Эхо

Четвертую ночь в окно заглядывает зеленая луна. Её свет окрашивает комнату в мертвенные тона, превращая все вокруг в зеленоватый туман. Засыпать под такой луной неприятно, и сны потом снятся скверные. Питеру Придду снится кошмар: каменный мешок, охватывающий со всех сторон, тяжесть обломков, сдавливающая грудь, мертвенный холод, сжимающий горло. Страх, не дающий даже моргнуть, потому что мгновения темноте хватит, чтобы забрать его, — и надежда, слишком чистая для того, чтобы быть настоящей. Надежда, которая вдруг превращается в отчаяние. Это больно, так больно, что он просыпается, переворачивается на спину и долго, старательно дышит, разгоняя сдавившую грудь серую беспросветность. Не получается. Боль покидает грудь, скользит в правую руку и замирает, пульсируя, в запястье, - там, где родимое пятно образует известный до последней черточки знак. Это странно и плохо, и Питер, повернув голову, смотрит на откинутую ладонь. Кожа в лунном свете кажется зеленой, как у утопленника, но метка на месте, только болит. Терпимо, но непонятно. Откуда взяться боли? Причины перестают интересовать Питера, когда оказывается, что следствие куда хуже. Он отворачивается,чтобы не видеть горящую от боли метку, и старается дышать глубоко и размеренно. Такого никогда не было, но, может быть, этому найдется объяснение. Он сам и найдет, — потом, ближе к утру, когда уберется эта страшная луна... Вместе с рукой пропитывается болью все тело, перед глазами плывет: серое, синее, снова серое. Это не просто пятна, это образы, которым неоткуда взяться его голове: серые стены, пыльный пол, падающие камни. Грохот — крови в ушах? Раскалывающихся на куски скал? Надежда и страх — его и не его одновременно Питер прижимается лицом к холодной простыне. Ткань под щекой мокрая, под рукой — черная с прозеленью. Потолок раскалывается, тяжелые древние камни падают вниз. Он лежит и смотрит, как летят обломки, смотрит — и не может пошевелиться, а потом видит чертог, освещенный зеленой луной, горящей в проломе сводчатого потолка, и женские фигурки под ней: двое преклонили колени над третьей. Камни падали прямо на них. Кажется, он все-таки кричал — иначе почему рядом оказалось столько людей, почему кто-то обнимал его за плечи, звал, уговаривал, утешал? — Петер, что случилось? Клаус. Голос спокоен, но Питер чувствует, как едва ощутимо дрожат руки на его плечах. Клаус боится только за него. Он не видит падающих камней, не слышит эха молитв. — Он не в себе, господин граф... От боли мутится в голове, но сейчас, когда рядом брат, когда вокруг люди, от этого только страшнее. — Откуда кровь? — Здесь нечем порезаться. Почему тогда кровь не останавливается? — Это не порез, господин граф. Голова кружится, и кто-то шепчет на самой грани слуха. Молитвы на древнегальтарском, и словно наперекор им: "Создатель, защити нас, спаси нас, сохрани...". Тонкий девичий голос. Грохот камней обрывает его. — Петер!.. Он падает. Оказывается — брату на руки. Взгляд Клауса полон искренней тревоги. Запястье стягивает сухой, пахнущий травами бинт. Питер отворачивается и плачет, пока хватает слез. В ушах его продолжает звенеть эхо молитвы