Разбитое сердце в цветах

Маленькие семена упали в благодатную землю. Прошел дождь и они выбились из-под земли, хрупкими лепестками новорожденных цветов открываясь миру. Люди увидели это и восхитились. Это было красиво. Маленькие семена застряли в сердце. Пришла любовь, и они выбились в легкие, сочными зелеными стрелами молодых побегов пронзив беззащитные ткани тела. Люди увидели это и испугались. Это было смертельно. Эти цветы называли проклятыми, а людей, которые носили в своем сердце семена собственной гибели — «Цветущими» или «Обреченными Цвести». Люди всегда любили превращать смерть в искусство. Цветы не прорастали при каждой влюбленности. На самом деле, они росли всего один раз в жизни, словно отмечая своей кровавой зеленью любовь всей жизни человека. Но иногда любовь была взаимной, цветы складывали свои острые лепестки, засыхая. Иногда после люди расходились, слишком разные, чтобы быть вместе. Бывали, конечно, и счастливые случаи, когда цветы и правда указывали на того самого, нужного и любимого, но кто будет считать счастье и несчастье других людей? Никто не знает, откуда берутся семена. Неважно, были ли до этого у человека Цветущие родственники, хищные цветы все равно могут занести семена в сердце ребенка. И наоборот, в семье, где обоих настигло проклятье цветения, может родиться совершенно обычный ребенок. С семенами ничего нельзя сделать. Цветущий обречен, если его не любят в ответ и поистине благословлен, если его чувства взаимны. Люди боятся цветов. Люди ненавидят цветы. С самого детства Ларри знал, что проклятые семена ждут своего часа в его сердце, ведь каждый ребенок проходил обследование на их наличие. Крошечные темные точки в сердце на снимке — его возможная смерть. Помнится, мама тогда чуть не расплакалась, а папа обнял ее крепко-крепко и долго не отпускал. Ларри лишь с недоумением смотрел на них. Ему было всего три и он правда не понимал, что не так. Потом, конечно, понял, но воспринял философски. К тому же, он же не обязательно умрет. Сейчас же он с ужасом смотрел на лепестки на полу. В сумерках комнаты кровь на них казалась черной, да и сами они, бледно-голубые, потемнели до темной, пугающей синевы. Самым ужасным в этой ситуации был тот факт, что его любовь совершенно точно, определенно и стопроцентно не взаимна. Ни при каких обстоятельствах. Как же его так угораздило? Вот досада. Прямо как в тех попсовых песенках про разбитое сердце в цветах. Теперь можно записываться на какой-нибудь тренинг-поддержку для Цветущих, чтобы собрания каждую неделю, и обязательно десять человек в кружочке с улыбчивой, бодрой и оптимистичной — а чего ей печалиться, не у нее же цветы — кураторшей. Она будет заставлять всех искать положительные стороны в ситуации, а все будут ее тихо ненавидеть. Идиллия. «Привет, меня зовут Ларри Джонсон, и я умираю от любви к моему лучшему другу, пока он сохнет по моей же лучшей подруге». Где-то на этом моменте в лучших традициях индийских фильмов все должны начать танцевать, а Эш оказаться той самой сестрой Ларри, чудом выжившей и воспитанной в интернате. И потекли недели, полные боли, крови и ярко-синих лепестков. Мать узнала все первой, а как же иначе? Они, в конце концов, жили в одной квартире. Плакала, безутешно, горько, а Ларри обнимал ее и не знал, что сказать. Слова утешения казались изощренным издевательством, но он, сглатывая лепестки, пытался что-то сказать. «Все будет хорошо» (уже ничего не будет), «мы со всем справимся» (уже поздно). Она не спрашивала, кто это, и Ларри был ей благодарен. Он не смог бы соврать собственной матери, а правда звучала слишком жалко. Кто же знал, что смешной паренек с двумя хвостиками и забавной кличкой станет залогом его жизни? Скрывать болезнь ото всех оказалось неожиданно сложно. Стоило ему взглянуть на Салли, как кашель хриплым клекотом рвался из груди, и Ларри буквально слышал как шелестят лепестки, опадая в легких. На обеспокоенные вопросы друга он угрюмо молчал или врал про простуду. Однажды он выкашлял целый бутон, весь в крови. Анемоны. Цветы выглядели колкими льдинками на угрожающем багрянце крови, и Ларри не смог упустить случая — зарисовал их. Грубый, суетливый набросок оказался чуть ли не лучшим, что он рисовал за всю свою жизнь. И да, разумеется он не смог скрываться вечно. Простуда — прекрасная отмазка ровно до тех пор, пока на пол, выпав из платка при очередном приступе, не планирует мокрый от крови лепесток. В комнате было всего двое, сам Ларри да Сал. Наверное, взглянули на лепесток они с одинаковым ужасом. И началось. Волнение Салли за друга достигло невообразимых высот. Он попеременно говорил, что они со всем справятся и выяснял имя избранницы. Или избранника, как иногда добавлял он. При такой постановке вопроса смеяться хотелось еще больше. Хотя, на самом деле было не до смеха. Это было изощренной пыткой, каждый день слышать взволнованный голос, терпеть расспросы и попытки помочь. Салли всегда был упертым, вот и теперь он не сдавался, раз за разом пытаясь выяснить имя. Перебрал всех одноклассников, перешел на параллель, вот только одно имя забыл. Свое. А Ларри медленно умирал, словно по книжке, каждый день выглядя все бледнее и мертвее. Эш как-то пошутила, что в итоге он умрет не от ханахаки, а просто растворится в воздухе, и Ларри был ей неимоверно благодарен. В конце концов, она единственная, кто пытался шутить. …воздух, воздух, господи, как же мало было воздуха! В глазах темнеет и все чувства исчезают, остается только острая потребность вдохнуть, но… Он пытается вдохнуть, раз, другой, и с ужасом понимает, что не может. Это конец. Что же, он сам выкопал себе могилу, извольте лечь. А потом он просто открывает глаза. Никакого света в конце туннеля, все та же знакомая до мелочей комната, только вот он сам — другой. Цветы в его груди наконец прорвались наружу, торчат сквозь ребра, обманчиво-невинно поблескивая каплями крови на свету. Весьма символично. А еще, он, кажется, призрак. Ой.