Облачная рябь

      Её встретила бабуля Чиё. Она зависла над нежными перистыми молочно-белыми облаками, набежавшими вместе с ветром, и вглядывалась вниз мутно-карими глазами. Изрезанный морщинами лоб потемнел, когда бабуля заприметила её. — И до тебя дотянулись, — прокряхтела она без добрых ворчливых ноток. — Что же ты не взлетела, девочка?       Сухая морщинистая паучья лапка погладила её по голове, пропуская сквозь пальцы безжалостно обрезанные пряди волос. Сакура молчаливо пожала плечами, чувствуя внутри себя дурацкое желание разреветься, и потупила взгляд. — Соулмейт-то какой? — бабуля Чиё просто так не отставала: повертела её за плечи, поцокала, разглядев серый шов на сарафане. — Тяжёлый, — с глубоким резким вздохом ответила она, запрокинув вверх голову, и добавила: — Странный… — Что странный — так человек же, — ворчливо отмахнулась бабуля Чиё. — Нет для него судьбы, и зов — пустой звук, — Сакура утёрла сухие щёки тыльной стороной руки. — Бабуля Чиё, скажи, — она вспомнила сгорбленную фигуру соулмейта, державшегося за ограждение, — ему очень больно сейчас?       Она скосила на неё тяжёлый испытывающий взгляд мутно-карих, выцветших за сотни прожитых лет, глаз. — Откуда же мне знать? — наконец ответила она, роняя слова нехотя, почти неприязненно. — Это люди. Они связь-то едва ощущают. Если вернулась сюда, не мучайся хотя бы этим. Забудь.       Бабуля Чиё больше ничего не сказала ей — упрямо уставилась вперёд и, кажется, начала медитировать. И Сакура отступила, поспешила исчезнуть.       Всё время до заката она провела в скоплении облаков, которое отыскала вдали от города. Нырнув внутрь, она плыла по небу вместе с ними долго-долго, думая — как это, забыть? Сакура боялась закрывать глаза, потому что в голове начинал звучать его голос. Не было ничего хуже темноты и мягкого вкрадчивого тона, просящего её дать руку.       Закат высветил её убежище рыжим, пробился сквозь белую муть и прошёлся по дрожащему в груди сердцу какой-то особой тоской. Но Сакура не успела справиться с этим чувством сама. Её нашла Шизуне: когда темнота стала пропитывать собой закатную розовую пелену, она вынырнула откуда-то сверху. Оставившая облака плыть дальше в одиночку Сакура заметила её сразу. — Здравствуй. — Мне жаль, — Шизуне, замершая около неё усталой ломаной тенью, потянулась к её волосам. Сакура неловко поёжилась, когда тёплая рука прошлась по её голове. — Я виновата сама. Мне нужно было коснуться и исчезнуть сразу же, а не ждать чего-то, — безразлично отозвалась Сакура и повернулась к ней боком. — Я видела твоего соулмейта.       Спокойное белое лицо дрогнуло, словно пробежала трещина. Сакура отстранённо заметила, как что-то поменялось в пустых чёрных глазах. Шизуне пропорола её острым прищуром. — И… что? — Выглядит плохо. Уверен в том, что ты жива, и хранит твою одежду. Ищет.       Шизуне опустила голову, закрывая лицо смоляными прядями, но Сакура успела рассмотреть, как её невозмутимо поджатые губы скривились.       Они некоторое время сидели молча. Сакура думала: что же сейчас происходило внизу, у братьев Учиха? Всё ли с ним в порядке?       Сердце, теперь уже ничем не пробиваемое, мерзко тянуло.       Темнота кутала её плечи плотным маревом, оседала на кончиках коротких волос. Наверху, тут, Сакуре было комфортно даже в темноте. Там, стоя на шершавом асфальте, темноты она опасалась. — Ты привыкнешь, — сквозь неприятный туман собственных воспоминаний до Сакуры долетел голос Шизуне. — К этому можно привыкнуть? — Если очень постараешься, — тонкие губы Шизуне болезненно скривились. — Попробуй, хорошо?       Сакура неловко кивнула, чувствуя чужое отчаяние кожей. Неясное тревожное ощущение поселилось на кончиках пальцев. Шизуне неловко улыбнулась ей так, будто делала это в последний раз очень давно. — Расскажи о нём, — попросила она, смотря прямо. — Когда об этом говоришь, становится легче. Мне помогало.       Сакуре казалось, что начни она сейчас говорить — из неё вырвется целая волна неизвестно чего, бурлящая внутри и накатывающая на рёбра. Но Шизуне ждала. — Я не знаю, что такое «кофе», но его брат сказал, что он у него — преступление против человечности, — растерянно пробормотала она, теребя в пальцах белую ткань. — Ему нравятся собаки. Он упрямый и у него очень тяжёлый взгляд… Ещё он высокий. Выглядит, как грозовое облако, — всхлип из горла вырвался сам собой. — Я… я не знаю, что сейчас с ним. Бабуля Чиё сказала об этом не думать, но… но как не думать? Я глаза закрыть не могу! — Чиё-сама никогда не чувствовала зова. Ей сложно тебя понять, — Шизуне осторожно приобняла её за плечи и притянула поближе к себе. — Но почему ты ушла? Он сделал тебе больно? — Я не нужна ему. Он сказал мне это сразу, — Сакура опустила глаза. — И я сбежала. Меня поймали те… те люди. Отрезали волосы. Он… он их спугнул. Потом забрал к себе в дом и отказался отпускать. Потребовал адрес. Шизуне, разве это нормально? У нас «всё равно» — это буквально, а у них как-то не так. — Не знаю. Может, его мнение изменилось, — Шизуне растёрла ладони одну об другую и наклонила голову, как если бы к чему-то прислушивалась. — Но если он не хотел тебя отпускать, может, и уходить не стоило? — Может, стоило подождать, пока он узнает, кто я? — Сакура сцепила ладони в кулачки. — Мне никогда не было так страшно! Какое-то чудо, что они ничего не заподозрили… Вообще чудо, что я смогла уйти! Может, здесь я нужнее? Может, и не моя это судьба была, а? Скажи, Шизуне, зачем, ну вот зачем ему, — она ткнула ладонью в нависающее над ними темное небо, — так со мной? Разве я сделала что-то не так? Почему? Почему я?!       Дурацкие едкие слёзы бежали по щекам, не поддаваясь контролю, и срывались вниз с подбородка прямо в проплывающие снизу облака. Сакура пыталась вытереть их дрожащими руками, но они набегали второй и третьей волной.       Тёплые руки притянули её ещё ближе.       Сакура коротко всхлипнула, упираясь лбом в чужое плечо, и бессильно затряслась от клокочущей внутри обиды. Она выходила наружу водой и пропадала без смысла, падая каплями вниз. И чем меньше её оставалось, тем спокойнее становилось в груди. — Лучше бы меня просто не было, — тихо сказала она, когда наконец-то смогла дышать глубоко, и отстранилась. — Об этом точно думать не стоит, — Шизуне покачала головой.       Но по её белому усталому лицу с пустыми глазами Сакура поняла, что её мучили те же мысли.       Они больше не говорили. Шизуне вскоре исчезла в топи налетевшей стае перистых облаков. Сакура свернулась клубком над пепельно-серой в рассветных лучах дымкой и закрыла глаза. Это был последний закат и последний рассвет, которые она запомнила. Время для неё текло по-другому.       Если раньше за таким тёплым и удобным счастьем не замечала, как летели минуты между рассветами и закатами, то теперь она не замечала ни рассветов, ни закатов. Они стали проходить мимо, изредка задевая плечи рыже-фиолетовыми лучами. Сакура потерялась в собственной голове, потерялась во времени — потерялась и не могла найти выхода. В ней не осталось ничего, что могло бы заставить поднять голову.       Бабуля Чиё, кажется, старалась это исправить. Но Сакура сбежала от неё совсем скоро, не выдержав слишком долгого отрыва от своих же мыслей. В груди размеренно билось сердце, каждым ударом роняя чужое и жгущее губы имя.       Сакура не знала, что ей делать, и просто сжималась в дрожащий комок в густоте облаков. Она пропускала сквозь пальцы густой белый туман, рассматривала грозовые клубы дыма, наползающие на небо всё чаще и чаще, зависала над кромкой облаков, когда начинался дождь. Что-то заставляло её считать себя неуязвимой, когда капли воды щедро сыпались с неба на людей, но для неё не представляли угрозы. И когда небо бушевало, Сакуре отчего-то становилось чуть спокойнее внутри. Чужое имя навязчивым импульсом не рвало грудь, угасая на пару секунд.       Так, наверное, могло продолжаться бесконечно. Но однажды Сакура, ёжась от холодно-пасмурного ветра, который, собственно, не мог достать её своими колючками, поняла — она ничего не потеряет. И, пока не нашлись сотни причин в опровержение, смело нырнула в самое густое скопление облаков, чтобы вынырнуть с другой стороны.