Танцующий в темноте

-Какую брехню ты на этот раз придумаешь? — сказал Енхен, смачно стукнув тяжелым кулаком по глянцевой плитке туалета, что содрогнулась под натиском мужской силы, — я не верю в то, что ты обещаешь мне. Это же всего лишь спор! — Оправдываясь, он задыхался в неожидании, ведь в глубине души жаждал наказания от того, кто ему дорог, но это сомнение неоднозначно. -Будешь звать меня папочкой. — Лукаво улыбнулся Сонджин, облокотясь на белоснежную раковину, что было весьма вызывающим жестом.       Между двумя парнями грозовыми тучами нависло молчание, раздирающее внутренности, что пылают. А пылают они от сердцебиений, ведь оба партнера в своем отбрыкивании равносильны и неровны.       Кан, подобно ребенку, фыркал, но успокоился, выдохнув сожалением, но интересным продолжающимся взаимодействием — подойдя к Сонджину, его рука увесисто приземлилась и стукнулась о стену, разделяя их губы таким ничтожным расстоянием, что продолжение предпринял бы сам бог и не медлил, не то что обычный смертный человек, ибо такая схватка невыносима и жарка… Как столкновение огня и воды. -ты действительно хочешь, чтобы это было так? — Расщепляя ничтожные сантиметры между их лицами, он прожигал дыру в глазах Сонджина. Его горячее от неустойки перед «папочкой» дыхание прерывалось, возобновляясь нелегко и с нехотением. Внизу завязывалось горячее возбуждения, капая нестойкими нервами в хрупкую чашу с терпением. -Да, — уверенно, сквозь хитрую улыбку с каплей надменности шепнул Сонджин — эгоист активной натуры, что сейчас выступал в роли обидчика пред возникновением жертвы, но опасения по поводу этого не настигали, ведь Енкей — человек с принципами и твердостью намерений.       Пока игра в гляделки не заканчивалась, давая продолжение тиканию часов, возбуждение в штанах обоих возрастало. Пока за окнами общежития во всю расцветала мощная нега, наполненная сумрачным блистанием звезд. Тропы уличных кварталов слабо освещены кислотно-желтыми лампами, что уделяют большую утрату на площадь под собою. Люди таинственно спешат домой, желая смаковать постель и время отдыха.       Флегма экватора страны давно не активничает, но эти двое изводятся, извиваясь рядом с друг другом.       По мужским и громоздким телам нагло путешествовала испарина пота, наблюдая за искрой пронзения в гляделках этих двоих.       Кан приблизился областью паха к Сонджину, заставляя вставшее эго упереться в темные джинсы Пака, пока тот еще сдерживался из-за уважения к «сынишке», что клянчит у него денег на еще одну игрушку. Но на этот раз, игрушка с ограничением возраста поболее.       От каждого ощущения эту парочку передергивает. Это так желанно и запретно, что из кожи вон вырваться желает каждый из них.       Терпение лопается, как гелевый шарик, что потерял ребенок, и Сонджин касается губ Ена, прекращая его нескончаемое ворчание. Он отнекивается и брыкается, но в глубине души осознает, что ему чертовски нравится смаковать губы своего папочки.       Свет в сыром туалете потух, оставив парней в горячем расположении духа, под отблеском сумрачного луча света, что коварно и нагло пробрался сквозь деревья и окна в комнаты дома. Енкей, улыбаясь, покусывает губу Сонджина, оставляя его с лукавостью речи, что так и не была сказана. — Мерзавец. — Сквозь улыбку проговаривает темноволосый парень, ударяя мужественной рукой, на которой проступали тонкие вены, глянцевую плитку стены.       Брюнетчатый́ юноша, одетый в черный спортивный костюм, слившись с темнотой обедневшей ночной свежести, стиснул зубы и все понял.