— Окстись, сошедший в преисподню! Услыши, троице святая, гласы молебныя, привносимые тебе в церкви о порабощенном, и богоначальным твоим светом озари душу, омраченную суетными привержении.
— Падре, да ты гонишь!
Кэссиди смотрел на Джесси со смесью непонимания и жалости во взгляде. Минутами ранее он был в кой-то мере заинтересован планами Кастера и даже не помешал связать себе руки, однако теперь все это ему порядком приелось. Сколько священников он уже лицезрел из точно такой же позы, сколько наслушался молитв и проклятий из их уст — теперь подобное нагоняло скуку. Он даже мог почувствовать себя киношным вампиром, уставшим от всего этого мирского дерьма и попыток его угандошить.
— Того моли, Госпоже, преставльшемуся рабу Твоему подати покой.
— Истории твои, брат… — Кэссиди показно откашлялся, недвусмысленно двинув бровями вверх.
Кастер не слушал его: он сосредоточенно бегал глазами по строкам крепко сбитой книжицы в кожаном переплете. Между его бровями дрожала неглубокая, но явно хранившая неподкупное решение морщинка. Вампир даже засмотрелся на нее, пропуская мимо ушей набожный лепет пастора. Было и в этой морщинке, и во всем напряжении лица что-то до уморительного трогательное. Кэссиди даже начинало казаться, что Джесси испытывает к нему подлинное участие.
— Христов глас услышав, шествовал еси во след Того заповедей, наг жития быв, отверг попечения, и вся стяжания, и имения, и братий своих, и любве матере, богоносе Паисие, един в пустынях Богови беседуя разумом, дарования принял еси, еже ми посли, в песнех поющему, отцев начальниче Паисие.
— Так, погоди-ка. Это я что ли шествовал? И куда это я, блядь, шествовал? Шествовал в царствие божье? А там будет сотня девственниц и там, не знаю, райские нектары? Че, музыка небесных сфер, а, падре?
Кастер хмуро взглянул на него. Кэссиди почувствовал неладное, но не подал виду.
— Слушай, давай ты мне отсосешь вместо этого?
Своей шуткой — явно неуместной и плоской — вампир надеялся то ли разрядить обстановку, то ли хоть как-то прервать заунывную читку Джесси. Последнее у него определенно получилось: тот остановился и на пару секунд выпал из реальности, а затем посмотрел на Кэссиди взглядом невинного агнеца. Но было в его глазах и что-то другое, от чего вампир потихоньку начал доходить до сути всего этого цирка.
В конце концов, что было за дело до какого-то случайного вампира пастырю, пускай и преданному своему делу? Почему тот во что бы то ни стало решил избавить его от проказы, вместо того, чтоб попытаться убить или, как минимум, презреть нечистого? За свою долгую жизнь Кэссиди узнал кое-что об эмоциях, что бродили по лицам, и оно — это невинное, смущенное выражение, что пробыло в глазах у Джесси какие-то секунды…
Кэссиди наблюдал за пастором с ухмылкой из-под век. Теперь он ощущал себя едва ли не хозяином ситуации; хлопочущий перед ним мужчина был уже не угрозой, а приятным бонусом его пребывания в церкви. Словно признанное божество выпятил он грудь, натянув крепко стягивающую запястья веревку.
Поймав глаза Кастера, Кэссиди довольно улыбнулся и провел языком по уголку губ.
На удивленье, действие не отозвалось смущением Джесси. Его лицо вдруг стало статично и мертво, он глядел на вампира так холодно, что тому стало не по себе: он ведь ждал для себя роли коварного искусителя, в то время как для своего неизбранного партнера — смущенной овцы, не знающей, как поступать со своими собственными ощущениями.
Воцарилась тишина. Потоки пыли в лучах солнца, что рассекали пространство церкви наискось, двигались чинно и угрожающе. Тишина была абсолютной — наверно, на километры вокруг них не было ни единой человеческой души, а все возможные звери ленились в тени вечера где-то на песке. Даже ветер, и тот предоставил их самим себе.
Вдруг Кастер бросил молитвенник в потрепанной кожаной обложке на пол. Он глухо шлепнулся о доски, и звук удара отозвался мягким эхом по стенам.
Кэссиди перестал улыбаться. Он взглянул на Кастера серьезно и заинтересованно.
Джесси медленно двинулся навстречу распятому вдоль скамьи телу; его глаза были опущены, руки сжаты в кулаки. Вампир невольно поджался, напрягая руки и сгибая ноги, втянул воздух полной грудью и откинул голову назад. Так или иначе, он не ждал от пастора ничего
вопиюще дурного — лишь тонкая рябь беспокойства прошла по поджилкам.
Подойдя вплотную к Кэссиди, Джесси не глядя на него опустился на колени рядом. Вампир напрягся: он впервые был так
близко, что в нос ударил запах его волос и сигарет, а все пространство собственной плоти рядом с чужой обдавалось теплом крепкой крови.
Кэссиди зажмурился и затаил дыхание. На его виски легли мягкие, горячие руки, и он почувствовал, как к его лицу приближается чужое.
На пару мгновений все вокруг остановилось, исчез воздух, оставив непробиваемый вакуум тишины; частицы пыли, доселе кружащие в нем, замерли и будто бы распались на атомы, ряды скамей линейно распались и превратились скорее в теоретически существующие графики на горизонтальной плоскости, свод церкви расширился, впуская под себя все пространство мира.
Джесси продолжал держать лицо Кэссиди в своих ладонях, находясь в паре миллиметров от него.
Глаза вампира были закрыты, он не смел и вздохнуть, ожидая следующего действия мужчины перед собой.
Кастер не спешил. Должно быть, он продолжал молиться, теперь — про себя, сокровенно и лично. А может, собирался с духом. Так или иначе, он просто держал чужое лицо в своих ладонях, а Кэссиди не смел шелохнуться.
Все ушло само собой; Джесси встал, отнимая руки, за коими в непроизвольной тяге потянулся вампир, и принялся развязывать узлы на чужих запястьях. Кэссиди молчал, потупив взгляд. Когда его руки были свободны, он даже не думал о том, чтобы как-либо воспользоваться полученной свободой, однако Кастер и не планировал позволить ему сделать это: суровое «
Встань», сказанное совсем не его голосом, заставило вампира подняться на ноги.
Когда Кэссиди поднялся и уже собрался задать совсем неуместный, не требующий ответа вопрос, проповедник предвосхитил его позыв новым приказом: «
Молчи». Прозвучавший все тем же неумолимым могуществом, он накрепко запер все слова в глотке вампира.
— Теперь слушай, друг мой. — Джесси глядел на него ровно, решительно, не оставляя ни единой лазейки переубеждению. — Я хочу, чтобы ты сделал кое-что важное для меня. Я знаю, тебе будет сложно поверить в это, но моей веры достаточно на двоих, и я прошу тебя только довериться мне. Пойдем со мной, — уверенно проговорил пастырь, протягивая руку скованному молчанием слушателю.
Кессиди внимательно глядел на него. Он пытался найти иную, противоположную той, что приходила на ум, траекторию предлагаемого пастором пути, но холодная решимость в глазах последнего и кое-какие знания в области способов излечения вампирской хвори оставляли лишь уповать на лучшее. Протянутую руку он не принял.
Джесси молчал. Воздух между ними раскалился напряжением. Непоколебимость одного и безвыходность положения другого делали свое дело; Кастер повел глазами и вздохнул, опуская руку. Безучастное, но крепкое «
Иди» сделало свое дело.
За дверями церкви — голодно и жарко. Кэссиди бьет животной паникой, его глаз и слух хватают сотни новых впечатлений, но вскоре на глаза и рот ложатся полосы ткани.
Кэссиди стоял, скованный голосом дара пастора, не в силах пошевелиться. Его глаза были скрыты, восприятием кичился лишь слух, угодливо оставленный в его распоряжении — должно быть, для исполнения последующих повелений. Он слышал, как подошвы чужих ботинок мягко ступали по сухому дереву крыльца, понял, что Кастер ушел за его спину. Когда же чужие руки неожиданно коснулись его боков, по груди свинцом разлилось едкое чувство. Его лишь калила та твердая, неприступная нежность, с которой другое тело прижималось к спине.
Дыхание пастора горячило и без того горящее ухо вампира. Его блаженное «
Иди, » отозвавшееся внутренним, беззвучным скрежетом сердца, обожгло ушную раковину
священным огнем, и Кэссиди пошел. Его ноги двигались через силу, не сгибаясь, потому как сам он противился чужому импульсу как мог, в то время как Джесси не отступал, по-прежнему сжимая его тело в своих объятьях и идя ровно в его шаг.
Граница света и тени неумолимо приближалась, о чем Кэссиди, в виду своей слепоты, судить не мог. Лишь интуиция и странное внутреннее ощущение, похожее на инстинкт, позволяли ему судить о близости своеобразного конца.
Когда все внутри вампира завопило, а Джесси едва заметно вздохнул, Кэссиди остановился. Ни одна сила мира, казалось, не могла заставить его переступить зловещую черту. Но тогда Джесси сжал его сильней, и ухо щекотнул
его голос,
не повелевавший, а лишь мягко зовущий с собой.
И Кэссиди шагнул, повинуясь иному — куда более сильному — дурману, и не думая ни о чем.
***
Черная одежда пастора была перемазана кровью и липкой, гнойной лимфой, что слегка дымила даже в тени. Кэссиди не открывал глаз.
Трясущимися пальцами Джесси развязал собственные узлы на затылке вампира, преодолевая сопротивление спекшейся на них крови, затем начал медленно отделять прилипшую ткань от оголившегося мяса. Когда дело было сделано, а повязка с глаз — отброшена, Джесси молча взглянул на закрытые веки и осторожно коснулся щеки, кожа на которой сплошь обуглилась, а местами и вовсе слезла.
— Кэсс, — робко позвал Кастер, в глубине души которого уже теплился страх, что ему не ответят.
Глаза медленно открылись. Вампир смотрел сквозь пастыря — не осуждающе, не зло. Безразлично и пусто. Его рот был по-прежнему стянут полосой ткани.
— Кэсс, — повторил Джесси тихо, неотрывно глядя в его глаза, — Кэсс, мне жаль.
Кэссиди медленно моргнул. В глубине его глаз мелькнула тихая, затаенная злоба, но быстро исчезла, оставляя место усталости и боли.
— Если бы я мог все исправить… — прошептал Кастер, с ужасом оглядывая изглоданное солнцем тело вампира.
Кэссиди снова закрыл глаза и медленно выдохнул. Пастырь взглянул на припечатанный к его губам кусок ткани. Спустя пару мгновений он завел руки за его голову и начал торопливо развязывать узел, что поддавался его пальцам с трудом, будто нехотя.
Вампир безразлично повел глазами перед собой. Поморщился, когда ткань начала болезненно отходить от его лица. Затем разомкнул губы и жадно вдохнул, не говоря ни слова, и снова закрыл глаза.
Джесси ласково обвел ладонью безволосую, обуглившуюся голову Кэссиди, но тот никак не отреагировал на это. Тогда пастырь молча задрал рукав своей черной рубашки и, пару раз сжав кулак, без колебаний прижал запястье к чужому рту.
Вампир распахнул глаза и посмотрел на Джесси с вопрошающим ужасом, отказом, предостережением, но встретил лишь бесстрашие и решимость — почти те же, с которыми был выгнан на солнце ранее. В состоянии, угрожающе близком к смерти, Кэссиди не мог воспротивиться жажде по горячей крови, и потому он распахнул дрожащие губы, выпуская зубы на волю.
***
— Ты еще слаб, — хрипло шептал Кэссиди в чужие губы.
— Плевать, — сбивчиво отвечал ему Кастер, трясь носом о впалую щеку.
Произошедшее между ними было куда важнее любых клятв и времени: они обменялись кровью, стали родственным организмом, раздробленным на два разных тела.
Целуя проповедника, вампир со спокойной душой отмечал, как губы того становятся все теплей. Видно, сердце все же разгорячилось его стараниями и начало гнать значительно убывшую кровь по телу еще быстрей.
— Я тебя отогрею, — бормотал Кэссиди, бережно укладывая Кастера на спину, — отогрею, вот увидишь…
Его ловкие пальцы быстро расстегивали черную рубашку, уже отбросив в сторону белоснежную колоратку с кровавыми пятнами на ней. Оголенное тело вампир принялся усердно растирать ладонями, нервно бормоча какие-то глупости между делом. Джесси слабо улыбался ему, тянул руки к стянутой новой кожей спине.
— Ты прости меня, Кэсс, — пастырь сглотнул и откинул голову.
— Заткнись уж нахуй, — ответил ему Кэссиди, хмуря брови.
— Я не того хотел.
Постепенно руки Кэссиди приостановили судорожный бег по чужой коже; на его место пришли ласковые касания, обводящие грудь, бока и плечи.
— Чего тогда?
Вампир остановился и серьезно взглянул в чужие глаза. Он и сам знал,
чего именно добивался пастырь своей выходкой — спрашивал же для того, чтобы понять его конечную цель.
Джесси приподнялся на локтях.
— Тебя. Другого тебя, — говорить отчего-то стало очень просто. Раньше, до того, как он чуть не убил
своего вампира и не отдал ему львиную долю
своей крови, Джесси бы ни за что не произнес что-либо подобное. Теперь же, после всего, говорить что угодно было легко и приятно. Даже такую чушь.
Кэссиди молчал. Он опустил глаза, словно задумавшись о чем-то важном, пока Кастер гадал, какой ответ получит на сказанное.
— Другого меня нет, — наконец ответил вампир, поднимая глаза и глядя в упор — с усталостью и далекой, темной пустотой.
— Прости меня, Кэсс, — мягко проговорил Джесси, придвигаясь ближе.
— Забей, — успел бросить вампир, прежде чем его губы столкнулись с чужими.
Кэссиди принимал открытый, честный поцелуй Кастера, в котором чудилась какая-то тихая, извиняющаяся нежность. Он снова коснулся руками груди проповедника, на что тот дрогнул и толкнулся всем телом вперед.
— Тебе не нравятся мужчины, — прервался Кэссиди, пристально взглянув на пастыря.
— А ты и не мужчина, — незамедлительно ответил Кастер, — ты вампир.
Кэссиди неиронично кивнул:
— Чего греха таить.
Столько отчаянной вины, готовности безвозмездно, с полным раскаянием подставиться вампиру было в пастыре, что Кэссиди невольно разжалобился, одаривая его нежностью своих рук и губ. Кастер все продолжал шептать прибитое «прости», но Кэссиди умело затыкал его — когда словом, когда поцелуем — и вскоре тот оставил свои попытки вывести новоиспеченного любовника на разговоры о вине. А сам вампир не со зла, но из неконтролируемой обиды не желал произносить заветные слова прощения. С другой стороны, от обиды в нем остался лишь отголосок: после того, что с ним сделал проповедник — пускай им и двигало благое намеренье — Кэссиди имел полное правило на куда более бурную реакцию.
Однако, несмотря на свое снисходительное отношение к вине Джесси, Кэссиди никак не воспрепятствовал ему, когда тот вздумал искупиться оральной лаской. Хотя, по правде говоря, был немало удивлен напором служащего церкви в данном вопросе, когда чужие губы бродили по его животу, а руки быстро расправлялись со штанами.
Вскоре Кэссиди хоть частично, но успокоился: очевидно, Кастер не имел большого опыта в деле. Пускай техника исполнения и оставляла желать лучшего, вампир млел от того, как старательно пастор насаживал свой рот на его член. Даже периодические столкновения с его зубами не портили общего впечатления — Кэссиди однозначно был удовлетворен и растроган.
Прервав Джесси, вампир серьезно посмотрел на него и, опустив руку на макушку, проговорил загробным и торжественным голосом:
— Я прощаю тебя, сын мой.
— Я делал это вовсе не за прощение, — ответил Кастер, но легкая улыбка все же промелькнула на его лице. Кэссиди с ехидством подметил, как мало все-таки нужно было
его проповеднику для успокоения совести.
— А теперь ложись и молчи, — вполголоса приказал вампир, и внутренне возликовал тому, как быстро подчинился Джесси.
***
— С боевым крещением тебя, падре! — С усмешкой в голосе воскликнул Кэссиди, закрывая глаза.
Джесси тем временем добрался до скамьи и устало упал на нее. Откинувшись на спинку он глубоко, неторопливо дышал, раскинув руки в стороны. Пастырь не думал о том, что не так уж давно в той же позе находился и Кэссиди — с привязанными к спинке скамьи руками — и выслушивал насильно заталкивыемые в его уши молитвы. Но сам вампир, едва взглянув на него, вспомнил.
Кэссиди подошел к Кастеру и взгромоздился на его колени, приближаясь к лицу и упираясь руками в плечи.
— Ну и кто кого в итоге, а? — С усмешкой прогундосил он, прежде чем накрыл чужие губы своими.
