***
Вся каша с утра в ромашках. Весь ромашковый чай в ромашках. Денис готов жрать эти ромашки вместе с кровью на завтрак, запивая ромашковым чаем и впихивая ложками овсянку. Пока не задохнется. Пока не закончится. Пока не раскается за мысли свои. Пока не расплатится со Всевышним. Чтобы вместе с этими наполовину пережеванными лепестками из гортани лезли все новые и новые ромашки, чтобы однажды в нем места больше не хватило, чтобы дышать. И чтобы он, блядь, перестал. Перестал дышать, перестал думать, перестал жить. Чтобы его нашли где-нибудь бездыханного, с безысходно остекленевшими глазами и разорванного изнутри ромашками. Из мертвого живое. Как показатель того, что расплатился. У Дениса сдвиг по фазе. У него парадигмы танцуют как черти. Он сам себе противоречит, расплачиваясь перед Господом еще большими грехами. Он должен казнить себя своими грехами. Он каждый день видит свой грех и параноидально ждет еще больше ромашек. А они, как назло, медленные такие. Противно, до тошноты, гладкие цветы щекочут глотку, будто приболел немного. Они прорастают сквозь душу, вылезая наружу. И если бы не рвотный рефлекс, Денис бы как изваяние стоял, открывши рот – а ромашки кровавыми каплями рисовали бы миру труп его любви. По засохшим бордовым новые красные, будто заново рисующие эту любовь. Но новые красные всё равно станут засохшими и бордовыми. Потому что на то изначально была воля Всевышнего. Саша простой, как полевые ромашки. Саша улыбается и тянется к солнцу, как живая и настоящая ромашка. Ромашки щекочут глотку, а Саша – нервы. Своим существованием он доводит до ручки, своей невиновностью вызывает безысходность, своей улыбкой – ромашки. Тихонько вечером выхаркивая хладные цветы своей любви, Денис будет вспоминать эту улыбку, которая не ему - и в ромашках будет и ужин. Хотя, есть уже не хочется. Хочется жрать исключительно эти ебаные ромашки. Каюсь, Господи. Зарасти уже все ромашками.***
Мимо мяча. Неудивительно. Денис как будто мимо жизни. Он рожден для поля. Ромашкового, не футбольного. Тренировок все больше, промахов все больше и Саши – тоже. Саши много везде. Он как ромашки – наполняет постепенно. С ним играть – похерить всю свою жизнь. Потому что лепестки просятся наружу. Художники его любви отчаянно просят всеобщего внимания. Денис же дарит им только свое. - Эй, Черешня, нормально все? Ты в последнее время аки мертвый ходишь, - немного нервно смеется Саша. И ромашки тоже. - Спать больше надо. Истерические припадки перед чемпионатом. Ей Богу, как баба, - ухмылка в невозможности рассмеяться. Нельзя тут палевно смеяться ромашками. - Да всё как всегда, не парься. Не пройдем – никто не удивится, пройдем – все офигеют. Даже и париться не надо, - слегка потрепав за плечо, улыбается Саша. Ему улыбается. ЕМУ. Дышать легче, жить – хуже. Не надо улыбаться, Саш. Сашенька, не надо. Господи, за что? На ужин сегодня почему-то не ромашки, а еда. Денис давится картошкой в надежде вновь поужинать ромашками. Но они утихомирились будто – щекочут горло все так же своей гладкостью, а выходить наружу не хотят. Отчаявшись совсем, стакан с виски и «Инстаграм». Саша и на фотках улыбается чертовски живо. Как будто прямо сейчас он здесь, рядом. Вместе с прекрасной, на самом деле, девушкой. Виски с ромашками вставляет в сотню раз лучше обычного. Виски с ромашками как сговорились - шепчут ему о том, что они не нужны. Выпив оставшийся виски, кровью и ромашками закусив, Денис идет спать. А в душе безмолвная просьба о прощении. Ведь он почти поверил.***
- Эй, Черешня, а давай к нам? – полвторого, Саш, ты серьезно? - А вы где? - Ща локацию скину. - Хорошо. - Сашенька, смотри, там Лазарев что ли? Ой, или я обо… Денис наслаждается ромашками, устилая ими всю постель. Едва дышит поначалу, и в надежде, что искупление близко, ложится на спину. Чтобы быстрее. А оно не приходит. Оно вновь пролетает по воздуху мимо, извиняясь будто за невозможность существования. Здесь могут быть только Денис, ромашки и бордовый труп его любви. Который как из пепла каждый день. И каждый вечер снова в пепел. Искупление, как чёртова девчонка-вертихвостка, покажется немного издалека, побродит где-то рядом и исчезнет снова. Денис пиздец как боится, чтобы оно исчезло навсегда. Сашка – пьяная ромашка. Усмешка снова давится белыми лепестками, пока Саша с девушкой танцует. На этот раз Денис не закусывает виски, а запивает ромашки. Вкус почти тот же. Денис уверен, что Саша на вкус сейчас такой же - пьянящий и ромашковый. Простой и сводящий с ума. Чертовски невероятный. Не его. В мерцании обманчиво ангельского стробоскопа Саша чертовски выше всех богов, что придумали люди. Он – начало и конец мироздания, сердце Вселенной, её центр, который в нужде потеряться, расположился на танцполе дурацкого клуба. Чтобы только истинно верующий смог его заметить. Я предал твою веру. Господь всего мира, прощай. Я нашёл Господа своего.***
Пьяные все уже до чёртиков в глазах. Денис с Акинфеевым о чём-то говорит. Они сами уже не понимают о чём, если честно. Просто смеются дико. У Игоря – искренний смех, у Дениса, кажется, истерический. Смотрит на Сашу с блондинкой, тоже о чём-то болтающих, а ромашки будто взбеленились – слишком мало запивки для такой закуски. Девушка эта Сашу вдруг целует. А усмешка устала. Она больше не может сдерживать ромашки. Весь стол в ромашках, Дзюба в ахуе. Саша поворачивает на него голову - и вот оно. У художников выставка. Художники, как и каждый день заведено, вырисовывают на трупе любви новую, живую и настоящую. Клуб утопает в неоне и алкоголе, а Денис больше не может тонуть. Он хочет дышать. Господи, помоги. Господи, полюби. Недоумение в Сашиных глазах режет изнутри, и теперь ромашки не щекочут, а раздирают. Своей гладкостью царапают легкие и гортань, вылезая наружу кровавыми остатками саморазрушения. Дым, духота и Саша душат не хуже ромашек, Денис вылетает из клуба и вдыхая воздух выдыхает углекислый вместе с ромашками. Ему, блядь, воздуха не хватает. Он жадным таким никогда не был. Сейчас он хочет весь воздух сразу. А не может. Ему ромашки уже будто постель выстлали. Но ему уже не хочется бездыханным, с безысходно остекленевшими глазами. Ему уже не хочется никому ни за что платить. Он уже не ищет искупления. Но разве это волнует кого-то, а? В полумраке дерьма его собственного искупления Дениса кто-то берет за плечи и целует. Спасительно. Искренне. Извиняясь. Добровольно согласившись вместе с Денисом отведать немного кровавых ромашек. Дышать становится легче. В глазах прояснилось. Саша. - Чтобы не умереть, не забывай кормить демонов строго по расписанию, Черешенка. Я буду следовать твоим заповедям, Господи.