Мне жаль, Гэвин Рид

Гэвин Рид шипит от боли и сжимает руку. Он чудом увернулся от выстрелов, но с размаху приложился рукой о балку. Ричард обходит девианта сбоку, накидывается, заламывает руки, вырубает одним точным движением — и Гэвин ненавидит его. Такой правильный, такой постоянный, всегда все удается безукоризненно. Даже задержания. Гэвину тоже все идеально удавалось, за долгий срок службы — ни одного ранения, ни царапинки, — кроме одного тяжкого ранения около трех лет назад,  — блестящее раскрытие всех дел, необычайно острый ум, моментальная реакция — и это в тридцать шесть лет-то. В департаменте он — главная заноза в жопе у любого, ему завидуют, за его спиной шепчутся и ненавидят. Но этот сраный андроид, эта жестяная консерва с невозмутимым взглядом… Черт! Впервые Рида кто-то бесил так сильно. Он обошел его во всем — в скорости, в исполнительности, в силе. Но зато сразу полюбился всему участку, как и ебаный Коннор, с которым сюсюкался каждый, вокруг которого пляски устраивал даже Хэнк. Вокруг Ричарда не танцевал никто, кроме, кажется, Гэвина — но это были пляски с бубном, чтобы высшие силы наконец прикончили этот ебаный тостер. Прикончили раз и навсегда. Ричард смотрит на него безучастным взглядом, когда прибывшие на место преступления полицейские забирают мужика, предварительно обезвреженного и закованного в наручники — и сухо прощается. День закончен, пора домой. А у Гэвина внутри клокочет ярость — и он бросает в Ричарда с десяток нелестных эпитетов, чтобы хоть как-то разрядиться, а затем идет заливать злость алкоголем. У него осталась лишь ненависть, презрение от коллег — и он сам. Цельный, неделимый, и вечно злой Гэвин Рид. Он так думал. Что он несносный, обозленный на весь мир, что он ужасный человек. А затем на допросе ему рассекают бровь. Несильно, но достаточно, чтобы весь мир Гэвина рухнул, рассыпавшись осколками. Из раны течет тириум. Рид ошалело смотрит на синие капли на своей руке, на полицейских, в глазах которых такое же непонимание, на девианта, который связан и чей диод моргает то желтым, то красным — и кидается прочь. В голове сумбур, страх, ненависть к себе — и недоверие. Это неправда, такого не бывает, он человек! Столько лет он…он помнит все, и детство, проведенное с братом, и юность, армию, где ему сломали нос, отчего на нем остался шрам, и первое задание в академии полиции, и назначение в департамент Детройта, и…и. И то, как он пришел в себя после тяжелого ранения. Руки Гэвина бессильно опускаются. Он ведь пострадал тогда. Сильно. А его карта в больнице внезапно исчезла. И с тех пор он не болел ничем, хотя раньше раз в год стабильно проявлялась аллергия на пыльцу. Неужели тогда он… Он не понимает, как умудряется врезаться в кого-то. Кого-то высокого, в светлом пиджаке, такого мучительно-идеального. Ричард ловит его руку — и вдруг тянет за собой, ничего не объясняя, а Гэвин не в том состоянии, чтобы пререкаться и спорить. Ричард буквально втаскивает его в архив, закрывает двери и нависает над ним. — Тириум, — наконец произносит он. — Наконец-то. Гэвин ощущает себя забившимся в угол ребенком, ничего не понимающим и напуганным — но Ричард ловит этот ужас в его глазах, и вдруг накрывает его руку своей. Через Гэвина словно проходит пуля, навылет и через легкие, не давая вздохнуть. Он видит, ощущает все «чувства» андроида. Слышит его голос в своей голове и мотает ей, пытаясь избавиться от них — но тщетно. Он видит как по его руке расходится синее свечение, слабое, обнажающее белый пластик под кожей — и задыхаясь, поднимает отчаянный взгляд на Ричарда. Тот стоит над ним, его взгляд скользит по лицу Рида, выискивая, анализируя, пытаясь найти хоть лазейку — и только для того, чтобы утешить, обнадежить. «Я знал, я знал с самого начала, » — ощущает Гэвин «мысли» машины напротив. — «Я не понимал, почему такая ненависть. Ты сам не подозревал даже. Создатель перенес твое сознание в андроида, он не хотел терять брата. Мне так жаль, Гэвин Рид, мне безумно жаль…» Гэвин не понимает, почему Девятка так обеспокоен им именно сейчас, почему он не издевается над ним — ведь столько всего слышал в свой адрес, столько раз бывал облит чертовым кофе, столько… «Программный сбой». Ричарда переклинивает на миг — он содрогается, едва заметно, а диод окрашивается красным. И Гэвин вдруг утыкается лбом в его плечо, молча, не говоря ничего, просто пытаясь принять все происходящее. Переплетает свои пальцы с его, голым пластиком к пластику его рук, позволяя Ричарду окунуться в панику, охватившую его, в истеричные обрывки мыслей и чувств, в боль и отчаяние. Ричард терпит сбой за сбоем, но принимает всю эту информацию. Гладит Гэвина по голове, — он видел, что это успокаивающий жест, он не раз наблюдал это на улицах, — и только крепче прижимает к себе. Проходит почти полчаса — внутренние часы Девятки отсчитывают 29 минут, 17 секунд, — прежде чем Гэвин судорожно вздыхает и поднимает голову. — Мне жаль, — одними губами произносит Ричард, и Гэвин едва заметно кивает, закрывая глаза. С ненавистью к самому себе, кажется, он уже смирился. Осталось перестать ненавидеть свою искусственную жизнь.