Наш первый закат

– Мне кажется, что счастливее меня никого нет, – вздыхаю, томно прикрывая глаза. – Я бы поспорил, – он фыркнул, привлекая меня к себе ещё ближе и оставляя невесомый поцелуй на моей макушке. Нежно. Приятно. Умиротворённо. – Звучит ужасно сладко, – хихикаю, когда он начинает водить пальцем по моей ладони, вырисовывая, вычерчивая только ему знакомые слова, символы и фигуры. – Как мои любимые булочки с корицей? – поддерживает он, а я отрываюсь от его груди, заглядывая прямо в любимые сапфиры, сейчас переполненные добротой и лаской. Так непривычно видеть его таким смирным, спокойным и любвеобильным, что я стараюсь запечатлеть этот момент навсегда в своей памяти. Делаю внутренний «щелчок», как когда нажимаешь на кнопку фотоаппарата, и довольно расплываюсь в улыбке. Теперь точно запомню. – Моя выпечка вкуснее, – пытаюсь отстоять свой кулинарный талант. Он знает, как меня задевает, когда он отзывается о «чужой» еде, как о лучше той, которую готовлю я. Он знает это, поэтому хитро ухмыляется и продолжает игру, а я иду у него на поводу. Очень глупо, очень по-детски, но мы не можем остановиться. – Ты же знаешь, что я ем твою «стряпню» только потому, что не хочу тебя обидеть, – шутливо признаётся он. – Тогда я больше не буду тебе готовить, – делаю серьёзное заявление, заглядывая в тёмно-синие лукавые глаза. Они – мой наркотик. Не могу и дня прожить без их озорного уверенного взгляда. – Тогда я не буду тебя больше целовать, – парирует он, думая, что это его выигрышная фраза. Но я уже знаю, что ответить. – Как хочешь, – он удивлённо вскидывает брови вверх и подозрительно щурится, понимая, что это не конец разговора. – Это не помеха, ведь я буду тебя целовать. И в доказательство своих слов я тянусь к его лицу и оставляю быстрый поцелуй на изогнувшихся в самодовольной улыбке розоватых губах. Так же скоропостижно отстраняюсь и принимаю прежнюю позу, устраивая голову как раз на его груди. Счастливо прислушиваюсь к ускорившемуся сердцебиению. Мы сидим некоторое время в тишине, наслаждаясь обществом друг друга. Плевать, что спинка деревянной скамейки - не слишком удобное место для долгих посиделок, но нам все равно. Мы стараемся не упустить момент, понимая, что это лишь вопрос времени, когда наш покой кто-нибудь нарушит. – Почему ты раньше меня сюда не привозил? – задаю вопрос я, когда желаю нарушить молчание и услышать бархатный голос своего мужчины. – Эсме, у нас всё стало серьёзно неделю назад. Раньше я бы этого сделать не смог, – тихо говорит Карлайл. Мне кажется, что я услышу его голос, с какой громкостью бы он не говорил. Пусть даже шепчет – услышу. Если я посмотрю на его лицо, то мне будет этого достаточно, чтобы его беззвучные мысли нашли свой голос в моей голове. Невероятно крепкая связь. – Но общаемся мы одиннадцать лет, – напоминаю я. Совсем не пытаюсь его пристыдить или укорить, не это моя цель. Я вообще не думаю, что в отношении к этому мужчине у меня есть какие-то чётко обрисованные цели. Желания, стремления – да, но остальное… кому это нужно? Мы плывём по течению, и прекраснее этого ничего в мире нет. – Не было повода, – тяжело вздыхает он. Кажется, я слышу в его голосе грустные нотки. Это греет душу, ведь означать это может только одно – он уже давно мечтал о том, чтобы у нас были такие моменты. Такие наши, такие тёплые, такие неповторимые. – Повода, – эхом повторяю, сжимая его ладонь крепче. Я рядом, он должен об этом знать. Снова молчание. Я распахиваю прежде прикрытые от удовольствия глаза и с радостью обнаруживаю, что мы всё-таки застали закат. Вот оно, солнце, медленно движется по своей траектории. Небо переливается всевозможными оттенками розового, начиная от бледного оттенка, совсем как моя кожа, и заканчивая насыщенным, немного красноватым как губы Карлайла. И без того поражающую красотой картину дополняет захватывающий дух пейзаж: несколько рядов сосен, ещё невысоких, с тонкими стволами, а за ними – бескрайние поля с колосящейся травой, достающей мне до плеча. Наша скамья стоит на возвышении, которое ещё нельзя назвать холмом, но тем не менее благодаря этой небольшой форе мы и могли позволить себе упиваться красотой здешних мест. – Наш первый закат, – сообщаю я и так знающему об этом Карлайлу. Слышу, как из его груди вырывается короткий смешок. Я вспоминаю, что у него была такая же реакция, когда я сказала «наш первый рассвет» три года назад. Тогда он стал первым и последним. До недавних пор. Позавчера мы повторили события ушедших лет, застав поднимающийся солнечный шар на балконе моей квартиры. Карлайл укутал моё обнаженное тело в тонкое изумрудное одеяло и на руках вынес, чтобы показать то, что его так поразило. Это был настолько трогательный и значимый для меня момент, что я уронила несколько тихих слезинок. Слишком прекрасно, слишком волшебно, но главное, что реально, а не очередной несбыточный мираж. – Начинаешь счёт? – снова усмехается он. – Думаешь, пора? – Карлайл понимает, о чём я говорю. – Пора, Эсме. Это знак, намёк на то, что продолжение точно будет. Я и без того это знала, но подтверждение моих догадок и надежд не могло быть лишним. – Прошло много времени, – скромно запеваю я. – С тех пор, когда я увидел твою улыбку, – присоединяется Карлайл, вызывая во мне смертоносную бурю радостных эмоций. Кажется, что сейчас мне посильно всё. – Прошло много времени, – продолжаю, точно не попадая в ноты, от чего должна была бы стесняться, находясь рядом с человеком, получившем музыкальное образование, но ничего подобного нет. Я ему полностью доверяю, и я знаю, что ему все равно на то, как я пою, ему важно, что я пою и какой смысл это в себе таит. – С тех пор, когда я наслаждался солнечным днём, – заканчивает он своим потрясающим и приятным для слуха баритоном. Обожаю, когда он поёт. Это бывает так редко, но так ценно. Больше не сказав друг другу ни слова, мы дожидаемся, когда солнце зайдёт, и синхронно рушим наше крепкое объятие. Когда Карлайл обнимал меня, мне было так тепло, так уютно, но как только его руки исчезают, я начинаю ощущать холод и лёгкий, но морозный ветерок. Становится не по себе. Зябко, неприятно. Я ловко спрыгиваю со скамьи, пока любимый аккуратно переставляет ноги и, придерживаясь за спинку, слезает. Мне каждый раз больно смотреть, как тяжело ему даются некоторые движения. Сначала война, потом пожар, авария… Ему так много пришлось пережить, а он всё ещё остаётся таким же сильным и непоколебимым, каким когда-то я его и встретила. Он рассказывал, что до фронта был более мягким и трусливым, но боевые сражения на передовой слишком сильно меняют людей. Кто-то сдаётся под натиском, но мой мужчина не из таких. Он изменился, он выдержал, он прошёл и выжил. Он – мой герой. Опустившись на землю, он еле заметно жмурится, что незаметно было бы незнакомому человеку, но я успела изучить Карлайла вдоль и поперек, чтобы утверждать, что ему больно, и только что он сдержал стон. Я не могу ничего ему сказать по этому поводу, не имею право и жалостливо взглянуть. Его убивает жалость к себе, он теряет свою твёрдость, решительность и сильно злится. Ведь он – боец, для него слишком позорно признаваться в собственной боли, ощущаемой из-за раны, полученной в мирные дни, а не на фронте. Это слишком ранит его, поэтому я сдерживаюсь и делаю вид, что ничего не видела. – В дом? – спрашиваю, переплетая свои пальцы с его. Так приятно держать кого-то за руки. Особенно такого человека, как он. Я почти чувствую, как наши ауры соединяются и образовывают один купол. Купол, способный защитить нас от всего, потому что мы вместе. Рядом. На том месте, которое нам и было предназначено судьбой. – Есть ещё варианты? – хмыкает мужчина. – Мне все равно, куда идти, – честно признаюсь, забыв добавить «главное с тобой». Но он без слов понимает, что я имела в виду. Мы переросли недосказанность в целях скрыть что-то, отныне наша недосказанность – это способ общения, когда ты понимаешь, что другой поймёт тебя без слов, определит по взгляду, услышит мысли и считает эмоции. Не это ли истинное взаимопонимание и, может быть, любовь?