Лорд

      — Лорд Люциус Малфой с женой — Нарциссой Малфой и наследником — Драко Малфоем! — громко известили об их прибытии большой толпе, собранной сегодня в большом банкетном зале Министерства Магии.       Они слегка поклонились толпе, что собралась уже в зале и неспешно, чинно зашагали вперед.       Начищенный до состояния зеркала пол звонко отстукивал их четкие шаги, придавая каждому их телодвижению особый шарм и роскошь. Наверное многие хотели бы уметь как они, Малфои - затмевать уверенностью уже походкой.       Да, им хлопали, натягивая на лица фальшивые улыбки. Громко приветствовали, наказывая дочерям делать книксены, а сыновьям — сделать неглубокий поклон. Охали и ахали, нарочито громко восхищаясь красотой Нарциссы, льстиво хваля ее наряд. Умилялись, глядя младшему Малфою в холодные, совсем не миловидные, серо-голубые глаза, на его платиновые кудри и тонкие губы, скривленные в ироничной улыбке.       Всё это до боли врезалось в сознание и совсем осточертело ему, но Люциус раз за разом, вот уже почти двадцать один год неизменно улыбался — почти искренне, как могло показаться, жал руки тем, к кому мечтал бы никогда не прикасаться и целовал руки, обворожительно улыбаясь.       Он знал, что всё вокруг — фальш. Что через несколько мгновений прозвучит новая, известная и древняя фамилия и публика опять будет хлопать. Уже не ему — но также бурно, а может даже и активнее, если те будут побогаче. Будут снова плясать и ставить свой однообразный спектакль вплоть до окончания этого сборища по ошибке названным Рождественским Банкетом. Уже не было поверх глаз розовых очков, которые ошибочно заставляли его верить в правдивость происходящего.       Малфои — ведь довольно-таки богатый и древний род и одной их славы вполне достаточно, чтобы им рукоплескали. Настолько, что Люциус вполне мог считать, что это само собой предполагающаяся вещь. Впрочем, ошибкой он это не считал, несмотря на все ошибки, совершенные им по многу раз…       Господа, разодетые в шикарные костюмы припускают сейчас при общении с ним почти искренние нотки уважения во взгляде. Уже никто больше не воспринимает его мальчишкой — теперь он гордый Лорд, достойный подобающего обращения. И никто ведь совсем не вспомнит Люциусу сейчас, как всё выглядело совсем недавно, тогда, когда он только-только принял титул своего отца и стоял у порога ко входу во взрослую жизнь.       Люциус слегка мотает головой, будто пытаясь выветрить из головы ненавистные мысли, но они все равно находят его. Ему как наяву чудятся миражи прошедших дней, заставляя заново переживать все то, что он предпочел бы никогда не повторять.       — Дорогая, я сейчас, — найдя удобное место, он устроил жену с ребенком около других дам и напоследок улыбнувшись Нарциссе, неспешно повернулся, плаваюче продвигаясь к особо значимым сегодня фигурам…       Душевные страдания — не повод рушить поставленные планы.       Каждый шаг раздавался болью в ужасно пульсирующей голове — это то ли вправду от мыслей, а то ли от пьяной ночи и переставшего в нужной мере работать отрезвителя. Но он идет вперед, по пути не забывая кивать встречным, ловить и возвращать взгляды.       Каждый шаг все явнее и явнее заставляет его вспомнить — эта ель, установленная в центре зала, эти бокалы с вином в руках у господ. Он отчаянно цепляется за грань реальности, но…       Ему все же чудится мальчик с длинными, небрежно уложенными платиновыми волосами. Он что-то с улыбкой говорит у стола, гордо приподняв бокал с темно-бордовой жидкостью. И чему тот мальчик радовался, то на сегодняшний день Люциус проклинал.       Это тоже был Малфой, тогда еще наследник — блистательный, харизматичный и остроумный. Ученик шестого курса школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, любимчик декана, один из популярнейших мальчишек-старшеклассников и просто обворожительный стервец, просто забавы ради завоевывающий себе все новые и новые женские сердца.       Люциус не знает, почему когда вспоминает эту историю, ему так надобно начать ее именно здесь — с радостных лиц однокурсников и громких слов пожелания на новый год. С ярких свечей ели, и наблюдения самого главного атрибута Йоля — зимнего солнцестояния. Да, это одно из самых ярких воспоминаний Малфоя.       — И пусть ваши лица никогда не теряют своего главного украшения — улыбки, дамы, — льстиво закончив тост, он призвал всех поднять свои бокалы и осушить их до самого дна.       Мужчина не помнит, но, кажется, именно тогда он начал напиваться…       Чего только не взбредет в голову пьяным подросткам? Конечно — постель, страсть и похоть. Втянувшись в водоворот ощущений, Люциус тоже кинулся тогда к грешным действам.       — Люци, — ласково называл его Ривьен, утыкаясь своим крючковатым носом ему в шею, — Ты был просто прекрасен.       Наверное, Ривьен тоже был прихотью избалованного мальчика — назло всем воздыхательницам начать встречаться с парнем казалось тогда просто очаровательной идеей. Он без доли погрешностей верно определил, что слух о необычных отношениях молодого наследника и полукровки-бастарда древнего Рода быстро распространяться.       Жил тогда Малфой на всю катушку — свои проколы покрывал толстым кошельком отца, ничего не стеснялся и старался стеснять всех окружающих. Сейчас всё то выглядит до ужасного нелепым, но тогда… Тогда все было по-крупному.       Именно в тот период он наконец-то почувствовал себя взрослым. Множественные запреты отца стерлись в пыль, когда он наконец вошел в возраст совершеннолетия в свой семнадцатый день рождения. Возвращался он тогда в родной Мэнор уже полноценным членом общества.       И это было… фундаментально.       Однако Род есть Род — жизнь разделить ему было суждено именно с женщиной. Позже, после окончания шестого курса, на каникулах, отец именно об этом ему и сообщил:       — Очаровательная девушка, — одним словом представил ее отец, после долгого отбора окончательно остановившись на своем выборе, — Вот, — в руки Люциусу скользнула колдография — хрупкая блондинка, спокойно тянувшая рот в слабой улыбке. — Помолвка состоится через неделю.       Она и вправду была красавицей — стройной, с красивым высоким голосом. Соблюдая все приличия, она ему лишь скромно улыбалась и разрешала касаться лишь своих кистей. Имя ее было сладкое, цветочное — Нарцисса, хоть Люциус уже тогда знал, что это лишь обманка.       Сейчас уже непонятно, что тогда так не понравилось Люциусу в своем положении, но ясно одно — эта задумка пугала его неизбежностью.       Люциус потом долго наблюдал за ней — исподтишка, совсем незаметно, как ему тогда казалось. Поначалу он к ней просто привыкал — к ее существованию, к ее внешности, голосу. А потом отвыкал, абстрагировался, посчитав, что слишком рано начинает беспокоится о таких вещах.       Она была неприступна: словно ледяная, Снежная королева. Люциус смотрел на нее и не мог отвести взгляда: настолько она была притягательна. Однако он и мысли не мог допустить, чтобы творить с этой ледяной фигурой что-нибудь непотребное… И это его до жути бесило.       В то время его жизнь не отличалась чем-либо особо ярким: вечные пьянки с изнывающими от скуки приятелями, шумные гулянки, долгие ночи с Ривьеном. Он радовался всему этому, тогда считая, что наконец стал взрослым — ему стали доступны все радости взрослой жизни. Конечно, он разбавлял эти действа обучением экономике, фехтованию и подобным учениям, но основной поток все же состоял во «взрослых» развлечениях.       От этого еще более бесило отношение к нему отца. Непонимание с каждым разговором с ним лишь росло, отчего Люциус невольно начал избегать с ним встреч. Да, ребяческий поступок, однако… он был и это делал — нет надобности отрицать это.       — Когда ты, наконец, вырастешь?! Уже отвратительно смотреть на твое ребячество… — раз за разом ругался он, заставляя Люциуса гореть буквально от мыслей, рвущих его изнутри.       Глупое сердце бунтовало, разгоняя горячую кровь по непозволительно молодому телу, заставляя его раз за разом совершать всякие глупости.       Он хотел, чтобы отец увидел… Понял!       Люциус без стеснения приводил в дом Ривьена и прямо на глазах отца его спешно раздевал, будто не желая дожидаться, сгорая от вожделения. Громко стонал, заставляя его извиваться под собой. Потом приводил друзей и напивался со всеми ними, распевая громко безвкусные песни и ругая политиков. В пьяном пылу даже догадывался обсуждать новые проекты. Получалось, вкладывался в разные вроде бы перспективные дела юных предпринимателей.       Да, именно так он ощущал взрослую жизнь — считал, что отец просто неправильно живет. Ему тогда казалось, что у его Рода уже есть достаточно всего: положения, денег, связей и им достаточно было припеваючи жить. Считал, что отец был настолько глуп, что не видел этого простого выхода. «Зачем он неизменно рядится в деловой костюм и раз за разом идет что-то решать? Разве ему не хватало того, что есть? Зачем ему больше?». Вопросов глупее, конечно, не придумаешь, однако тогда они его все же не шутку мучили.       Но неизменно со всем этим он хотел и признания. Чтобы отец показал все же, что у него находится в сером дипломате и что они обсуждали на очередном собрании «Вальпургиевых рыцарей», политической компании новой фигуры — Лорда Воландеморта.       Наследник Малфой рвался показать, доказать, что он вырос. Что он уже давно не тот ребенок, что тайком подкрадывался в кабинет отца, чтобы в одиночестве роскоши любоваться интересными артефактами в Родовой библиотеке. Но Абраксас Малфой, как заведенный, не уставал повторять одну истину из раза в раз, будто надеясь, что Люциус поймет.       — Я пошел, — именно таким было их прощание, когда Люциус, захватив друзей, решил провести Рождественские каникулы в Мэноре, находящемся в солнечной Италии.       Это было уже следующее рождество — седьмого курса, его последнего.       Честно, он мало что мог сказать о тех каникулах, но когда он вернулся, то отец в поместье отсутствовал. Тогда молодой он спокойно отправился обратно на учебу, еще даже не подозревая о том, что отца он видел, возможно, даже в последний раз.       В следующий раз он вернулся в Поместье уже выпускником. В тихое и до ужаса пустое поместье. Затхлое, грязное — будто бы в нем уже долго никто не жил.       Испуганных, почти что умирающих домовиков он обнаружил на кухне, а отца… Отца он нашел в своей постели.       — Отец? — слегка обеспокоенно спросил он и подойдя поближе, потряс его за плечо, — Отец! — уже тогда где-то на задворках сознания начали появляться странные мысли… Не самые радужные. О, как бы хотел Люциус от них отмахнуться — сказать, мол, почудилось, привиделось. Только мутные глаза, совсем не лучившиеся жизнью, не позволяли думать об обратном, — Папа? — на грани истерики завопил он, — Папа! — он в приступе истерики начал трясти его сильнее, до хруста сжав ладони на широких плечах отца. Но поняв, что ничего из этого не выходит, отошел и с полубезумным взглядом сверля бездыханное тело отца, закричал:       — Динки!       Лопоухое существо примчалось в ту же секунду, до отвратительного вежливо лепеча:       — Да, хозяин, сэр, Динки слушает.       — Колдомедика. Быстро! — жестко прервал его Люциус, медленно отходя от кровати старшего Малфоя. А потом домовик снова исчез.       Колдомедик ничего успокающего не сказал. Констатировал смерть и с угрюмым лицом принеся соболезнования, аппарировал вместе с Люциусом в Министерство, дабы получить бумаги о смерти Абраксаса Малфоя.       Тогда он снова пил. Но не от веселья, конечно же нет. Он плакал, в пьяном бреду сожалея обо всем подряд. Как девочка, не скрываясь. Он знал, что отец ему бы за это по головке не погладил, но рыдал.       Люциус с детства его любил и старший Малфой всегда отвечал ему взаимностью. Его баловали, давали, все, что он просил и никогда он не слышал слова «нет». С возрастом не многое поменялось, но вот Люциус почему-то перестал видеть за отцом тот авторитет, который так долго заставлял его кусать язык, прежде чем сказать или сделать нечто… такое. Чем взрослее Люциус становился, тем более отец казался чем-то… чем-то эфемерным. С началом обучения в Хогвартсе они совсем отдалились, но чего уж таить — отец о нем никогда не забывал. Из самых сложных его проблем его неизменно вытаскивали, да, с нотациями, причитаниями и ворчанием, но он все же всегда чувствовал за собой его крепкую спину.       А теперь… теперь этого не было. Люциус чувствовал пугающую пустоту в груди — будто-бы у него украли какой-то очень важный орган и от крепких объятий смерти его отделяла лишь тонкая грань.       Люциус чувствовал удушающее чувство вины. Он извинялся у стен, воздуха и неба, представляя на их месте своего отца, но ничего, Мордред побери, не изменялось. Пустота так и осталась внутри него, будто бы поселившись там навеки.       Это его опять бесило. Он рвал, кусал все вокруг, ломал мебель, посуду — будто-бы мебель была виновата в том, что он был таким дурнем.       Наверное, не выходил он из своей комнаты с месяц. Ел, что принесет домовик, молча глядел в окно и судорожно дышал после каждой своей истерики. У него совсем не было цели жить — учеба была закончена, далее учится он был не намерен, а все друзья, решили наоборот. Он был одинок… Хотя, был Ривьен. Но и он после того, как Люциус его прогнал однажды еще находясь в смешанных чувствах, приходить он боялся.       Наверное, Люциус мог бы лежать так и дальше, давясь слезами и гневом, злостью самого на себя, отчаяньем, но…       Однажды ему пришлось все же явиться в банк — еды в Мэноре больше не было, а наличных денег и вовсе. Кем бы он не был и чего бы там себе не думал, умирать столь глупым способом Люциус не хотел. Там-то его и взял в оборот поверенный их рода — описал и прописал, что Люциус совсем запустил дела рода и некоторые их иностранные партнеры даже урвали с ними связь. Эта новость была странной. Раньше Люциус никогда не мог бы подумать, что его отцу приходилось работать со стольким количеством бумаги.       Наверное, тогда он наконец ощутил что-то помимо боли и сожаления. Что-то теплое. Дело отца. Он крепко ухватился за это и во весь рост забрался в дела рода. Постепенно пустота начала уходить.       Но иногда его все же мучили мысли о том, почему отец так и не соизволил поделиться своей тяжелой новостью с единственным сыном. Эти глупые вопросы заставляли опять пить, идти в бордели за покупной похотью и снова пить — так молодой Лорд Малфой заглушал свою боль.       Это потом оказалось, что отец специально запретил домовикам сообщать ему о своей смерти. Что был болен очень долго и просто не находил в себе сил рассказать об этом сыну. Да и не хотел, чтобы он заразился сам — Драконья оспа была крайне заразной болезнью.       Постепенно Люциус все больше и больше погружался во взрослый мир — ему пришлось учиться выживать. При отце все было легче, а теперь все их партнеры ни с того, ни с сего решили, что могут ставить свои условия молодому Лорду.       И все они хотели от него одного — урвать у глупого молодого мальчонки побольше денег. О, как же это выводило его из себя. Настолько, что он поначалу даже не замечал, как незаметно перекладывал из своего кармана деньги в чужие. Как же он был самоуверен…       Но постепенно, как ему тогда хотелось верить, все налаживалось, хоть с другой стороны ему и становилось все труднее. С каждым днем он открывал для себя все новые и новые аспекты, которые не замечал раньше.       Ему начало видеться всё — обширная работа, которую проделал его отец. Раньше он не представлял, как же отец справлялся со всем этим один — Люциус буквально рвался между делами рода, членством в политической партии Лорда и сном.       И с каждым днем этот вопрос становился все важнее, все осязаемее и тяжелее. Как же он раньше об этом не подозревал?       Вся ноша повалилась тогда еще на его, хрупкие, совсем еще не видавшие ничего сложнее неприступной девы, плечи. Да и воду мутили тогда политики… Что невольно в водоворот упал и сам Люциус.       Темный Лорд на деле, вообще-то, был не таким-уж плохим человеком, как поговаривали. По крайней мере, на тот момент, когда умер Абраксас Малфой он оставался политиком — гибким, только набирающим последователей, амбициозным и до жути продуманным. И, несмотря на все надежды отца, Лорд Волан-де-Морт не дал Люциусу место в своих приближенных из Вальпургиевых рыцарей. Это потом все поменялось… Политические лозунги стали меняться реками крови, чистые костюмы и аккуратные дипломаты — серебристыми масками с плащами и называются они стали вместо благородных рыцарей Пожирателями Смерти.       Только тогда еще несмышленому и глупому уже Лорду Малфою, как и другим, сотням его последователей не оставалось никакого другого выхода, как послушаться, безропотно следуя за безумным хозяином, по-глупости которому они поклонились, подставляя плечи под проклятое рабское клеймо.       Тот день, когда он принял эту глупую печать на левое плечо Люциус помнит как вчера.       Помнит свою слепую радость, трепет… Дурак. Тогда еще девятнадцатилетнему ему только начало казаться, что все в его жизни наладилось — не за горами была свадьба, да и первые дела с производством и прочими делами Рода он управился, и вот сам Темный Лорд, что ранее лишь редко прибегал к его помощи, предлагал ему честь стать своим последователем. Это было… волнительно.       Именно это было тем, что Люциус бесконечно ненавидел в себе, то, что он хотел бы стереть, выдрать из истории своей жизни. Но, увы, проблемы так легко решения не находят.       Годы под служением Волдеморта были самыми ужасными в его жизни. Ему даже приходилось скрывать факт своей женитьбы до определенного времени, чтобы Лорд не забрал в пламя войны и его супругу. Нет, Нарциссу Люциус все же полюбить не смог и не то, чтобы он за неё настолько боялся… как бы плохо и отвратительно это не звучало. Снежная королева ею и осталась — подарком и волей отца. Но род есть род, да и вряд ли Блэки смогли бы простить ему этой оплошности, поэтому он берег ее.       Сейчас все это казалось чем-то далеким…       Ему пришлось медленно отказатся от всего: друзей, когда на них совсем не оставалось времени, шумных гулянок, когда на них не остовалось никаких сил. Просто всё это медленно пропало из его жизни, уступая место более другим вещам. Да, поначалу он и чувствовал себя обделённым, лишенным чего-то по определению важного, но с течением времени он все же смог понять, что все то было бесполезным.       В жизни ценилось не это — весело ли ты проводишь время, сколько бесполезных друзей у тебя есть и как много ты можешь в себя влить и не приняв отрезвляющего, сходить на пары. Совсем не это. Люциус тогда наконец смог понять, что ему хотел донести отец — нужно быть твердым, смотреть и видеть все далеко, планировать наперед и стараться всё переворачивать на свою пользу — другие ведь, не стесняясь пытались, разве ему нельзя? Он понял, что деньги — не бесконечны и ради сохранения высокого статуса своим потомкам он должен работать словно белка в колесе — крутиться, работать.       Он наконец-то повзрослел. Перестал быть мечтательным ребенком или инфантильным подростком — Люциус стал мужчиной.       Однако сердце глупым быть не переставало — оно билось в порывах вновь учуять сердцебиение Ривьена, ошибочно считая, что влюбилось. Но Люциус прекрасно понимал, что оно ошибается. Любви — нет, как и дружбы.       — Прости, — тяжело вздохнув, начал Люциус, тогда, облокатившись на тяжелый дубовый стол, — Но… Нам пора все это прекратить. Я ошибся.       — Люци? — улыбнулся ему Ривьен, восприняв все в шутку.       Это был его шанс — но Люциус им не воспользовался. Он сделал свой выбор и подкрепил его следующими словами:       — Лорд Люциус Малфой, мистер Эваль.       Он смотрел в его полные слез глаза и продолжал, сдерживая свои эмоции, пытаясь сохранять в голосе должную сталь и твердость.       — Ну хватит… Люц, мы же решили — это ничего не меняет, — пытался он       — Я хотел бы обсудить с вами оплату ваших услуг… Что вы просите, чтобы оставить в покое меня и мою семью? Деньги? Земли? Или может…       — Хватит! — в истерике крикнул он ему.       Так и закончилась прекрасная любовная история. Люциус не знал, где сейчас Ривьен, не знал что с ним и как он поживает. Да и вряд ли он хотел бы знать. За годы жизни эти былые чувства пропали и места, которые бы могли снова воспроизвести, у него просто отрафировались, как бы грустно это не звучало.       Ривьен был... хорош. У него была стройная, подтянутая фигура, выразительные глаза и чуткие пальцы, которые могли с одинаковым успехом дарить наслаждение и причинять боль. Только Люциус иногда, очень-очень редко, но задумывался и понимал, что хотел бы владеть им и без всего это - просто так. Но быстро отгонял эти мысли, слепо уговаривая себя верить в ложность этих чувств.       Сейчас он жил лишь ради сына. Он так хотел, чтобы Драко не досталась та же участь! Он растил его с самых пеленок с мыслями, что он лучше, что его никто не смеет затыкать… с их положением нужно считаться! Люциус учил сына всему, что знает и требовал от него полной самоотдачи. Несмотря на причитания всех, что это слишком жестко. Его сын не должен повторить его путь — ему незачем окунаться в это дурнопахнущее говно. Его ждет иная жизнь… Совсем иная.       Иногда он думал обо всем этом. Возможно, у него должна была быть совершенно другая история — не вся эта чертовщина, происходящая ныне. У него, быть может, могли бы быть спокойные годы юношевства и он спокойно отпустил бы Ривьена, совсем не так, как сделал.       — Любовь — это простая трата времени, — уговаривал он себя, находясь еще в пламени пьяной дури, — Отец был все же прав.       После этого он неизменно шел в супружескую спальню и исполнял свой долг. Наверное, именно из-за его острого нежелания они зачали Драко так поздно — в мире, где правила магия и это не было чем-то диким.       Сейчас его вечными друзьями было страрое-доброе Огденское и портрет его прадеда на противоположной от стола стене. От отца тоже остался портрет и он, наверное ожил уже, но все еще пылился в подвале. Да, Люциусу просто не хватало смелости достать чертово полотно и глянуть этому человеку в его нарисованные глаза и твердо, не колеблясь, повесить рядом с другими почтенными господами его рода. Нет, когда-нибудь он это сделает, безусловно, но это будет точно не сегодня…       Сегодня было рождество. Двадцать первое с той коварной ночи. Эта ночь была такой же как и остальные — темной, холодной и нелюдимой.       Он снова встряхнул головой, из-за чего его ухоженные длинные волосы слегка всполошились. Нельзя об этом думать… Нельзя. Вряд ли он всегда сможет затыкать чувства алкаголем, а его отрезвляющим. Когда-нибудь всё это закончится, когда-нибудь он смирится или… или умрет. И тогда Драко станет мужчиной. Но это будет не сегодня и точно не сейчас, поэтому, натянув свою неизменную холодно- заинтересованную улыбку, он плавно скользит к министру:       — Добрый день.       Душевные травмы — совсем не повод разрушать иллюзию нормы.