Мертвая душа

Наруто был жесток. Он никогда не делал поблажек и не выделял любимчиков. Его жестокости позавидовал бы каждый второй, ну, а кто зависти не питал, просто сгорали в страхе и сомнениях за свою жизнь… Ведь его действительно боялись. Он был настолько жесток, что вся жестокость этого мира отражалась и жила в его на удивление светлых глазах. Он слыл жестокостью не только в деревне, которую возглавлял, но и в стране, потому как мнимые «союзники» старались лишний раз не обмениваться свежими новостями с казнь и публичной травли, и тем более не произносить его имени. Поэтому для многих он был просто тираном, властителем, едкой черной смертью, что как чума натравит на тебя своих крыс да погребет в ошметках плоти и костях твоих близких. Кто бы раз подумал, что такое… Существо, полное безграничной ненависти и злости, вообще может быть человеком? Но даже несмотря на весь ужас и дикий, просто голодный страх, такая личность имела и тех, кто всегда находился достаточно близко, рядом, защищая от… Защищая ли? Или может… Отгораживая? Этот потрепанный мир, итак полный бесконечной болью и потерями от… Него. Чтобы… Не было еще больнее. — Господин, вы звали меня, — это был не вопрос, да и спрашивать было бессмысленно. Этот человек редко отвечал. Он говорил очень мало… Практически никогда не произносил больше пяти-шести слов в адрес обращенного. В деревне ходили жуткие слухи про то, что стоило этому человеку лишь открыть рот и обнажить зубы, — кто-то поблизости непременно умирал. Злые языки шептали и про то, что после всего пары фраз, щеки господина словно по швам расходились, окрашивая и без того злобное лицо цветом крови. Нет… Самой кровью, из ровных полос шрамов на его коже. Конечно же, шрамы никак не расходились и никто не умирал… По крайней мере только по улыбке… Просто такому человеку и не нужны были обычные слова. Он подкреплял все действиями. Действиями, что выполняли его подчиненные. И лучше было бы никогда не улавливать хрипловатый баритон своего господина, если не желаешь встать в очередь за собственной смертью по-дешевке. Голубые глаза блеснули от тусклого света настольной лампы, приглашая вошедшего приблизиться. Колебаться нельзя. Он не любит этого… Он много чего не любит, за столько лет работы, казалось возможно выучить все его повадки и предпочтения. Как жаль, что сам являешься всего лишь предпочтением, и какая удача, что пока что не надоевшей закуской перед основным блюдом из чужих смертей. Вошедший двинулся вперед, становясь совсем рядом с высокой фигурой у окна. Нет… Он был не высок… Или же они просто одного роста? Разве важно? — Ты разочаровал меня, Саске, — холодный взгляд, пробуждающий мертвых, коснулся лица. Но то не дрогнуло… Даже привычный во всех остальных глазах страх не затаился в самом уголке века. Это и было причиной. Главной и основной — единственной причиной. Страха не было… Была ненависть, сильное желание наказать провинившихся и непоколебимая воля характера, — излишки воспитания, не иначе. — Я сделал все, что было в моих силах, — тяжелый выдох утонул в звуке звонкого удара. Голова дернулась почти с хрустом, оголяя шею и заставляя пошатнуться. — Ты не сделал ничего, что я от тебя требовал, — едкий шепот, то, чего обычно стоило ожидать перед… Швырнув тело на стол, нареченный всеми господин больно надавил на поясницу своего партнера ладонью, заставляя выгибаться в спине и сжимать белоснежные зубы с такой силой, что… В прошлый раз он перекусил собственный ремень на штанах. Но сейчас тот благополучно был откинут вперед, врезаясь в выкрашенные в белый стены, словно кости тех, кого Наруто ненавидел сильнее остальных, выделяя только для себя. Мыслей не было… Саске привык. Да, точно, это была лишь привычка, неимоверно ужасная, избавиться от которой было совершенно невозможно. Можно было не думать, не гадать и не убиваться мыслями, кидая те, как дротики в бетон теплого сознания. Не пробить… То, что выработалось силой, невозможно ею же сломать. Лимит разговоров был исчерпан, а вот действия в обиходе его хозяина только набирали обороты. Тихий шорох, непривычно мелодичный, причиняющий лишь дискомфортное ощущение спокойствия… Старая схема, выцветшая от неимоверного количества повторов, изношенные фигуры на обшарпанной доске. Никто и не догадывался, что все будет так долго, только время решило по-другому, спутало все карты, подвело, закутало, отняло все… На двенадцать лет! Подумать только… Нет, мыслей ведь нет. Тяжесть чужого дыхания, теплая, нет — обжигающе горячая плоть, врывающаяся куда-то в глубину «привычного» тела и глухой полувыдох, прерванный сухими губами и их властной манерой поцелуя. Да. Наруто даже целовался лишь властно и жестко. Словно полностью состоял только из двух ощущений. Наверное, за такое долгое время, Учиха сказал бы, что это правда. Сказал бы? Нет… Они ведь не говорят. Почти… — Господин… Быстрее, — монотонный, усталый ли? голос, всегда заставляющий выплескивать все. Сильный укус в загривок, чуть ниже такого же кроваво-лилового, лопающиеся под пальцами синяки, пестреющие растекающимися красками в коже, алые разводы на ногах… Наруто был жесток. Всегда и во всем он отдавался лишь этому чувству. Его не волновали чужие ощущения, он брал себе то, что доводило до пика лишь его одного. Поначалу было удивительно, отчего же, такому человеку как он, все еще не наскучило измываться над бледным телом лежащего сейчас под ним мужчины. Почему это продолжалось так регулярно? Продолжалось? Оно и не кончается. До сегодняшнего дня и каждый последующий, до конца жизни одного из них или же до самой бесконечности? Ответа нет. Его не найти, ведь отыскать то, чего нет — невозможно. А Саске не искал. Он существовал в этом моменте, и жизнь его состояла лишь из него. Кабинет хозяина был ближе и роднее собственного дома, собственной семьи: жены, детей. Внутри этой комнаты… Темного помещения с мрачным ночным окном — было все, а за ним… Бескрайнее ничего, бушующее только серостью людей и обстановкой вечной тирании. Тирании того, кто делал лишь это. Брал, грубо и жестко, потому что по-другому не собирался, не желал, не умел… Выходя из темноты «привычного» полумрака и возвращаясь к окну, он мог сказать, а мог лишь молча проводить глазами, ведь слова для них — лишний мусор. И даже когда удовлетворение скользило в голубом взгляде, а яркие вспышки боли покрывали укусами и ушибами тело — Учиха знал, что так будет всегда. Он вновь придет сюда. Потому что привычка. Давняя и крепкая, засевшая где-то в затылке. Одна. На двоих.