Путь домой

Карабкаться на гору не сложнее, чем научиться жить после этого. Мэдлин можете поверить, уж она-то знает. Яркий свет ламп заставляет её щуриться. От жёсткого офисного кресла болит спина. Новая жизнь – старая работа, всё те же правила. Только с воспоминаниями о том, что есть что-то другое. Опасные спуски, крутые подъёмы, сложные переправы. Полумрак пещер и шелест осыпающихся камней и осколков стекла. Целый мир, не тронутый щёлканьем клавиш и не слышавший важных звонков. Мир, остающийся позади всё дальше с каждым шагом лакированных туфель, натирающих ноги нещадно. Мэдлин терпит. Почему Мэдлин терпит? Что ж, она думает, что её определённой части это может даже нравится. Жить с оглядкой на неё – не так уж сложно. Немножечко меньше кофе и растянутых от долгой носки вещей. Красное вино по выходным, красивые причёски по праздникам. Мэдлин кажется, той её части это бы пришлось по душе. Этот строгий, по линеечке расчерченный мир белых воротничков и чёрных кабелей – её мир. С мыслью об этом и вставать каждое утро немного легче. Панические атаки повторяются всё реже. Мэдлин сживается. Мэдлин скучает. Не по борьбе и не по тяжести на плечах, не подумайте дурного. Просто по самой себе. Видеть её рядом, а не по ту сторону зеркала. Говорить с кем-то, кто знает тебя до последнего потаённого уголка и понимает с полуслова. Касаться и смеяться вместе. Болтать обо всём на свете. У них так мало времени было на это – до вершины и вниз, ерунда такая. Часы, минуты и мгновения. Мэдлин пристально вглядывается в лица других людей. Ищет другие части, отличные от общей картины. Ищет себя – естественно, не находит. Впрочем, как и понимания. Она всё ещё нервная и чувствительная, упрямая и трудная в общении. Рядом не так уж много людей, которые хотели бы касаться её свободно и проводить с ней каждый божий день с понедельника до понедельника. А может, проблема в ней? Мэдлин ищет не просто кого-то. Ей хорошо знаком предмет её поисков. Она боится больше никогда не увидеть и не почувствовать. Садится на скрипучую свою кровать, устало приваливается к стене. За окном закат, ну совсем землянично-алый. Под глазами – синяки, на ступнях – мозоли. Губы покусанные ещё. На голове беспорядок. В голове – тоже. Она курит, но только потому, что думает: та, другая, могла бы курить. Ей бы это нравилось. Мне бы нравилось всё то, что она делает. Давится дымом. Беззвучно кашляет. В молочном тумане в зеркале почти у самой поверхности плавает её лицо. За год Мэдлин объезжает все горы, до которых только может добраться с её тесным бюджетом. Они прекрасны и они вызов. Можно почувствовать, как кто-то ловит тебя в полёте. Но увидеть – нет, никогда. Это сводит с ума больше, чем обычно. Совершенно недопустимо. Мэдлин держит своё лицо в ладонях, сжимает пухлые щёки. Мэдлин смотрит на него украдкой, уголком глаза, силясь поймать чужое, необычное выражение. Она не может и собирает рюкзак. Ей нужно узнать и нужно найти, ей нужно достигнуть, она не умеет останавливаться, пройдя лишь половину. Шерстяной свитер царапает тело. Тео провожает её на рассвете, молчит, лишь неодобрительно цокая языком. Он, впрочем, всегда знал, что здесь что-то нечисто. Он не упрекнёт и лишь помашет ладонью, прощаясь и принимая. Сделает фото на память, будто зная, что следующий миг никогда не будет похож на прежний. И сумерки свернутся на горизонте клубком, точно новорождённый котёнок. И взглянув на старушку, живущую у подножия, Мэдлин подумает о чём-то совсем не о том. Её будет мутить от бессонницы. Тени двинутся следом за ними торжественной процессией, звеня колокольчиками птичьих голосов и покачиваясь, будто поверхность воды. Под потрёпанной одеждой почудятся очертания не женщины, но горы. Горы, оценившей верность по достоинству и гостеприимно распахнувшей своё сердце для той, кто взошёл на вершину. Впрочем, не главная награда. Куда милее (да простит голый камень с кустиками клубники тут и там) – тёмная тень, берущая за руки и смотрящая в глаза, но всё это лишь на мгновенье, между льдом и лавой. Позже, закончив, достигнув, забравшись дальше, чем кто-либо смел, они устало сядут рядом, привалившись друг к другу, тяжело дыша. Одна Мэдлин протянет другой сигарету и будет завороженно смотреть, как её половинка (практически уже вторая половинка) курит так, будто частенько занимается этим в чертогах разума. Может, от этого там так туманно? Соответствовать ожиданиям – пожалуй, её работа. Пусть даже это и будет причиной того, что она ответит на поцелуй. Губы её будут стёртым камнем, табачной горечью, гладкостью зеркала там, в богом забытом общежитии, где Мэдлин искала и никак не могла найти себя. Зачем же, глупая? Знала ведь, где оставила. И то, что настоящий дом может быть только там, где сердце. Как прагматично, как расчётливо его там оставить…. Касаться, задыхаться, улыбаться. Делать последние шаги на долгом, долгом пути домой.