indifference

Он улыбается слабо, через силу — нежно-персиковые лепестки бальзамина, сплошь покрытые кровью, дерут легкие, горло. Он не успевает сказать что-либо, захлебывается и падает, царапая горло короткими ногтями, оставляя ярко-красные полосы по всей шее. Минута, две, нежно-персиковые — омерзительно-красные — лепестки лезут из измученного горла, застревают там, принося невыносимую боль, хотя казалось, куда уж хуже? Человек напротив него смотрит испуганно, беспокойно — с отвращением, так явно затопившем тускло-зеленую радужку — и нервно оглядывается. Но не подходит, нет, ни за что не подойдет, боясь, что маска я-такой-идеальный падет, показывая истинное гнилое нутро, которое он, к слову, разгадал сразу, да вот легче не становится, горло все так же дерет, а в голове оглушительно-вязкая тишина. Горло сводит судорогой, и последний чертов нежно-персиковый — грязно-алый — лепесток оседает на бледных губах. Он замолкает, он лучше бы дальше блевал этим гребаным бальзамином, хрипел и мучился, чем сейчас вставать, снова несуразно оправдываться — какого блять черта он должен? — и самому уже скрывать ненависть вперемешку с болезненной и отчаянной любовью, уже истлевшей, но все еще живой. …всё еще пропитанной гребаной надеждой на лучшее, ведь не может в мире все быть таким ужасным, таким ублюдским и равнодушным. Поднимая глаза на человека — монстра, убийцу, маска я-такой-идеальный — он понимает, что может. В глубине темно-болотных глаз отвращение, равнодушие, и от этого нестерпимо больно, хуже чем от этого гребаного бальзамина, оседающего на губах нежно-персиковыми — издевательски-карминовыми — лепестками, что дерут горло, легкие как тупые ржавые лезвия, которыми-то толком и не порежешься, но все равно невыносимо больно. И он явно уверен, если бы не толпа народу — безразличные зеваки, которым лишь бы посмотреть, показательно посочувствовать — человек с невыносимо равнодушными глазами ушел, и тогда ему было бы легче, не смотреть, не видеть, не думать — думать постоянно — о том, из-за кого чертовы лепестки вырывают из горла хрипы, рвут тонкую оболочку легких и заставляют захлебываться собственной кровью. Вместе с нежно-персиковыми — тошнотворно-рубиновыми — лепестками.