Обезболивающее

Ева вваливается в машину со звуком мешка картошки и по инерции тянет на себя дверцу, чтобы её захлопнуть, гораздо дольше, чем требуется. Вжимается в жёсткое, но почти по-домашнему пахнущее кресло. Отчаянно зажмуривает глаза. Сейчас уже нелепо было бы плакать. Работа сделана, нервное напряжение позади. Хотя обычно именно в такие моменты становится очень грустно и пусто. Уже ничего не вернуть. Нил рядом молчалив, как обычно после тяжёлого случая. (После каждого случая – в «Зигмунде» просто не бывает). Розалин не нужно открывать глаза, чтобы знать – на обычно насмешливом лице сейчас нет улыбки. Только усталость. И крепко сомкнутые веки. Так, на всякий случай. Они немного сидят в темноте, тишине и сомкнутости, не открывая глаз, не поворачивая ключ зажигания. В тесных камерах черепов, замкнуты со своими собственными мыслями, страхами, переживаниями. За окном шумит ветер и шелестят листья. Может быть, пахнет скорым дождём, только в пальцах у Евы всё ещё колкий снег, а в волосах – запах еловых игл. Следы чужой жизни. Выветрятся за полчаса. Забудутся после ночи здорового сна. Жаль, что все сотрудники корпорации «Зигмунд» поголовно страдают бессонницей. Ломит виски. Розалин шумно вздыхает. Ей не хочется открывать глаза. Спокойно и тихо. Так застывает жизнь. Так на волнах укачивает Стикс. За закрытыми веками не видно, но в большом доме на холме медленно гаснут огни. Тело уже повезли в морг. Всё немеет и покрывается инеем от могильного холода. По крайней мере, до утра. В этом месте ещё пару недель даже цветам будет стыдно цвести. Впрочем, такое же случается каждый день. И даже среди клиентов фирмы «Зигмунд» - не меньше, чем несколько раз за неделю. Только привыкнуть всё равно невозможно. Между бровями Евы залегает складочка. Боль становится всё невыносимее. Не стоило так злоупотреблять кофе и бессонницей. Впрочем, времени катастрофически не хватало. Впрочем, всегда можно найти оправдания, чтобы не видеть холодных белых лиц, всплывающих из покрытой рябью тьмы под закрытыми веками. Нил рядом оживляется, пытается двигаться. Долго и незаметно смотрит на дрожащие ресницы Розалин. - Нелегко это далось сегодня, да? Молчание. Ещё одна нелепая попытка. - Запутанная история. Куда уж там Рапунцель. Да уж, в этом весь Уоттс. Каламбуры, которые никто не поймёт, - мало в мире осталось фанатов старых мультфильмов. Каламбуры практически на могиле. Ева кусает губы и отворачивается. Её шея покрыта мурашками, когда она думает об истории той старушки, которую они только что проводили в добрый путь. Нил понимает. И предпринимает по традиции успешную третью попытку. - Обезболивающее? Розалин открывает глаза. Ей становится неловко от своей по-детски беззащитной позы. Сжалась в комочек, будто и вправду вот-вот расплачется. Какая нелепость. Просто два вызова подряд складываются в слишком много бессонных ночей и осколков воспоминаний. Смуглая ладонь складывается в горсть, как у нищего попрошайки, и движется куда-то к плечу Нила. - Как ты узнал? - Ты всегда морщишься, когда болит голова. В сторону Уоттса Ева почти специально не смотрит, но она слышит шорох инструкции и треск блистера. Большая белая таблетка ложится в пальцы. Нил тянет руку вверх, включая свет – мучительное ощущение после полумрака, – и роется в рюкзаке в поисках бутылки с водой. Тёплая влага заполняет пересохшее горло Розалин, и одно это делает жизнь немного лучше. Короткая благодарность расцветает, будто кактус в пустыне после недолгого дождя. Уоттс отметает её, небрежно бросает на пол: - Не за что. Не раскисай, нам ещё до штаба добраться. Сможешь везти? Таблетка действует медленно. Болезненные толчки в черепушке пока и не думают прекращаться. Но Ева, как настоящий профессионал, переступая через неприятные ощущения, бросает, не отводя бессознательного взгляда от темноты за лобовым стеклом: - Конечно. Просто дай мне немного времени. Цепкий взгляд Нила скользит по её лицу, секущимся кончикам волос – слишком быстро, чтобы успеть смутиться, - и тоже вонзается, точно меч, в ночное небо. Там мириады звёзд. Кусочек какой-то полузабытой истории. Как бы ни хотелось (даже если бы хотелось), всех пациентов они помнить просто не в состоянии. - Хочешь поговорить об этом? Розалин тяжело усмехается, облизывает вновь пересохшие губы: - И что же я могу сказать? То, что мы снова чуть всё не запороли и премии нам в этом месяце не видать? - Но всё же кончилось хорошо. Нам повезло. - А если не повезёт в следующий раз? Они ненадолго замолкают, обдумывая варианты. Нет, не ссора. Просто обсуждение на повышенных тонах. Это всё от нервов. Ева вынимает ноги из туфель на каблуке и с наслаждением вытягивает их, шевеля пальцами. Ничего, просто стресс, скоро снова получится смеяться как ни в чём не бывало и не вспоминать. - Такая уж наша работа, - негромко замечает Уоттс. – Орёл или решка. Пан или пропал. Каждый раз лотерея. И наше счастье, что этот пасьянс складывается удачно гораздо чаще. - Ты думаешь, я не знаю? – ворчит Розалин, демонстративно хрустя костяшками. – Сейчас не время для серьёзных разговоров. Нам пора взять передышку в несколько дней, иначе одними словесными склоками дело не ограничится. - Что, дойдём до истерии и кулачных боёв? – Нил даже сейчас умудряется усмехаться. Но, заметив выражение лица Евы, поднимает руки, шутливо сдаваясь. – Ладно, ладно, твоя правда. Думаю, Роксана не откажется нас подменить. Мы же ей тогда помогли. Разговор затухает. Розалин берёт руль в ладони, проводит по чёрной, смутно поблёскивающей коже, но повернуть ключ зажигания пока не решается. Ещё несколько минут. Ещё несколько попыток не думать о том, что они не молодеют и скоро кто-то уже будет копаться в её собственных мыслях. Ладно, не очень скоро, но всё же… Что там увидят специалисты «Зигмунда»? Тоскливую, однообразную, одинокую жизнь. Никаких желаний, никаких сожалений. Нечего даже менять. От таких мыслей голова болит с новой силой, и Ева снова вздыхает, борясь с желанием упереться в руль лбом и снова закрыть глаза. Порой страшно, но куда чаще – спокойно. Там, за закрытыми веками. - Обезболивающее не помогает, - признаётся растерянно. Уоттс кладёт свою руку поверх её. - Может, всё же я поведу? Розалин хватает одного короткого взгляда на его прямо-таки неприлично бледное лицо. - Тебе ещё хуже. Ты использовал меня как предлог, чтобы попутно достать таблетки и себе, не привлекая подозрений. Что, снова упал с лестницы? Нил страдальчески морщится: - Первое правило бойцовского клуба… - Чёрт с тобой, - осознание того, что здесь есть кто-то слабее и беспомощнее, придаёт сил. А может, это просто прикосновение чужой ладони. Да, ладно, совсем без сожалений жизнь прожить всё же сложно. Но в этом конкретном Ева ни за что не признается. Вместо этого она заводит машину и ставит ногу у педали. Всё ещё в носках. К чёрту туфли. К чёрту всё. И Нила Уоттса со всеми его секретами и временами проступающей циничностью, с несмешными шутками и способностью всегда быть рядом, когда понадобится, - в первую очередь. Он усмехается: - Боевая доктор Розалин. Хотел бы я такую фигурку в свою коллекцию супергероев. - Я не буду тебя бить только потому, что тебе и так несладко. - Спасибо за понимание. Шутки отвлекают, кстати. И – ни слова о том, что их руки всё ещё вместе на руле. А лохматая голова доверчиво привалилась к смуглому плечу. Это всё только боль, следствия боли. И усталости. И одиночества. И они ведь всё равно не признают, что это помогает больше, чем обезболивающее. И время до следующего вызова, как бы ни был утомителен каждый из них, тянется просто невыносимо долго.