За стеной дождя

Дождь проникает в мозг, становясь фоновым состоянием. В ушах стоит плеск воды, в непрерывном течении мысли намокают и становятся ещё тяжелее. Перед глазами серая стена из однотонных туч. Иногда всё на миг становится белым, исчезает во вспышке и дрожит от грохота, подбирающегося всё ближе. Ичимацу лежит на передвинутом к открытым сёзди футоне и смотрит на тусклую улицу. Цветы, что в саду этого дома, что за его пределами, понурые и громоздкие от блестящих капель. Шум недалёкого ручья почти не слышно — ливень вбирает в себя его звуки. Холод, от которого Ичимацу защищает только тонкая фиолетовая юката, уже давно поселился в комнате, но парень не укрывается. Он игнорирует мелкую дрожь и неподвижно лежит, уставившись в кажущийся уже бесконечным поток воды. Жидкости настолько много, она так вездесуща, что Ичимацу, сам того не замечая, позволяет ей полностью затопить мысли и отправить его на дно. До его ушей уже не доносится скрип раздвижной стенки и чужие шаги. Только запах, выделяющийся среди свежести озона и сырой земли, заставляет немного напрячься. Ичимацу вздрагивает, когда мокрая и горячая рука касается его плеча. Он сразу дёргается, переворачивается и уже готов напасть, но знакомое лицо, расплывшееся в ехидной улыбке, мигом его расслабляет.  — Вернулся. — Борясь с головокружением после неожиданного входа в реальность, хрипло говорит Ичимацу. — Вернулся. — Кивает Карамацу и садится рядом с футоном. Ичимацу ложится на спину и краем глаза осматривает мужчину. Хоть он выглядит уставшим, улыбка не сходит ни с его губ, ни с глаз, рассматривающих Ичимацу в ответ. Пол под ним уже намок от воды, стёкшей с одежды. Наверняка неудобно сидеть в липкой и холодной одежде, но свои мысли Ичимацу высказывает по-другому: — Ты не мог переодеться и специально пришёл всё портить? Футон сейчас намочишь. — М-м, я тоже скучал, Ичимацу. — Карамацу гладит его по голове, и парень не может найти в себе силы, чтобы отдёрнуть руку или увернуться. Сколько бы не кривился, он не может отрицать, что действительно соскучился по Карамацу. Сколько же времени прошло? — Почти месяц. — Говорит Ичимацу и со вздохом поворачивается так, чтобы чужая рука легла на его щёку. Карамацу, не отрываясь, переносит ладонь на лицо и гладит тыльной стороной бледную кожу. — 25 дней. Если бы Осомацу дали больше свободы, — мужчина смеётся, — я бы даже ещё не смел думать о возвращении. И тогда мне бы опять что-нибудь прилетело, — он кивает на левое плечо, на котором под рубашкой стягивает кожу шрам от пули. — А послать его? Зачем ты ему нужен, когда есть целая армия красных шакалов. — Ичимацу хмурится, буравя взглядом чужое плечо. — Как я могу отказать брату? — А, точно. Как Карамацу стал главой преступной группировки, будучи таким мягкотелым? Это загадка для Ичимацу. — Тебе холодно. Почему не укрываешься? — мужчина проводит рукой по раскрытой груди, сглаживая мурашки, но напрасно, ведь после них появляются новые уже по другой причине. — Мне не холодно, — врёт, потому что сам не знает, почему предпочёл цепкий холод теплу одеяла. — Наша разлука сковала льдом твоё сердце, и даже будучи в тепле, ты не сможешь прогнать дрожь. Тебе сможет помочь только любовь, что растопит хрупкое сердце? В таком случае, я тебя понимаю, Ичимацу. — Лучше б не возвращался, ей богу. Иди уже сюда. — Ичимацу тянет к себе мужчину за руку до тех пор, пока тот не оказывается в подходящем для поцелуя расстоянии и, обняв за шею, накрывает его губы. Он специально кусает Карамацу, ведь самую малость, совсем чуть-чуть согласен с ним, а с этим мириться нельзя. Мужчина хмурится и освобождает рот, чтобы прижаться снова и взять ситуацию в свои руки. Он наклоняется так, чтобы таз Ичимацу лежал между его коленями. Молния мгновенно отражается в очках, пряча за собой глаза, отчего лицо парня на секунду становится нечитаемым. Это не нравится Карамацу. Он ждал так долго, чтобы вновь увидеть Ичимацу, и сейчас ему ничего не будет мешать. Рука тянется и осторожно снимает круглые очки, кладя их рядом с футоном. Вот оно, любимое лицо, так близко, что мягкое дыхание приятно скользит по холодной коже. Тёмные глаза выжидающе смотрят, тонкие брови немного приподняты в немом вопросе. Если бы он так смотрел на Карамацу до отъезда, то, скорее всего, никаких бы эмоций это не вызвало. Но сейчас малейшее движение или изменение заставляет сердце биться быстрее, ведь вот он, такой реальный и яркий, а не тускнеющее воспоминание. Карамацу обнимает его за шею и трётся носом о висок, убирая чёлку с лица. Ичимацу, делая глубокий вдох, замирает. 25 дней без этого драматично эгоистичного, глупого, но такого доброго человека. 25 дней без его театральных реплик, которые он проговаривает громко и уверенно поставленным низким голосом, который Ичимацу любит и ненавидит. Ненавидит, потому что знает, что когда Карамацу искренен, то его голос совсем не такой, он выше и тише, настоящий, сразу выдающий его хрупкую натуру. Любит, потому что его просто приятно слушать, и каждый раз, когда голос звучит словно виолончель, из которой извлекают низкие тягучие ноты, грудь невольно сдавливают чувства. Ичимацу выдыхает и обнимает Карамацу в ответ, целуя в щёку. Скучал, да, он скучал, поэтому снова ведёт его к своим губам и наконец-то, давая волю всем чувствам, глубоко целует, закрыв глаза. Карамацу сразу его понимает. Он опускает руки на шею и чувствует ладонью взволнованный пульс, снимает юкату с плеч, что кажутся тонкими и хрупкими, как и весь Ичимацу. Он может выглядеть хилым в своей мешковатой рубашке, но не только Карамацу знает, сколько людей он отправил на тот свет или просто довёл до бессознательного состояния. Если присмотреться, то можно заметить, как легонько подёргивает грудь от сильного сердцебиения, пока она равномерно поднимается во время очередного вздоха. Они иногда отрываются друг от друга, чтобы глотнуть воздуха и продолжить наслаждаться почти забытым вкусом и родным запахом. Карамацу развязывает оби и проводит раскрытой ладонью по напряжённому животу. — Тут было немного мягче. — Говорит он, в доказательство стискивая живот пальцами чуть ниже пупка, отчего Ичимацу сильно краснеет. — И-идиот, что ты несёшь. — Отворачивается, поджимая губы. Он волновался за Карамацу, особенно последнюю неделю, когда о его делах с Осомацу больше никто ничем не делился. Наверное, из-за этого он похудел. В очередной раз внимательность Карамацу вгоняет его в стыд. — Я волновался. С тобой могло что-нибудь случиться, а меня не было бы рядом. Вспоминаю тот выстрел… — Решив, что сказал и так слишком много, Ичимацу оставляет фразу незаконченной, вместо этого поглаживая шрам на чужом плече, что неопрятным пятном выделяется среди ветвистых татуировок. Только когда раскат грома вырывает Ичимацу из мыслей, он встречается взглядом с Карамацу, который с неподдельным счастьем всё это время смотрел на него. — Мне очень приятно, когда ты откровенен. — Не дав возможность ответить и видя зажигающийся огонь возмущения на лице Ичимацу, мужчина снова целует его. Обе руки теперь снуют по разогретому лаской телу, обводят бока, грудь, поджатый живот и мягкие бёдра. Возбуждение, словно морские волны, оттачивающие берег, постепенно становится всё сильнее. Карамацу знает, уверен, что не забыл те места, от прикосновения к которым у Ичимацу голова заполняется туманом. Он до красна целует там, где шея переходит в плечо, считает губами выступающие при вдохе рёбра. Дыхание Ичимацу становится рванее, пальцы, запутавшиеся в чёрных волосах, подрагивают, когда Карамацу прикусывает кожу. Он отчаянно хочет больше контакта, чтобы их кожа была так близко, что становилось трудно дышать, но мокрая одежда Карамацу неприятно липнет к нему и служит преградой к желаемому. Ичимацу за ворот тянет к себе мужчину, сминая рот жадным поцелуем, пока руки резкими от раздражения движениями расстёгивают рубашку и откидывают её куда-то влево. Шум дождя становится глуше, краем глаза Ичимацу отмечает, что выкинул рубашку на веранду, и теперь дождь нещадно втаптывает её в сырое дерево. Как только торс Карамацу заблестел в сером уличном свете, Ичимацу прижал его к себе как можно ближе, согревая и взамен немного притупляя свою лихорадку. Он слизывает с шеи тёплые капли, которые уже успели смешаться с потом. Гладит всё, до чего может дотянуться, впивается ногтями и оставляет розовые припухшие линии. Карамацу горячо дышит ему в ухо, почти касаясь губами. Ичимацу забывается в этом дыхании и сжимает пальцы на спине слишком сильно, как кот мнёт лапки, когда ему очень хорошо. От неожиданности Карамацу издаёт еле слышимый звук, и будь он чуть дальше от уха, это осталось бы незамеченным. Ичимацу целует его, извиняясь, и сжимает чужие ягодицы, прижимая к своему тазу. Он чувствует твёрдый член, что упирается в его бедро. Карамацу реагирует, целуя его развязнее, отстраняясь каждые три секунды и прижимаясь снова так, что слюна начинает стекать с подбородка, а скользкие и хлюпающие звуки смешиваются со звоном дождя. Одновременно со вспышкой молнии Карамацу дёргает бёдрами, и Ичимацу не понимает, исчезло ли всё из вида потому, что ему так хорошо, или это природа продолжает буянить. Карамацу поднимается, оставляя раскрасневшееся и мокрое тело Ичимацу наедине с ветром, что гуляет по полу, и снимает с парня белое бельё, попутно целуя сгибающиеся колени. Ичимацу сжимает гладкую простыню, когда чувствует поцелуи-бабочки, что порхают с коленки на коленку, щекочут внутреннюю сторону бедра. На холодном воздухе кажется, что тело ещё горячее, а когда Карамацу берёт его член, Ичимацу думает, что от него сейчас начнёт исходить пар. И скоро, совсем скоро он растворится, чтобы впитаться в мужчину и остаться с ним уже навечно. Размеренно двигая рукой, Карамацу смотрит на парня. На ало-красные пятна, всплывшие на бледной коже груди, шеи и щёк. Проводит взглядом каплю, стекающую со лба. Судя по прищуру, Ичимацу опять чем-то недоволен. Парень изгибает ногу так, чтобы ступня легла на чужой пах, надавливая пальцами на больше всего выпирающую часть бугорка. У Карамацу, который не был готов к такому повороту, перехватывает дыхание, и на вдохе он не может сдержать стон. — Хватит медлить. — Командирует Ичимацу запыхавшимся голосом. Он надавливает, от чего под ступнёй мышцы сокращаются, и довольная ухмылка находит своё место на его лице. Парень убирает ногу и отодвигает её подальше, чтобы дать ясно понять, чего он хочет. Его член ощутимо давит на живот, переливаясь в тусклом свете от растёртой по нему смазке, и просит внимания, но Ичимацу будет терпеть. Сейчас ему больше всего нужен Карамацу. Карамацу, который выглядит почти угрожающе. Брови сдвинуты ещё сильнее, уже нет ни намёка на улыбку, и только тёмный румянец и прерывистое дыхание дают понять, о чём он думает. Об Ичимацу. О том, как они снова станут до невозможности близкими. Ичимацу почти невыносимо терпеть растяжку. Ему приятно, да, но это не то, всё ещё не то. Когда Карамацу начинает снимать брюки, его уже охватывает непередаваемое волнение, и он не успевает поглощать кислород, потому что сердце слишком быстро бьётся, слишком быстро разгоняет кровь по телу. Он лучше задохнётся, чем будет вот так беспомощно глотать воздух, поэтому, когда Карамацу только начинает входить, и он чувствует до невозможности горячее тело, Ичимацу хватает его за волосы и словно пиявка присасывается к губам, не давая возможности дышать ни себе, ни ему. Если бы Карамацу мог сейчас связно думать, то удивился бы такому поведению, но не в этот раз, когда тесное тепло охватывает его и вбирает глубже, когда в ушах стоит чужое сердцебиение, а в лёгких оседает любимый запах. Мужчина размеренными толчками входит в Ичимацу, чужие ноги обвиваются вокруг его торса и прижимают. Когда он полностью исчезает в парне, останавливается, чтобы хорошо рассмотреть, встречается взглядом с прикрытыми глазами, наполненными чем-то мягким и слабым. Ичимацу дышит через приоткрытый рот, воздух белыми клубами проплывает мимо багряных губ. Дождь не утихает. Они забываются в равномерном и глубоком ритме, хватаясь друг за друга и шелестя тонкой простынёй. Ичимацу закрывает глаза, отдаваясь моменту, но вскоре чувствует что-то холодное и мокрое, упирающееся ему в лоб. Он думает, что это чёлка Карамацу, но мужчина тут же целует его шею, щекоча густыми локонами вену, от чего Ичимацу приходит в замешательство. Он поворачивается, чтобы встретиться с зелёными глазами, что принадлежат рыжему коту со смятой от ливня шерстью. Кот жалостно мяукает и трется об его щёку. — Сегодня ты популярен. — Тихо смеётся Карамацу, гладя кота. Ичимацу со всем присущим ему радушием, предназначенным только для котов, оказал бы тёплый приём вечернему гостю, но сейчас он его перекладывает на другую сторону футона и толкает в сторону выхода. Потом, он высушит и накормит его потом. Ичимацу облегчённо выдыхает, когда кот скрывается за щелью не задвинутых сёдзи. — Почему ты со своим другом так грубо? — С интересом и будто забыв, чем они сейчас занимаются, спрашивает Карамацу. — Замолчи. — Ичимацу дёргает его за волосы, целует и сжимает ногами талию Карамацу, заставляя продолжить движение. Последний с удовольствием повинуется, и вскоре, через несколько вновь раскалённых минут, они один за другим кончают, выдыхая всё новые клубы пара. Карамацу опускается в родные объятия, прижимаясь лбом к груди, которая после оргазма покраснела ещё сильнее. Ичимацу гладит его по волосам и укрывает обоих, потому что теперь, когда горячий воздух в голове рассеялся, ничего не отвлекает его от холода. Что ж, его сердце растопили. Ичимацу горько усмехается. Он поднимает голову Карамацу, отодвигая мокрую и спутавшуюся чёлку, прислоняется своим лбом к чужому, закрыв глаза. — Карамацу, я- Развалистый раскат грома прямо над домом, а потом металлический грохот из кухни и испуганный кошачий топот заставляют его дёрнуться и в очередной раз раздражённо свести брови. Карамацу берёт его лицо в свои руки, разглаживая их большим пальцем. — Я тоже люблю тебя. — Сказав это, Карамацу мягко целует его сначала в губы, потом в шею. Ичимацу остаётся только вздохнуть и продолжить гладить его, думая о том, как ему больше не придётся скучать. Пока что. И о том, что дождь будет лить ещё одну ночь. И о беспорядке, который устроил кот.