ЯТЛ

Больно. Затылком об стену. Тупо. Механически. До размазанных оранжевых кругов перед глазами. Он помнил, как она смотрела на него тогда. Лёжа в его объятиях и выводя острым чёрным ноготком какие-то странные узоры на его груди. Она смотрела на него точно так же. Только вот всего лишь сидя напротив за столиком какого-то небольшого ресторанчика в одном из сотен огромных столичных торговых центров. И у него внутри что-то перевернулось от её взгляда. Год прошёл. Все несказанные вовремя слова зелёными облачками в WhatsApp. Отмеченные прочитанными. И пульсировало до сих пор красной единичкой у иконки её, кажется, издевательское, с ехидным смайликом на конце: «А что в глаза? Тебе страшно?». И снова затылком об стену, обжигая глотку дорогим виски. Сам виноват. Не надо было говорить всего того, что наговорил. Ведь она любила его. А он сломал. Растоптал. Разбил. Необдуманными словами. Собственной нерешительностью. Неужели так трудно было заткнуть внутренний голос и сказать вслух простое «Я тебя люблю»? Неужели трудно было переступить через себя? Она прекрасно знала о том, что он прячет за духов свою нерешительность. — Я люблю тебя, Костя, — её горячечное в тишине тесного гостиничного номера. А он не знал, что ответить. Ведь нет такого чувства «я тоже». Есть только большая любовь. Сам ведь так говорил. Он знал всё о её неудачных романах. О попытках заглушить. О крепких отношениях с крепким алкоголем. О том, сколько раз она перекрасила волосы. А она приходила в его сны. Не давала спать. Заставляла распахивать глаза и судорожно хватать губами воздух. Растекалась по венам ядом. Она красила волосы. Надеялась, что аммиак выест мысли о нём из подкорки. Но краска была без аммиака. Колорист берёг её волосы. А она берегла воспоминания о «Битве». О том первом, несмелом, поцелуе на набережной в Сочи. О том, как шептала «Я люблю тебя» в его полуоткрытые губы. О том, как плавилась в его руках. О том, как смотрела на него тогда, лёжа в его объятиях и выводя острым чёрным ноготком какие-то странные узоры на его груди. О «Битве», окончание которой принесло только боль и разочарование. Она была плохой девочкой. Забывала гулять с Аркашей. Мало ела (часто слышала от мамы и подруги «Соня, кушай, пожалуйста»). Ещё меньше спала. Забила на приёмы. Пропадала в барах. Сидела за стойкой в преступно-короткой юбке, закинув ногу на ногу. Изменяла горячо любимому «Апероль Шприц» с чем-то, называющимся «Я в ах@е». Говорящее название. Организм действительно был в этом самом состоянии от количества спиртного и сигарет. Не отказывалась и от заботливо предлагаемых красивыми мальчиками «Космополитенов» и «Сексов на пляже». Уезжала с теми, кто до боли под рёбрами похож на него. Шлифовала всё это «Моет Шандон» из горла, закинув ноги на торпеду. И твёрдо знала, что домой сегодня не попадёт. Смотрела в потолок, пока похожие на него ласкали языком нежное между бёдер, коля щетиной тонкую кожу на внутренней стороне. Искусно симулировала оргазмы. Убегала, едва рассветало. Оставляла на память след помады на зеркале в ванной. Пока в один далеко не прекрасный вечер её не остановили. Просто вырвали из объятий очередного бородатого мачо, руки которого уже удобно разместились в задних карманах её суперобтягивающих «Ливайс». — Егорова, ты идиотка! — злобное, но родное. — Лё-о-оша! — радостная улыбка. — А что ты тут делаешь? — Слежу за тем, чтобы ты глупостей не натворила! Заднее сидение огромного чёрного внедорожника. Холодный отрезвляющий душ. Тёплое одеяло. А утром откровения как из рога изобилия. И Похабов тонет в их потоке. А у неё гудит голова. Но она помнит, как прежде чем уснуть, прошептала пересохшими губами: «Спасибо». И все так похожие на него сменились одним. Совсем на него не похожим. Но она не смотрела на него так, лёжа в его объятиях и выводя острым чёрным ноготком какие-то странные узоры на его груди. И он знал, что никогда не сможет занять в её сердце его место. Не держал. Знал, что уйдёт когда-нибудь. Может, когда надоест. Может, когда простит. Если простит. Она была не первой такой, чьи душевные раны он латал. Не так давно в его доме был слышен милый прибалтийский акцент, а приправой к еде служили рыжие волосы его обладательницы. Не зря их с Соней все сравнивали. Вот и тут совпало. Плохая девочка снова стала хорошей. Со временем. Перестала ходить по барам. Снова начала вести приёмы. Не забывала гулять с Аркашей и покупать ему корм. Не любя полумер, бросила курить. Резко. Заменила «Апероль» на свежевыжатый морковный со сливками. Поправилась на пару килограммов. Отрастила волосы. Стала совсем другой. Но только внешне. Они столкнулись у входа в парк. Оба шли на ту самую поляну, которая когда-то заставила их познакомиться. Всё, как и тогда. Залитая солнцем аллея. Скачущие галки. Редкие прохожие. Вторник. А Соня ненавидела вторники. Он просто закинул её в свою машину. Как куклу на заднее. Повёз куда-то, несмотря на все протесты. Хотел поговорить. А ей, вроде, и не нужно уже было. Убила в себе всё, что было. Литрами алкоголя и сигаретным дымом вытравила. Да только взгляд выдаёт. Он пытается что-то объяснить. Извиниться. Она прерывает резким «Не надо». Больно под рёбрами слева становится. И глаза в глаза. Не моргая. Пока больно не станет. Слёзы щиплют. И одинокая скатывается по щеке. И в ней вся та боль, что она так долго пыталась заглушить. Не тем глушила. И этот взгляд… Мокрые, как покрытая росой трава. Она никогда не побеждала в гляделки. Но всегда смотрела так, что у него всё внутри переворачивалось. И сейчас перевернулось. Он понял. Всё понял. А она простила. Он бы не смог так. И он садится рядом. Обнимает, крепко прижимая к себе. Шепчет что-то на ухо. Она улыбается. Ему больше не страшно. Но неужели для того, чтобы прийти к этому, нужен был год? Столько времени потеряно зря. Навёрстывать и навёрстывать. Он заказывает для неё её любимое какао с маршмеллоу из детского меню. И твёрдо знает, что ночью, в тусклом свете ночника, она снова будет смотреть на него так же, как и несколько минут назад, задумчиво выводя острым чёрным ноготком какие-то странные узоры на его груди, а он ещё не раз за сегодня скажет ей «Я люблю тебя, Соня».