Мягкие белые стены

      Есть Винсент. У него не должно быть имени, но его зовут Винсент. Он пришел, когда не было ничего, кроме темноты и опарышей, копошащихся в моем гниющем теле. Нет. Не было темноты. Не было ничего, кроме опарышей, копошащихся в моем гниющем теле. Не было опарышей. Не было тела. Не было ничего, кроме моего гниющего разума. А потом пришел Винсент, и все стало красным. Мои руки покрылись багровым, липким бордово-красным. Когда все, красное Винсент улыбается. Мне нравится красный.       Винсент никогда ничего не просит, только приказывает. Приказы звучат как просьбы, но права отказать нет. Ничего нет. С тех пор, как пришел Винсент, ничего стало больше. Пустоты стало меньше. С тех пор, как пришел Винсент, красный преследует меня.       Что такое красный? Почему я должен красить тени красным? Тени. Что такое тени? Они не отпускают меня, потому что пришел Винсент. Винсент не уйдет, пока тени не отпустят меня. Тени - это отсутствие света. Свет – это красный. Тени исчезнут, если покрасить их красным. Так говорит Винсент. Я ему не верю.       Есть Салливан. Никто никогда не зовёт его так, но это его имя. Салливан. Салливан никогда не приходил. Он всегда был со мной. Даже тогда, когда не было ничего, кроме моего гниющего разума, даже тогда, когда пришли тени, даже тогда, когда реальность еще существовала. Салливан всегда знает, как лучше. Салливан ненавидит красный. Салливану нравятся тени. Он улыбается, когда они вбивают гвозди в мой череп. Он с радостью берет ядовитые конфеты из их рук и заталкивает мне в глотку. Он кажется счастливым, когда они рядом.       Салливан никогда не приказывает, он советует. Если не следовать его советам, то он зовет тени. Когда приходят тени, красный становится серым. Когда тени касаются меня, воздух становится дымом. Можно ли сжечь тени?       Жечь – это удовольствие.       Я не помню, когда в последний раз делал что-то по своей воле. Я не помню, когда перестал помнить. Одиночество с тех пор превратилось в эйфорию. С тех пор, как одиночество стало эйфорией, я никогда не был один.       Я всегда думал, что в мире нет ничего, кроме пустоты, меня и теней. Есть Винсент. И есть Салливан. Но их нет в мире, где есть пустота, я и тени. Винсент и Салливан провалились в червоточину. Я думал так. А потом тени привели Ее. У Нее есть имя. Оно некрасивое, нравится только теням и Салливану. Винсент зовет Ее Мангл. Винсент зовёт её Жалкой. Винсент называет её Сломанной Куклой. Я не говорю с Ней.       У Нее тонкие пластиковые пальцы, кукольные глаза, в одном из них она хранит розовое стекло, в другом – сингулярность. У Нее почти нет настоящего тела, кроме вросшего в позвоночник мертвого младенца. Его голова уютно лежит на Ее маленьком аккуратном плече. Ее редкие тонкие волосы покрыты толстым слоем розовой гуаши. Тени одевают ее в белый. Они любят белый. Мангл милая. Винсенту нравится целовать Ее. У наших поцелуев привкус яда и рвоты. Салливан не разрешает заходить дальше поцелуев. Я не понимаю почему. Я хочу раздавить её дряблую плоть, как гнилое яблоко.       Ее нельзя целовать, когда рядом тени. Мы запираемся в тёмной коморке. Она сидит у меня на коленях, неловко примостив кривые отростки железа среди больших бутылей хлорки и пачек крысиного яда. Я не знаю, что тени написали в ее книге. Я смываю гуашь пероксидом водорода. Теням нравится белый. Им понравятся её новые волосы. Ей нравлюсь я. Мне все равно.       А еще есть Ричард. Его действительно зовут Ричард, его действительно называют Ричард. Ричард - неправильная тень. Ричард не говорит серым шумом. Его пальцы безумно горячие, а улыбка совсем не похожа на адреналиновую улыбку Винсента, на довольную ухмылку Салливана и устало подрагивающие уголки Ее ободраных губ. Улыбка Ричарда настоящая, хотя тени не должны быть настоящими. Ричард часто говорит со мной, он ничего не требует, не приказывает, не советует и не ждет. Он заставляет меня чувствовать себя счастливым. Иногда мне кажется, что я задыхаюсь им.       Что такое счастье? Его не должно быть. Почему оно есть? Счастье – это неправильный конец, ему нет места в моей концовке. Ричарду нет места в пустоте. Когда я почувствую его по-настоящему, оно потонет в червоточине моего гниющего разума. Среди мягких белых стен в остатках моего разложившегося рассудка из опарышей выведутся мухи. Мухи улетят и отложат яйца в розовом стекле. А неправильная тень останется. Она так же будет улыбаться, говорить и плавить кожу своими пальцами. Винсент и Салливан все так же будут спорить, но меня больше не будет бить током их аргументов, потому что я не буду существовать. Я не существую. Я не существовал. Когда такие, как я, не будут существовать, не существуют, не существовали, тогда, пустота становится лучше.       Не осталось ничего. Даже капельки розовой гуаши.