Сфумато

— Кто тебя так? — Я в порядке. — Нет. И когда я узнаю, кто это сделал, он тоже будет не в порядке. Майк для Харви всегда как побитый котёнок. Шугающийся и грустный, но всё равно невероятно милый. Его только затискать хочется по острым рёбрам, обласкать по непослушным волосам и усыпить на своих коленях, прислушиваясь к тихому дыханию. У Росса тихо не получается. Он слишком взвинчен и не здоров, чтобы церемониться с тишиной и мебелью шикарной квартиры. Харви понимает. Ну, почти. Майк обхватывает его лодыжку, словно кандалы надевает — и импульсами сжимает сильнее, чтобы сдержать боль, закусывает плотную ткань его брюк выше колена, сдерживая спазмы в хрупком побитом теле, хорошо — не поломанном, и не дышит. Спектер никому прежде этого не позволял. Он боязливо, с непривычки, тянет ладонь вперёд, скользя по выдающимся скулам, медленно, осторожно, словно разглаживая невидимые складки. Он даже не знает, зачем это делает, как Майк, наверное, также не знает, почему пришёл именно к нему. Спектер как будто в первый раз кого-то касается. И боится, что Росс просто терпит или не замечает его медленно скользящие пальцы на своей коже, что, как только тактильное осознание дойдёт до его мозга, он выплеснется негодованием, сбросит чужую руку и исчезнет за дверью. Навсегда. У Харви от страха сводит скулы. Он жалеет, что прикосновением нельзя излечить. Это бы изменило мир. И ему вручили бы орден. Спектеру до глупого смешно представлять себя в военной форме с выправкой столба — указателя на перекрёстке и отсутствием лишних мыслей. Ничего, кроме ликования. Возможно, прочистить мозги бы не помешало, но не таким радикальным способом. Харви вообще по жизни любит быть центром вселенной. И менять мир для него — обыденное дело. Вот только первооткрыватель он так себе. Ему нравится, что после драки Майк пришёл ни к кому-нибудь, а к нему. Чёртов эгоизм получил сегодня дозу очередной амброзии: в нём нуждаются. Ему доверяют. У него почти плачут на коленях. Майк не затихает, а только шумно вдыхает воздух сквозь зубы, когда Спектер случайно задевает ссадину слишком холодными пальцами — боль ощущается ещё острее, пронзительней, невыносимей. Росс не думал, что получать по лицу может быть настолько неприятно. У него всё тело трясётся короткими волнами прилива. И пол сменяется видами чёрных точек всё чаще и чаще. Ему кажется, «звёздные войны» затянулись — и его поглотила чёрная дыра. Майку жаль, что попутным ветром в неё затянуло и Харви, но он не может его отпустить. Потому что без Спектера — абсолютная пустота, глушь, мрак. Потому что Харви — не остров и не плот, но жабры и перепонки, потому что Росс с ним не тонет — плывёт, хоть и в ещё большей темноте, размытой, растушёванной, грифельной. Майк для Харви — словно снег в Аризоне. В два часа ночи звонок в дверь обычно не означает ничего хорошего. Спектер неосмотрительно не посмотрел в глазок, распахивая настежь дверь, и безмолвно замер, изучая красочное лицо помощника. Майк вызвал в нём противоречивые чувства. Видеть его — было благом, видеть его побитым — самым страшным злом. — Харви я…. умираю, — Майк закашлялся и практически свалился на Спектера, словно ураган, крушащий всё на своём пути, даже любимое. Харви взволновано, но молча, довёл его до дивана и усадил рядом с собой, ожидая как минимум объяснений. Майк вёл себя сумасшедше, глаза не находили места, разум — тоже. Он почти шептал, что заслужил это, что он не знает, что ему делать, что хочет забыть всё на свете, но его мозг на это не способен, что ему больно, что он потерялся… и слишком крепко хватал Харви за запястья. Харви не знал, как помочь, и просто медленно, мягко целовал в напряжённый висок, скулу, подбородок, избегая «опасных» зон, чтобы в крайнем случае свалить всё на дружбу. Спектер всегда умел находить и предусматривать пути отступления, в отличие от Майка. У Росса солёная кожа с привкусом моря и шторм в глазах. Он ретиво впивается в почти чёрные при свете настольной лампы, каменистые губы Харви, шершавые и сухие. Спектер, вроде бы, и не против. Майк отворачивается так же быстро, путая Харви, оставляя в неведении, непонимании, растерянности, словно среди тумана, и только с силой сцепляет их руки, не отпуская ни на секунду всю бесконечную ночь. Наутро у Спектра тело почти деревянное — в одном положении в его возрасте уже не спят. Харви думает, что он, собственно, и не смыкал глаз: наблюдал, волновался, думал. Майк выглядит спокойным, собранным, словно ночи и не было, словно не он приходил за помощью. Словно зашёл только что, ожидая, когда мужчина проснётся. Он стоит у окна в поглаженной рубашке Харви, слегка большего размера и невозмутимо пьёт кофе из такой отвратительно-белой кружки, придающей его рукам мертвецкий оттенок, что у Спектера дыхание перехватывает. Росс — словно призрак из прошлого, тянущий его за рукава в клоаку сожалений. Для Харви расползающаяся по лицу Майка синева, переливающаяся сиреневым, — как сигнал светофора — действуй. Защищай. Потому что это ЕГО, а раз кто-то руку поднял, то и руки лишится, словно за воровство. Майк слышит это его «я его культяпки по локоть пилочкой для ногтей отпилю, если потребуется» и с печальной усмешкой упоминает Джейме Ланнистера, типа: «Это не круто: делать из ублюдка героя, прости Харви, не надо жертв. А то ещё перейдёт на сторону добра, будет защищать Север… фу. Моветон какой-то. Забудь». Спектер этого делать не собирается. Харви живёт на инстинктах. На эмоциях. Он всегда чувствует подвох, всегда знает, когда остановиться. Только если это не касается Майка. Ради него он способен перейти любой рубикон, с улыбкой упав в жерло вулкана. И ему даже горячо не станет, потому что эта грёбаная страсть к Россу итак всё выжгла изнутри и всё ещё продолжает гореть. Это вам не Помпеи, это вечный огонь какой-то. В душе он видит синяки на своём левом бедре и удивляется, как ничего не почувствовал, в то время как его, словно вампир, кусал Росс, отчаянно и со всей силы. Это какая-то акварельная живопись, по всем правилам: с полутонами, рефлексами и сфумато. Это даже красиво. По-своему. Харви злится, что тот пытается всё замять. Забыть. Пустить на самотёк. Мол, бездоказательно и неюрсдикционно. Только вот они — доказательства ущерба: у него — на лице, у Спектра — на коже, но что более важно — в душе. Эта обида ядовито разъедает его до молекул. Он думает, а вдруг Росс случайно пришёл к нему, просто потому, что не к кому было больше. Потому что знал — Харви примет. Потому что знает, подлец, что не откажет, не сумеет, не пересилит себя. «Почему ты не хочешь, чтобы я защитил тебя?» Майк только усмехается, почти не разжимая губ. Харви читает в этом жесте волнение и позёрство, умноженную на тысячу гордыню. Юношеский максимализм, мол: сам справлюсь, тебе-то куда. Спектр знает, что ничуть он не справится, а только влипнет ещё больше, увязнет в этом болоте по шею и захлебнётся. Харви надоело. Его бесит сам факт существования Майка Росса в его жизни. А если и не этот, то какой-нибудь другой. Спектр привык, что что-то либо его, либо нет. А Майк где-то между, болтается буйком и не знает, к какому берегу подобраться. Хватит. Спектер выходит из душа в одном белье, нарочито показывая отпечатки Росса на ноге. Он хочет его реакции, хоть какой-нибудь реакции. Ну же, Майк! Харви склоняет голову, словно кот, и только лишь смотрит, невозмутимо копируя Давида Микеланджело. Росс всегда тяготел к античности… Мраморные, гладкие скульптуры, слепяще-белые, резко отличаются от слегка загорелой кожи и фиолетовых оттенков, словно татуировкой горящих на бедре Харви. Майку почти удаётся сохранить свою маску безразличия, но глаза выдают его, он резко моргает, замерев с поднесённой ко рту кружкой кофе. — Что? — разводит руками Спектер. — Тебя смущает собственное произведение искусства? Я у себя дома, могу хоть голым ходить. Думаю ввести такое правило: территория моей квартиры — нудистский пляж. В одежде не входить. Как тебе слоган? — он играет бровями. — Кстати, в данный момент ты не вписываешься. Харви ёрничает, вываливая всё негодование в сарказм и шуточки ниже пояса, потому что ему больно. От того, что им пользуются. От того, что Майк — двуликий, имеющий две противоположные жизни, одна из которых является искривлённым отражением первой. Росс молча ставит чашку на стеклянный стол. Та с жёстким звуком соприкасается с поверхностью. Он молчит. Харви думает, что переборщил. Хорошо ещё, что остановил свой порыв шутливо начать расстёгивать рубашку Росса. Это бы зачеркнуло черту иронии и перешло в серьёзный конфликт. Харви знает, нутром чувствует, что подобные действия всё погубят. Но страдает только больше. Стагнация всё усложняет, ему нужно развитие, пик, победа. Майк делает несколько шагов к Харви и долго рассматривает свой рисунок, словно гадает, он ли это сотворил, не подделка ли это. Харви видит этот скептический взгляд, и его тошнит. — Если ты хочешь всё замять, имей совесть хотя бы признаться. Будь мужиком! — весь иронично-весёлый настрой Спектера испаряется, становясь серьёзно-морозным. Росс вздрагивает, потому что Харви почти шепчет эти слова — отчего они бьют сильнее. — Я же не жениться на себе прошу, а только… — Харви умолкает, почувствовав нежное прикосновение к своему бедру. Майк сосредоточенно ведёт кончиками пальцев вверх, по контуру синяков, обводит их, будто рисует кистями по трафарету. Кожа Харви — сплошной холст — покрывается мурашками. Спектер смотрит на него, словно загипнотизированный. — Майк, я… Росс шипит на него и смотрит в упор, слишком глубоко вдыхая аромат миндального геля для душа с лица Спектера. Харви глядит на его губы, с отчаянием понимая запрет. Майк играет с ним. Издевается. Наслаждается триумфом. Потому что видит в глазах босса бессильное повиновение, слабость, жажду. Ещё немного — и прикажи он встать на колени, Харви бы послушно выполнил это. Майк чувствует превосходство — и ему это нравится. Он выдыхает ароматом кофе прямо в губы Спектера, отчего тот невольно вздрагивает и почти тянется вперёд. Миллиметр. Их губам не хватило всего лишь его. — Мне правда жаль, Харви. Росс смазано убирает ладонь и делает шаг назад. — Это скоро пройдёт, Харви, — весело заявляет Майк, имея в виду отметины на коже. И, закинув пиджак через плечо, направляется к выходу. Харви думает о другом. И с комком в горле констатирует, что Росс не прав.