Здесь оставлю любовь

***

Мирон видит этого странного парня в продуктовом магазине. Так нелепо и обычно, правда? Он совершенно случайно обращает внимание на яркую надпись на пальцах, на интересные узоры татуировок, которые не скрывает футболка, на почему-то недобитый рукав, на черное «Грубый парень» и неровное «сарказм». Мирон поднимает взгляд, но за темными очками глаз совсем не видно. Это огорчает. Хочется встретиться взглядом и увидеть чуть больше, но это абсолютно нетактично, поэтому Федоров не предпринимает особых попыток. Яркое «PLAYHARD», красующееся на пальцах, отпечатывается в голове, а парень теряется из виду, вроде бы навсегда, но это самое «навсегда» длится недолго. Они встречаются снова, на этот раз в час пик у метро «Достоевская». Люди вокруг спешат домой, скорее спрятаться от промозглой сырости родного Санкт-Петербурга, и только двое замерли, словно это картина из фильма. Знаете, это те самые моменты, где толпу вокруг специально ускоряют, добавляя какой-то суеты, потерянности. Мирон замечает его раньше, чем у парня ломается зажигалка, поэтому Федоров может наблюдать увлекательнейшую картину того, как молодой человек нервно, с тихим шипением и матами, пытается прикурить. Зажигалка снова подводит, и Мирон замечает, что у парня трясутся руки. Резкое движение и кусок ненавистной сейчас пластмассы оказывается на тротуаре, парень нервно вытаскивает сигарету изо рта и сдергивает темные очки, ища глазами своего сегодняшнего спасителя. Мирон же просто оказывается рядом. В следующий раз они встречаются приблизительно через неделю, на дне рождения их общей подруги. Женя носится веселая и таскает за собой Ваню, который каждый раз фыркает, нехотя здоровается с гостями и язвит при каждом удобном случае. Только самый внимательный заметит, что он нервно крутит сережки и постоянно поправляет сигарету за ухом. Мирон же старается быть в отличном расположении духа, улыбаться всем и не злоупотреблять алкоголем. Он замечает знакомые татуировки и фирменно выгибает бровь, когда рядом с ним оказываются и Женя, и «познакомься, Ваня Евстигнеев, или просто Рудбой, фотограф». Молодому человеку даже приходится снять очки, а Мирону отвернуться и сделать вид, будто он очень увлечен стаканом с соком. Разговор завязывается с немного грубого «Опять ты?» и заканчивается просьбой оставить свой номер, все идет так странно, но к концу вечеринки Ваня успокаивается, убирая подальше свои темные очки. Кстати, глаза у него голубые. Мирон замечает. А дальше все начинает вертеться слишком быстро. Ваня зовет тусить в первый же свой выходной, а Мирон соглашается, Ваня предлагает выпить, а Мирон не может отказать ему. Мирон же сдуру и по-пьяни обещает прочесть Ване стихи, и тот ловит его на слове. И вот уже через пару дней Евстигнеев звонит Федорову, требуя обещанное, а Мирон не смеет сказать «нет». Все происходит так быстро, что у Федорова кружится голова, а реальность кажется затянувшимся сном. Крыши, этажи, выставки, портвейн и посиделки до самого утра, общие интересы и обмен книгами. Мирон берет все, что приносит Ваня и меняет на свое, даже если он читал это. Он молчит, не хочет казаться выше или умнее, усмиряя свое эго. Ваня же предлагает крутые идеи для съемок, выходя из зоны комфорта, начинает снимать портреты. В основном, конечно, Мирона. Очередная вписка сближает их еще больше. Федорова накрывает панической атакой, а Ваня просто не находит ничего лучше, как вцепиться в ткань его черного худи и поцеловать, разрушив тем самым статус «лучшие друзья» и заменив его на более уютный и подходящий — «пара». Их жизнь не становится более скучной, но течет она иначе. Ваня перебирается в холодную квартиру Мирона и будто по щелчку пальца меняет ее. На стенах появляются их общие фотографии, а на холодильник Ваня лепит милые полароидные снимки. Они делают перестановку и разгребают весь хлам, который накопился в шкафах. Мирон учит Ваню готовить, а Ваня Мирона — проявлять пленку. И все правда течет слишком хорошо. Они спорят о том, куда поедут на выходных, говорят о том, что обязательно заведут кота, но породу выбрать не могут. Федоров все чаще пишет, Ваня все чаще снимает, Мирон спит крепко, а его пассия в разы меньше курит. Все идет так, как надо, как они оба хотели. У обоих есть дом, не глупая бетонная крыша над головой, являющаяся лишь частью большой и холодной многоэтажки, а уютный, родной, теплый дом. Мирон часто катает это слово на языке, будто леденец, пробует, принимает, глаза жмурит, потому что хорошо, уютно, как в детстве, потому что нравится. Потому что это их дом. Евстигнеев же часто шутит, что его приворожили, что Мирон колдун, который в первый же день украл его сердце, приворотное зелье ему в сок подлил, а Федоров лишь поддакивает, соглашается, смеется и руку кладет Ване на грудь, чувствуя как сердце бьется. «Здесь оставлю любовь», — шепчет тихо и в плечо тычется носом орлиным, всем телом ощущая их дом. Он верит, что все может быть хорошо, с каждым днем все больше открывает перед Ваней душу и отдает ему свое сердце, всего себя, целиком и полностью. Мирон дает Ване вести, хочет, правда хочет быть ведомым, надеясь, что все, как в сказках закончится хорошо. Но все заканчивается иначе. Ваня погружается в работу с головой, на фотосеты милых девочек ищет, с глазками как у куколок, таких сладеньких, хрупких. Так он Настю и находит. Все начинается с малого: легкий флирт, халявные фотосеты, случайные встречи, переписки. Все как снежный ком растет, а Настенька кошечка опытная, коготочками цепляется и тащит-тащит, все что ей нужно получить может, главное глазки сделать грустными, нижнюю губку закусить и Ваня даже заметить не успевает, как в постели с ней оказывается. А Мирон дома, пишет, переживает. Телефон звонками разрывает и понять не может, что происходит. Рвет тетради, в которых много чего написано, тянется к бутылке, хоть и обещал себе это дело оставить, ждет Ваню, а тот под утро приходит, ссылается на работу и дедлайны, отдыхает, а после снова уезжает на съемки, оставляя Мирона в квартире, которая снова начинает обрастать серой пылью. С каждым разом Ваня увозит все больше тепла. С каждым разом он все чаще прячет глаза. Фотографии медленно отклеиваются, а у Мирона сил нет их поправить, в тетрадях снова лишь листы перечеркнутые, а корзина для бумаги до отвала забита. Мирон понимает, ему объяснять не надо. Он снова встречает Ваню, замечает на шее пятно яркое и лишь выдыхает тихо «катись к черту», что звучит так надрывно, отчаянно, что у него по щекам впалым слезы катятся. Их дом разрушается, Мирон разрушается вместе с ним. Они больше не видятся. Женя между ними мечется, привозит Мирону продукты, просит пить таблетки, помогает убрать фотографии, пепел от них и пыль. Книги она заботливо в шкафы ставит, а осколки от очередной разбитой чашки выбрасывает в мусоропровод. Мало ли. Мирон много спит, почти не ест и каждые выходные приезжает в икею. За чашками, тарелками, чайниками. Все бьется. Из рук валится. Голова постоянно болит, а горло будто руки невидимые сжимают, дышать не дают. Ему больно до темноты в глазах, но каждый раз он говорит Жене тихое «спасибо» и натянуто улыбается. Женя святая. Она правда старается хоть немного помочь, обнимает Мирона, пытаясь хоть маленькую каплю тепла подарить, но сама знает, что ему нужно море. Море по имени Ваня. Его тепло, его помощь, он сам. Все это понимают, кроме Вани. У Рудбоя все замечательно. Настя все такая же кошечка, сам он все такой же фотограф, а вот снимки его стали вылизано-идеальными, такими одинаковыми, однотипными, приторными, как куколки в магазинах. Но Ваня этого не замечает. Ему эта глянцевость и идеальность не претит. Первое время он видит лишь ноготки-коготки, черты лица тонкие, губки пухлые и формы идеальные, заводится с пол-оборота, на все просьбы «да» отвечает без споров и радуется всему, что вокруг творится, лишь спустя полгода осматривается, оглядывается, иглу в сердце чувствует и осознать пытается, что натворил он. А Настенька все делает, чтобы он об этом не думал, на ушко шепчет, что у них хорошо все и надо бы свадьбу, чтобы все гремело, чтобы все официально было. И Ваня на автомате соглашается. Каждой клеточкой чувствует, вину свою, тепла ищет в руках этих худых, а найти не может, курит свои сигареты крепкие и глаза закрывает. Руку на сердце кладет и понимает, что любовь здесь была, есть и будет. Время летит быстро. Год почти. Мирон дышит чуть легче в своей пыльной квартире, стараясь отвлечься на новые книги, Ваня же задыхается в вылизанном доме, не помогает ему даже фотография. Портреты он больше не снимает, ведь почти вся карта памяти забита идеальными, приторными снимками его невесты. Насте же замечательно, она платье выбирает, гостей приглашает, Настенька счастлива, потому что добилась чего хотела. Свадьба. Пышная, красивая, чтобы все видели. А Ване тошно от этого, Ване бы помочь, приласкать, полюбить, да не то все. Женя все так же, как и раньше, мечется меж двух огней, старается обоих уберечь друг от друга, отгородить, лишь бы пожара не было, но не выходит. Про свадьбу Мирон все же узнает, от обиды и нахлынувших эмоций ему скулы сводит, но он это не покажет никому, не признает, даже себе будет врать, что это так, мышцы затекли. Лишь спросит о том, когда она будет и где. А Женя ответит. Скрыть она уже больше ничего не сможет, потому что на ее глазах разрушится Мир. День свадьбы окажется ближе, чем кто-либо думал. Федоров приглашение не получит, но все равно придет, лишь бы Ваню увидеть. Он и сам не знает, что Рудбою скажет, хочет только в последний раз в глаза эти голубые посмотреть и попрощаться нормально, чтобы о себе больше никогда не напоминать. Вокруг тает все, течет, ведь весна близко, и Мирон жмурится от солнца, которое в Питере редкость, ежится и руки в карманы прячет, мнется, с ноги на ногу переступая и ждет около ЗАГСа. И ему везет, потому что торжественной процессии и родственников еще нет, а Ваня курить выходит. В темных очках опять, достает свои Lucky Strike любимые и за зажигалкой тянется. Вот ведь ирония. Опять сломалась. Мирон ближе подходит, тянет свою и неловко надломлено улыбается, когда Ваня очки снимает. — Привет, — произносит дрогнувшим хриплым голосом и на зажигалку кивает. — Держи. Рудбой только в ответ кивает, прикуривая, и обратно ее вернуть хочет, а Федоров головой качает. — Оставь себе. Они молчат с минуту, друг на друга смотрят и оба ломаются, у обоих в голове что-то щелкает, движется. Мирону так хочется этих пальцев длинных коснуться, а Ване — губ, но они просто молчат. Никто даже шевельнуться не смеет. — Ты чего тут? — спрашивает Евстигнеев и затягивается медленно, губу после закусывая. — Да, я так, — неловко мнется старший и взгляд отводит, — Поздравить. И попрощаться. У тебя же свадьба. Женя говорила, что невеста у тебя красивая, — выдыхает Мирон и вдыхает глубоко, больно потому что, все внутри рвется, будто ткань тонкая. — Красивая. Ваня снова в глаза Федорова смотрит, пытается отыскать там что-то и не видит. Дома он там не видит. — Я скучал, — произносит Рудбой и сам чувствует, как уши краснеют. Правду говорит, которая на языке вертелась все это время, а Мирон снова головой качает, одними губами искусанными шепчет «не надо» и Ваня каждой клеточкой тела ощущает, как он все рушит. Сердце чувство странное колет, Рудбой морщится, неловко плечом ведет и снова затягивается. — Может ты и правда колдун? Приворожил меня, внушил мне, что я тебя, блять, люблю и в сердце иглу оставил? — растерянно Ваня спрашивает, повторяя то, что он раньше говорил. — Да, — вдруг отвечает Мирон со смехом, который больше похож на то, как сухие ветки ломают. — Да, Вань, колдун, но ты не бойся, — он рукой касается груди Евстигнеева, где сердце должно быть, медленно в кулак сжимает нечто неосязаемое, к себе тянет, а после растирает, как что-то реальное, превращая в пыль, после ладонь раскрывает и дует, что-то невидимое пуская по воздуху. — Я тебя приворожил, а теперь нет тут больше любви. Считай это моим подарком свадебным, — произносит он и слышит, как машина первая подъезжает. — Прощай, Вань, — выдыхает тихо и разворачивается тут же, уходит. Не оборачивается, а сам чувствует, что внутри у него ничего не осталось. До дома он добирается быстро, куртку швыряет в угол, избавляется от одежды лишней и без сил на кровать валится, пытаясь зарыться глубже в теплые одеяла и просто исчезнуть, раствориться, перестать чувствовать себя так хуево, но не выходит совсем. Он бьет кулаком в стену, губу кусает больно и зажмуривается. Желания жить не остается, появляется лишь желание уснуть поскорее. Ваня же стоит в ступоре пару секунд, после сигарету выбрасывает, очки надевает и отправляется куда-нибудь уединиться. Им выделили небольшую комнату для вещей, которая отлично подходит. Ваня фотоаппарат находит, достает его из чехла, а после вытряхивает все карты памяти, которые у него есть, меняет их, тихо матерясь и наконец нужную находит. Самую первую. Очки стягивает и на фотографии смотрит. Они не идеальные, местами смешные и глупые, но главное живые. И Ваня это нутром чувствует, он листает, рассматривает и сердце его снова удар пропускает. Мирон. Красивый, как и всегда, с блеском в глазах и улыбкой на лице, такой целый, счастливый, живой. Ваня листает дальше, медленно дышит, подмечает каждую деталь на фото и глаза прикрывает. Понимает что натворил только сейчас, осознает полностью. В груди жжет что-то, вспыхивает с новой силой и Ваня понять не может, что именно. Так он проводит ближайшие сорок минут. Просто пялится в экран своей камеры и рассматривает их старые фото, видит живой и родной блеск в глазах, а после вспоминает то, что видел совсем недавно. От этого только хуже становится. Ваню зовут и он послушно отправляется в зал, там родственники, мама, папа, родители Насти, там все. Только Мирона там нет. Ваня будто через целофановый пакет на все смотрит, не понимает, не контролирует, даже не замечает, как он оказывается у стола, где нужно «да» сказать и бумажку подписать. Вот и Настя напротив, ее очередь первая. Она говорит радостно, улыбается. А после Ваня слышит свое имя, слышит вопрос. Согласен ли он? Ваня делает глубокий вдох, смотрит по сторонам. Все ждут, ждут его ответа, а он и не знает, что сказать. Сердце жжет, воздух становится обжигающе спертым, а сам Ваня наконец понимает, чего он хочет. — Нет, — выдыхает он тихо, а после повторяет. — Нет. Отходит. В глазках кукольных непонимание читает и вдруг разворачивается и спешит к выходу. Его зовут, остановить пытаются, а Рудбой уворачивается, кричит только Жене, чтобы фотоаппарат забрала и на улицу выбегает. Домой, срочно домой. Мирона будит до ужаса громкая трель звонка, которая по мозгам бьет и сон отгоняет. Звонилку эту он разбить хочет, но с кровати все же встает. В глазок даже не смотрит. Тут чужих нет. А стоит ему на пришедшего взглянуть, как он замирает, поверить не может. Ваня дрожит весь. Неужели пешком шел? Дышит тяжело, в глаза смотрит и тяжело выдыхает. Он внутрь заходит, дверь закрывает, цепляет Мирона и к себе тянет, обнимает так крепко, так осторожно, что у Федорова крыша к хуям едет. — Прости, — в висок шепчет, дыхание все восстанавливая, чувствует, как Мирон пальцами за ткань пиджака цепляется и глаза закрывает. А Федоров поверить не может, ближе жмется, будто кот потерянный, носом, как раньше тычется в плечо и кивает, чувствуя, как все внутри оживает. — Я скучал, — произносит Рудбой. — Я тоже, — отвечает Мирон.