этого окончательно ведет крышу. Джун сжимает в широкой ладони светлую ягодицу, впиваясь пальцами в нежную кожу. Шлепает первый раз почти нежно — на пробу. И замирает, услышав первый стон от Джина. Высокий и мелодичный. Джун ненавидит свою нерешительность и медлительность. Поэтому сейчас действует гораздо быстрее: быстро берет широкий пэдл нежного розового цвета, который будто бы совсем не для этого сделан, и наносит первый сильный удар. Сокджин под ним дергается, напрягает спину до проступающих под кожей мышц, и мычит в подушку, потому что место удара горит, но бедра все равно вверх вскидывает, выпрашивая еще. Слишком хорошо выпрашивая. Джун обманчиво-ласково гладит место шлепка, зачарованно глядя, как краснеет кожа точно по форме пэдла... а потом резко наносит еще один левее. Крик удовольствия: на грани боли и восторга — срывается с губ Сокджина: «Джун-и-и!»***
Джун просыпается резко, внезапно даже для себя. Просыпается от того, что сон оказался слишком живым. Слишком настоящим. И таким желанным. Намджун садится на постели, запуская пальцы в волосы. Джин лежит все так же рядом, спокойный и умиротворенный. Такой же, как когда они засыпали. Рука Джуна сама собой тянется к волосам Сокджина. Он, вообще-то, не хотел его будить, просто забыл, что у его парня сон чуткий. — Джун? Все в порядке? — Сокджин осторожно касается чужого горячего плеча, садясь на постели поближе, беря ладонь Намджуна в свою. Джун кладет голову на плечо Джина, мычит в шею согласно и хочет уснуть прямо так. — Все никак из головы не выходит напоминание Хосока?.. — Угу, — вздыхает, сжимая ладонь Джина своей, — еще и сон приснился... Я так точно с ума сойду. Забыл же уже, зачем он только напомнил... — Ну, — неуверенно начинает Сокджин, больше по привычке начиная поглаживать большим пальцем кисть младшего, — давай попробуем? Сойдем с ума вместе. — и бодает охреневающего от подобного Джуна, мягко улыбаясь. Джун предложил — Джин согласился. И согласие свое поцелуем скрепил, перетягивая Намджуна на себя. Точно сойдут. Уже давно начали.