Последний звонок

Дима Ларин — отличник. Ему пророчат отличное будущее — родители говорят, что он обязательно поступит в Питер или в Москву на бюджет, отучится на программиста. Он умный мальчик: смотрит лекции Чарльза Докинза, зачитал до дыр книгу про Стивена Хокинга. О том, чтобы уйти после девятого, даже не заикался. Но разве это имеет смысл, если сидящий слева от него Хованский уйдет? Тот самый Хованский, с которым они срались с первой встречи, а потом поняли, что у них много общего? Тот самый, которому учителя говорят: «Что б в десятый класс ни ногой, не смей здесь появляться!» Дима смотрит на доску и одноклассника Джарахова, которого он не переваривает, но из-за «Димон-это-же-мой-лучший-друг» Ларину приходится его терпеть. Звонок звенит, и Эльдар, который остался доволен тем, что дотянул время до конца урока, как и все остальные, подхватывает рюкзак и смывается. — Дим, хватит залипать, пошли уже, а то покурить не успеем, — Хованский тормошит его и тянет за руку. Прекрасное теплое начало мая. Под привычное ворчание вахтерши (куда намылились?) компания выскакивает из школы. Их встречает легкий приятный ветер, запах долгожданной весны. Эльдар с Хованским смеются над нелепыми запугиваниями учителей (которые звучали все чаще) о проваленных экзаменах. -…Она мне говорит, что я буду работать дворником. Вот ебанутая. Пальцы веером, а сама сидит в мухосранской шараге. Смысл от ее вышки, если она учит дегенератов? Хованский как всегда плюхается на лавочку и небрежно бросает на землю рюкзак. Дима в последнее время подмечает все его привычки: от того, как он держит пальцами сигарету до того, как думает над задачей. — Ты повелся на ее страшилки? — внезапно переключает свое внимание на Ларина Юра. Тот даже сначала не понимает, что обращаются к нему. — Что? Нет, конечно, — рассеянно отвечает Дима, затягиваясь. — Знаете же Соболева из 11 «Б»? — вступает в разговор Эльдар. — Так он сказал, всем дают учителя шпоры. Ларин уверен насчет своих знаний. К нему-то никогда претензий не было. Вот только от осознавания того, что Юра может уехать учиться в другой город при получение хороших баллов (что бы учителя ни говорили, дураком он не был), заставляли неприятно тянуть где-то в груди. С этими мыслями Ларин засмотрелся на то, как качается листва. Ее шелест успокаивал. Джарахов целится окурком в мусорку, но промахивается (да и хуй с ним), затем встает и смотрит на экран телефона. — Ебаный стыд. Я помчался к Коле. Скажите русичке, что мне плохо или я помер, — он вскакивает с лавочки и мчится к противоположному концу двора, дальше от школы. Ларин все медленно курит. Хованский откидывается на спинку лавочки. — Что ты там себе надумал? Рассказывай, чего грустишь. Дима рад был бы рассказать, да слова застряли комом в горле, неуместная тоска жгла сердце. Он просто помотал головой. Хованский придвигается к нему вплотную, их бедра соприкасаются. — Не знаю, над чем ты в очередной раз загнался, но все будет заебись. Мы взъебем их всех. Эти слова звучат приятнее, чем пение птиц.