Визит

Автомобилей на стоянке было немного, но я все равно чуть было не въехала в видавший виды грязно-зеленый минивэн. За столько лет я так и не научилась толком водить машину. Не знаю, в чем тут дело; иногда препятствия вырастают как будто из-под земли, и я только и успеваю, что изумленно вытаращиться и резко крутануть руль. Припарковавшись, я сверилась с картой; судя по всему, это действительно здесь. И снова почувствовала укол совести, но тут же постаралась его подавить. Что было, то было, сказала я себе. Прошлого не изменишь. Я приехала сюда в первый раз после маминой смерти. А до этого бывала в этом месте всего пару раз. Пеклась о Сванте в основном мама: часто навещала его, звонила по телефону, присылала открытки, сладости, мягкие игрушки. Мне кажется, она до конца жизни винила себя за то, что упустила его. Не обращала внимание на тревожные звоночки, видела в них обычные детские причуды. Фантазии. Между прочим, эти причуды стоили мне первого сексуального опыта (и чуть было не оставили меня заикой). Вообразите: вам пятнадцать лет, родителей нет дома, вы обжимаетесь с красивым мальчиком в запертой на ключ гостиной. По небу плывет круглая луна, воздух благоухает сиренью - романтика! Паренек переходит к решительным действиям, вы украдкой бросаете взгляд на часы и понимаете, что у вас в расположении ещё достаточно времени... расслабляетесь и отдаетесь течению... И тут врывается истошно вопящая фигурка, закутанная в одеяло и размахивающая карманным фонариком. Ваш парень в ужасе, вы готовы сгореть на месте от стыда, вечер безнадёжно испорчен. Думаю, вы понимаете, почему я не горела желанием видеться с братом. Тем более в нынешнем его состоянии. И все же иногда меня грызла совесть. За то, что я совсем его забросила. Всё-таки родная кровь. Да ещё в таком положении. Боссе ездил в больницу чаще; обычно я узнавала новости если не от мамы, то именно от него. Как правило, ничего особенно интересного: Малышу выписали новые медикаменты, Малыш переболел гриппом, у Малыша энурез, ну надо же, Малыша и его соседей по палате вывозили к близлежащему озеру на пикник. (Для Боссе Сванте так и остался на всю жизнь Малышом). Больница располагалась в приземистом, вытянутом в длину бетонном здании, чем-то похожем на кубик "Лего" - только безрадостного-серого цвета. Небо сегодня было примерно того же оттенка, с южной стороны клубились чернильно-синие тучи. Вокруг больницы раскинулась пустошь, поросшая чахлыми травами, вдалеке виднелся маленький городок. Это ужасно одинокое место, пронеслось у меня в голове. Но затем я поправила себя: это все из-за погоды, должно быть, в ясные дни, весной или в начале лета, здесь прелестно. Внутри и правда было веселее: стены выкрашены в яркие цвета, мебель обита веселенькой тканью в цветочек. Симпатичная медсестра за стойкой регистрации объяснила мне, как пройти в комнату для посетителей. - Он сейчас на трудотерапии, - сообщила она, заглянув в толстую тетрадь в клеенчатой обложке, - вам придётся подождать минут пятнадцать. Там есть чай, кофе, печенье. Я сидела на слегка продавленном диване (все та же цветочная обивка) и потягивала безвкусный чай, когда появился Сванте. Я не сразу его узнала. Одет в нелепый больничный халат (крупный красный горошек на синем фоне), грязно-русые космы неровно отросли - очевидно, стригли их здесь кое-как. Он стоял понурившись, опустив плечи и голову, но выражение его лица не было печальным - оно было безразличным. Остановился посреди комнаты и застыл. Как будто так оно и надо. Я почувствовала, что совершенно не знаю, с чего начать. Узнал меня Сванте или нет, не знаю, но он явно не горел желанием инициировать разговор. - Сванте, это же я, Бетан! - меня саму передернуло от того, насколько фальшиво звучал мой голос. Дородная индийская дама с щупленьким мужем - единственные посетители, кроме меня, - недовольно оглянулись. Я неловко подалась брату навстречу, похлопала его по плечу. - Как поживаешь? Чем вы занимаетесь на трудотерапии? Сванте чуть поднял голову и открыл рот. - Шьем, - хрипло изрёк он. И снова замолчал. - А что вы шьёте, расскажи? - уцепилась за ниточку я. - Тебе нравится трудотерапия? Он едва заметно дернулся - пожал плечами. - Как вообще у тебя дела? Славная больница, правда? Тебе нравятся медсестры? Как вас тут кормят, хорошо? - (Качество чая в приёмной говорило об обратном). Сванте слегка качнул головой, что-то пробормотал. - Ещё строгаем, - сказал он. - Что, прости?.. - Строгаем. На трудотерапии. В комнату для свиданий вышла смуглая черноволосая девушка; окинув комнату взглядом, она направилась прямо к родителям, на губах расцвела улыбка. Её движения были одновременно живыми и какими-то заторможенными, как будто под водой или во сне. Сванте по-прежнему стоял на месте, не меняя позы. - Гончарный круг есть. Он сломанный. На нем нельзя лепить горшки. - И все равно трудотерапия - это замечательно! - заверила я, чувствуя, как по спине ползет холодок. - А как твое самочувствие? Он снова пожал плечами. - Просто, - произнёс он. Мне стало страшно. Сванте всегда был тихим ребенком, но он никогда не был таким. Когда он "озорничал", как называла это мама, в его глазах загорались зловещие огоньки, его тело словно распирало от неведомо откуда бьющей энергии - он крушил мамины вазы, раскачивался на люстре, измышлял невероятно изощренные и часто злые розыгрыши; родители забили тревогу, когда его пришлось снимать с крыши с помощью пожарной машины. (Вскоре он снова попытался выбраться на крышу - уж не затем ли, чтобы броситься вниз?) Глядя на теперешнего Сванте, невозможно было вообразить, что он когда-то был способен на такое. Мне никак не удавалось его расшевелить; он отвечал односложно, редко и невпопад, а большей частью просто стоял на месте, не меняя положения и глядя на меня. Казалось, что я разговариваю с мертвецом. И тогда я произнесла запретное имя. - Карлсон тебя больше не беспокоит? Упоминать Карлсона ни в коем случае было нельзя, Карлсон - это было слово-табу. Карлсоном звали детскую галлюцинацию Сванте, его невидимого компаньона, который подбивал его на разные пакости (и, в том числе, прогулки по крышам). Во время первой своей госпитализации Сванте страшно вопил и рвался на волю, он был убеждён, что Карлсону угрожают некие "злые телевизионщики". Мысль о том, что Карлсона не существует, казалась ему чрезвычайно оскорбительной; если кто-то заговаривал об этом, Сванте мгновенно впадал в истерику. За Карлсона он готов был биться насмерть. Но медики и медикаменты делали своё дело. Как мне рассказывали, с годами Сванте упоминал Карлсона все реже и, наконец, как будто совсем забыл о нем. Врачи, тем не менее, предупреждали, что не стоит ворошить осиное гнездо: сейчас все спокойно, но если кто-то напомнит Сванте о Карлсоне, это может спровоцировать рецидив. Не знаю, чего я хотела этим добиться. Может быть, я ждала, что Сванте запрыгнет на люстру (но здесь не было люстр), впадет в бешенство, погрузится в оживленный разговор если не со мной, то со своим воображаемым другом... что угодно, лишь бы растормошить его, вдохнуть жизнь в это серое, одеревеневшее тело. На мгновение в глазах Малыша зажглась искра узнавания - но и только. - Нет, - просто сказал он. Мой визит подходил к концу. Я оставила Сванте богатую передачу - сладости, фрукты, всякие приятные мелочи; теперь я, правда, сомневалась, что хоть что-то из этого способно доставить ему удовольствие. Коротко переговорила с его лечащим врачом - как проходит курс лечения? нет ли каких-то пожеланий, ничего необходимого не нужно подвезти? Уходя, я видела, как Сванте плетется следом за доктором, шаркая ногами. На западе тучи расступились, золотое предзакатное солнце слепило мне глаза. Небо громоздило надо мной свои воздушные замки. Я обалдело всматривалась в них, завороженная их невообразимыми формами. Трасса сияла, будто осыпанная блестками. Вдруг машина подскочила над асфальтом, будто споткнувшись обо что-то; оглянувшись (хотя могла бы посмотреть в зеркало заднего вида!), я увидела распластавшегося на дороге пса. Я поехала быстрее (снова чуть не врезавшись в ограждение на повороте). Перед тем, как подняться к себе, я зашла в пекарню на первом этаже. Булочки с корицей здесь были точь-в-точь такие, как пекла мама, сочащиеся расплавленным сахаром, такие мягкие, что из них можно было лепить (я вспомнила Сванте и его сломанный гончарный круг). После ослепительного сияния трассы подъезд казался странно сумрачным, тихим и прохладным. Мои шаги гулко отдавались эхом, пакет с булочками, горячий, намокший и промасленный, неожиданно громко хрустел при каждом движении. Зайдя в квартиру, я направилась на кухню сварить себе кофе. Я чувствовала, что очень устала. Дом благоухал сливочным маслом и корицей, я шла, отбрасывая ногой попадавшиеся на пути вещи - разбросанную одежду, пустые пакеты, коробки с каким-то барахлом. Наливая кофе, я старалась не смотреть на кухонную стену. Думала: я наверняка знаю, что там, и наверняка испорчу себе настроение. Снова. И все равно не удержалась, как оно обычно и бывает. Внутри меня что-то закружилось и сверкнуло - как будто полоснуло по некоему внутреннему зрению, я снова вспомнила сияние трассы, - я потрясла головой, крепко взялась за поднос с чашкой и кофейником, подняла голову и двинулась прочь из кухни, строгим, ровным шагом, стараясь унять это ощущение, будто земля уходит у меня из-под ног. Сегодня надпись была такая: В МИРЕ ЗКАЗОК ТОЖИ ЛЮБИ БУЛОЧКЫ ГНУМ