***
Он этого не ожидал. От слова совсем. Мартин больше удивлен, чем разочарован таким концом своей жизни. Конечно, наивно было полагать, что его прикончит, например остановка сердца лет этак в восемьдесят во время сна, а не пуля, выпущенная каким-нибудь преступником… «Братом», — поправляет сам себя мысленно, лежа на спине и стараясь оставаться в сознании как можно дольше. Да, он понимал, что шансы на выживание, равны нулю. Кому вообще в голову взбредет тащиться на кладбище в такой чудесный, солнечный день? Правильно, никому. Риггс смотрит на небо, такое белоснежно-голубое, неестественно-яркое, словно ультрафиолетовые лампы, режущие своим светом глаза, от чего приходится щуриться. Он, кажется, смеется, но не слышит точно. Забавно — ослепнуть за пару минут… секунд до кончины. Нелепо. Вся его жизнь — сплошное «не-ле-по». Неужели все были так уверены, что он не ведал, что творил все эти годы? Скорей всего так и есть. Он настолько привык, сросся со своим внутренним безбашенным «Я», что, по правде говоря, и не делал сподвижек в другую сторону — сторону унылой уравновешенности. Это не для него. Нет. Он делает еще один тихий вдох. Как же больно. Черт. Зато отрезвляет. Мартин пытается зажимать рану сильней, но не чувствует, что рука уже просто лежит, не двигаясь. Разум туманится, всплывают картинки из прошлого, и нет способа их избежать. Хорошие и плохие воспоминания накладываются друг на друга, загораживаются новыми, мельтешат надоедливо… он смаргивает пелену, чтобы видеть четче, но что-то мешает… слезы? Да, нет, он же не… «Слабак», — голос мертвого отца четко врезается в уши, и Риггс, если бы мог, зажал их ладонями, закричал, что он не такой, просто… Просто не хочется умирать. Только не сейчас. Не тогда, когда все устаканилось, и он, наконец, счастлив. Счастлив… какое-же странное слово… Он повторяет его несколько раз в голове, теряя связь с миром, и заглушая чужие ненастоящие голоса. Постепенно они затихают, и Мартин остается один на один с кладбищенской тишиной. «Отдохну… чуть-чуть…» — уверяет он себя, когда веки сами закрываются. А потом ему мерещится звук… знакомый. Сирена полицейской машины. Вроде бы. Он борется с усталостью, приоткрывает на секунду глаза, но над ним все тоже сияющее небо. Сколько он так лежит, десять минут? Двадцать? А может вечность? Ему уже не больно. Ему уже никак. Слишком… спокойно. Даже страх не маячит. Ни-че-го… — гс… Риггс?! Риггс! — испуганный ни на шутку голос Мерто и шаги. Где-то очень близко. Практически в метре. Но его будто успокаивающе укачивает земля и становится легко — состояние ненавязчивой дремы окутывает все тело. — Прости, напарник, я испортил тебе… — Мартин не договаривает, он даже не уверен, что говорил это вслух, потому что губы не двигаются. Он вновь закрывает глаза и слушает, как Мерто вызывает скорую. Ему очень хочется сказать, что это не так страшно. И что он прожил относительно хорошую жизнь. Все, правда, нормально. В глубине души он знал, рано или поздно это случится. Он столько раз играл со смертью и избегал ее в последний момент, что не счесть. Теперь пора платить. — Держись, Риггс! Ну же…***
— Он потерял много крови, мы извлекли пулю… — начал врач, но его перебили. — Но он выживет? — Сложно сказать. У него остановилось сердце на шесть с половиной минут, мы его запустили, но необходимо удостовериться, что все позади. Врач ушел, не дождавшись дальнейшей реакции на свои слова: ему всегда было тяжело видеть, как чьи-то близкие страдают. Тем временем Триш взяла мужа за руку и приободряюще сказала: — Он сильный. Боец. — Да, ты права.На следующий день
— Бо-оже… как болит голова… меня, что, автобус переехал? — Риггс! — Друг, помолчи, ты слишком громкий, — Мартин состроил недовольное лицо, и каждый раз, в течение пары минут когда Мерто порывался что-то сказать, обрывал его жестами, но затем ему надоело. — О, да брось! Хорошо, выкладывай, что ты там еще хочешь мне рассказать. Ты слишком возбужден: светишься как новогодняя елка. — Я просто рад, что ты живой. — А я то как рад, — Риггс с кряхтением принял сидячее положение на койке. — Нашли моего братца? — Нет. Зачем? — не понял Мерто. — Да так, пустяк. Мартин умолчал о том, кто в него стрелял, но это не означало, что все кончено.