Шпионский роман

      — Напомни мне, почему мы должны тащиться к черту на кулички как будто в этом гребаном Сингапуре закрылись все бары, — недовольно поджимает губы парень в черной рубашке, разглядывая цветные домишки индийского квартала через окно автомобиля.       — На черт мне не сдались эти бары. Я сыграть хочу, — в тон ему отвечает брюнет рядом, устало потирая пару родинок на веке цепляя серьгу в брови.       — Тем более. Не слышал о недостатке казино здесь, — сквозь капли на тонированном стекле на мгновение пробились виды стандартных городских высоток, но быстро скрылись за новыми цветными шедеврами зодчества уже арабского квартала.       — Даже не сравнивай. Я хочу сыграть по-крупному, — парень тронул водительское кресло, приказывая остановиться, и жестом пригласил друга на выход. — А еще я хочу расслабиться, Джинён. Просто расслабиться, — он поправил кожанку, звякнувшую бляшкой по цепочкам на черных джинсах, и хлопнул по крыше авто. Машина уехала прочь, оставляя двоих в начале узкой улочки украшенной ярким стрит-артом со странными индейцами.       — Мы будем отдыхать среди мусорных баков? — Пак накинул черный пиджак и брезгливо отошел назад от маленькой сухонькой старушки в пестром хиджабе, что катила за собой тележку полную апельсинов, свернувшую в переулок перед ними.       — Не нуди. Я веду тебя в лучшее место в городе, — парень хлопнул друга, поправляющего оседающую от сырости смоляную укладку, и бодро двинул за старушкой.       Джексон морщится от лязга тяжелой складской двери и выходит на свежий воздух. Мерзкий дождик заставляет посильнее натянуть на глаза желтую кепку и запахнуть рубашку, пряча морду тигра под угловатыми женскими цветными моделями на черном фоне.       «Нужно уломать Югёма повесить козырек над входом и плевать, что днем над мусорными баками, перекрывающими вход, он будет так же уместен, как волосатая бородавка на роже проститутки» — с этой мыслью Ван лезет в карман красных спортивок с белыми лампасами за сигаретами, когда светлых кроссовок касается укатившийся под горку апельсин. Он долго тупит над фруктом, а потом просто переступает, позволяя оранжевому целлюлиту катиться дальше, и его тут же настигают вопли на отборном турецком, Джексон уверен матерном. Старушка орет как оглашенная на него снизу вверх, при условии, что Ван и сам далеко не модельного роста, и смешно жестикулирует. У Джексона звенит в пергидрольной башке, и он на одной ноте, набрав воздуха побольше, буквально визжит в ответ на тут же опешившую бабульку, широко раскрыв рот и страшно выпучив глаза. Крикливая особа, стоит Вану замолчать, быстро ретируется, уже молча догоняя укатившийся апельсин. Парень провожает ее взглядом, а после громко вдыхает и глухо закашливается.       — Проклятые рудники, — на китайском бурчит он, стуча себя в грудь и по карманам в поисках сигарет. Он выбивает одну из початой пачки Мальборо и ищет зажигалку, когда перед носом вспыхивает маленький огонек, прикрываемый ладонью от промозглого ветра. Ван прикуривает.       — Чжебом? Какими судьбами? Товар появился? — Он выпускает дым чуть в сторону и щурится за спину Има, желая разглядеть его спутника.       — Нет. Сегодня я гость, — парень улыбается и вскидывает руку со сложенной пачкой десятитысячных юсуфов.       — А этот? — Джексон кивает в сторону лощеного напарника и думает, что на козырек еще и фонарь повесит — какая к черту охрана, когда не видно ни хрена.       — На экскурсию. Он чист, — Им хитро улыбается пока Джинён закатывает глаза от эпически модного веяния в гардеробе охранника — ярких носков с заправленными в них штанинами.       Китаец затягивается еще раз и, неприятно дернув шеей до щелчка в позвонках, открывает дверь, лязгнувшую несмазанными петлями.       За железным монстром оказалась крутая лестница, освещаемая лишь тусклыми отсветами с улицы, что быстро пропадают за закрытой дверью, и желтой лампочкой, вокруг которой вились жирные мотыльки, внизу этого грохочущего металлом смертельного аттракциона.       — Китайцы в арабском квартале. Местный Чайна-таун им тесен? — Усмехается Пак, брезгуя касаться потертых перил.       — С такими шуточками даже такой крупный торговец оружием как ты можешь от сюда не выйти. Так что прикуси язык, — Джебом спускается с последней ступени, но вместо того, чтобы пройти прямо до двери, за которой долбит какая-то восточная музыка, сворачивает за угол, где в нише за бронированным стеклом и крупной сеткой сидит еще один парень. Он рубится в psp, закинув ноги в дорогущих коричневых лоферах без носков на стол, и дымит вонючей самокруткой. От его гардероба: рубашки в красно-зеленую вертикальную полоску и брюк в желтый и голубой цветочек французским огурцом у Джинёна нервно дергается глаз.       — Привет, Ендже, — Им опирается на стойку, склоняясь к окошку.       — Товар принес? — Не отвлекаясь от приставки, спрашивает парень, склоняя голову так, чтоб черные отросшие пряди не мешались.       — Нет, — улыбается Джебом и выкладывает в тяжелый лоток четыре пачки бледно-желтых купюр, таких же что показывал на входе. — Я сегодня отдыхаю.       Чхве скосил глаза на деньги и, прежде чем отложить игрушку, хорошо затянулся.       — Без размена?       — А Марк начал давать сдачу? — Вздергивает брови Им, и парень со смешком выпускает сизый дым. Он закусывает биди почти по самую красную нитку и подтягивается к столу, цепляя лоток. Хрусткие купюры мелькают в ловких пальцах со скоростью света. Четыре пачки собраны в одну и пересчитаны меньше чем за минуту и отправлены в счетчик банкнот. Под мерный шелест машинки Ендже выкладывает стопками цветные фишки перед Имом. Идиллию нарушает лишь приглушенный вопль футбольного комментатора из телевизора откуда-то под потолком над окошком, о существовании которого до этого свидетельствовали лишь цветные блики на голых светлых стенах за спиной кассира и его волосах.       — Точно, сегодня же Корея с Германией играет, — Сгребает жетоны Джебом. — Какой счет?       Чхве забирает перебранные купюры и, откинувшись на стуле, не глядя скрепляет их резинкой.       — 2:0, — он опускает взгляд с экрана куда-то под стол, куда кидает увесистую пачку, затягивается и снова берется за игрушку.       Им улыбается и тянет все еще ожидающего уточнения футбольных результатов недовольного Пака к двери чуть сбоку, которую Джинён даже и не заметил.       БэмБэм скучающе ковыряет носком красного вельветового челси зеркальную боковину барной стойки. На мгновение он отвлекается от созерцания бликов на алых атласных зауженных брюках через дно опустевшего стакана и ловит недовольный взгляд бармена из дальнего угла стойки. Марк за порчу своего рабочего места готов скрутить пепельную тайскую голову в одно движение, несмотря на общую хрупкость собственного телосложения под легкой темной туникой с принтом из крупных розовых и голубых цветов в сочной зелени. Бэм убирает ногу, чуть разворачиваясь на высоком стуле, и отводит взгляд за красными круглыми очками. В огромных зеркалах за нереально дорогими бутылками он ловит отражение открывающейся двери и двух темных силуэтов, что быстро приближаются, спустившись по лестнице.       — Господин Им, рад вас видеть, — таец всем тощим корпусом оборачивается к гостям, слепя широкой улыбкой и неоновым отражением белой рубашки под парой серебряных цепочек.       — Два виски со льдом, пожалуйста, — подходит ближе Джебом, толкая по вощеной крышке стойки пару фишек. Марк из-под светло-русой уложенной на лоб челки оценивает номинал и плещет в квадратные безупречно чистые стаканы янтарную жидкость на ледяные кубики.       — Вы сегодня у нас как гость? Я верно понимаю? — Бэм смотрит куда-то за спину мужчин на третью неподвижную фигуру у отвесного окна, заменяющего дальнюю стену.       — Ты совершенно прав, — улыбается Им, получая свой стакан и делая крупный глоток. — Хочу сегодня отыграться.       — Боюсь, придется подождать. Стол уже собран, но я знаю как скрасить ваше ожидание, — гламурный распорядитель ловко цепляет Джебома под локоть, и тот вспоминает о друге лишь в дверях в глубине зала.       Джинён отмахивается стаканом с высокого стула и пристально следит за молчаливым барменом, натирающим стойку за ушедшими гостями. Иен работает молча и никак не реагирует на оставшегося Пака, что изредка смотрит на собственное отражение за разномастными бутылками, смакуя действительно отличный алкоголь. В возникшей тишине он ощущает глухую вибрацию басов музыки, той самой, что слышал под лампочкой у жуткой лестницы, и просит повторить, отставляя опустевший стакан. Бармен ждет ставки. Пак осознает причину заминки не сразу, а после лезет за бумажником.       — Только фишки, — качает головой парень.       — За счет заведения, Марк, — бармен мельком смотрит на высокого парня в черных скинни и легкой рубашке с красно-черным геометрическим рисунком, привлекающим золотом разграничивающих линий и отблеском декоративных блесток, и щедро наполняет подставленный стакан, плавя остатки льда внутри.       Пак забирает предложенное и движется к загадочному силуэту, становится непозволительно близко и с наслаждением вдыхает сладкий аромат. За стеклом внизу оказывается танцпол, взрываемый единственной парой арабов в этом месте, характерно бородатых и довольно массивных, хотя, возможно выглядящих так больше из-за темных широких очков и свободной многослойной одежды с капюшонами.       — Хочешь быть среди них? — Джинён смотрит на беснующуюся толпу и с легкостью представляет гибкую фигуру, вьющуюся слишком привлекательно в этом людском море, и делает жадный глоток, подпитывая собственную фантазию.       — Даже просто беседа со мной стоит немалых денег, — замечает парень, улыбаясь одними глазами, но все еще не смотря на гостя.       — Думаю, мне есть чем расплатиться, — уверенно улыбается Пак, жестом фокусника заставляя появиться между пальцев темно-зеленый камень.       — Откуда мне знать, что это не стекляшка? — Темные глаза из-под длинных пушистых ресниц сверкают похлеще прожекторов внизу.       Джинён откровенно усмехается. Он отводит руку со стаканом — единственную преграду между телами и, ловко прячет камень в ладони, которой властно притягивает к себе за сильную красивую шею с маленькой родинкой, мелькающей под мягким воротом.       — Стекляшка бы расплавилась сейчас, — холод камня на чувствительной коже до мурашек контрастирует с жарким шепотом и обжигающими губами у самого уха.       — А как же твой друг? — шепот в ответ, и красиво очерченные губы кривятся в ухмылке.       — Да брось, — Джинён ведет носом по бьющейся венке на виске к манящей родинке в уголке подведенного глаза. — Твой эпатажный администратор наверняка знает дозировку, после которой обо мне вспомнят только под утро. Пак невесомо целует едва заалевшую скулу и отступает, легко отталкиваемый в грудь изящной ручкой, хотя взглядом и полуулыбкой его приглашают следовать за собой.       — Марк, у меня товар, — бросает хозяин заведения и открывает скрытую за зеркальной стеной бара дверь. Джинён, идущий следом, оставляет на стойке полупустой стакан, и только это заставляет бармена хоть как-то отреагировать на происходящее.       — Жутковатый парень, — думает Пак и делает шаг за дверь, будто проваливаясь в другую реальность. Автоматический замок щелкает за спиной, а Джинён щурится после неона барных ламп от будто солнечного света золоченых светильников с затейливым восточным орнаментом. Красные стены и желтый пол с сеткой темных теней больше напоминают какой-то психодел, и взгляд цепляется за темную фигуру впереди перед еще одной скрытой в стене дверью, как за единственную реальность. Цветной кошмар сменяется приглушенной прохладой светлых сине-серых выкрашенных стен и простой мебелью: парой плетеных кресел у стеклянного столика, старинным секретером и простой, но широкой кованой кроватью, заваленной разномастными подушками с парой желто-оранжевых полосатых покрывал.       — Камень, — оборачивается к вошедшему Паку парень, протягивая раскрытую ладонь.       — Серьезно, Югёми? — Вскидывает брови Джинён. — Я потратил уйму времени и сил, чтобы сначала найти тебя, а потом и вовсе явиться сюда, не создавая проблем, а ты после такой долгой разлуки готов променять меня на покоцанную зеленую ледышку? — Негодует он, но натыкаясь на упрямо сведенные брови в ответ, все же отдает шестикаратный берилл.       — И остальные тоже, — Ким, получив изумруд, открывает секретер. — Ты же должен знать, что по мелочи я не работаю.       — Какой же меркантильный стал, — наигранно сетует Джинён, выкладывая под рабочую лампу еще несколько крупных изумрудов, и, пока Югём оценивает их, обнимает его со спины, прижимается теснее и водит бесстыжими руками по подтянутому торсу. — Эх, а пару лет назад, ты был совсем юным, таким невинным ласковым котиком. Моим котиком, которого, если поцеловать за чувствительным ушком, можно легко заставить замурчать, — Пак тонет в любимом сладком запахе и, следуя старым привычкам, целует во все также уязвимое место за ухом, прикусывает розовую мочку и чувствует сладкую ответную дрожь.       — Черт, — шипит Югём, отбрасывая рефрактометр, и разворачивается в сильных руках. Он пару секунд смотрит на победно усмехающегося Пака и целует его, будто сожрать хочет, притягивает за волосы, путаясь в них длинными пальцами и царапаясь аккуратными ноготками, вжимается всем телом, трется, действительно, будто большой кот и стонет протяжно сладко, когда сильные руки по-хозяски сжимают обтянутые лишь тканью джинсов задницу.       — Я тоже скучал, Гёма, — шепчет Джинён, разрывая мокрый поцелуй, чтоб спуститься жадными губами на подставленную беззащитную шею и хрупкие ключицы. Кима ведет от бархатистого голоса и почти позабытого любовного сокращения собственного имени. И он, наконец, позволяет себе раствориться в таких знакомых, практически родных руках, теряя связь с реальностью, путаясь в цветных всполохах ткани и непроглядно черных голодных глазах напротив, каждым томным взмахом ресниц, задушенным полувздохом-полустоном, каждым движением навстречу утягивая обоих в вязкое жаркое болото одной на двоих похоти, запретной страсти, без сожаления разделенной между больше чем любовниками, больше чем друзьями или напарниками, связанными когда-то единой идеей, и пусть вера в нее давно утеряна, связь их крепнет с каждой редкой встречей.       — А я смотрю у тебя тут полный интернационал: таец, китаец, американец, — Джинён довольно улыбается, удобно устраиваясь на подушках, опираясь на локоть.       — Главное чтоб блондин, у меня к ним слабость, — жмурится Югём, сладко потягиваясь.       — Хах, тогда понятно отчего у тебя кассир сидит в собачьей будке, — Пак наблюдает за расслабленным парнем, и всполохи недавнего возбуждения приятно отдают внизу живота.       — А он и не на меня работает, — легко бросает Ким, и Джинён мгновенно напрягается.       — Югём-а, — он кладет ладонь на лицо парня, заставляя посмотреть в глаза.       — Не думай, — улыбается Ким, кладя свою ладошку сверху. — Я знаю достаточно. У него на меня никогда ничего не было и не будет.       — И все же, будь осторожнее, — Пак чувствует поцелуй на внутренней стороне ладони и чуть закусывает губу. — Мелкий провокатор.       — Да, да. Но уж если ты заговорил о работе, — Югём запрокидывает голову и тянется к прикроватной тумбочке выше у изголовья, но длинные пальчики лишь едва касаются витиеватой золотистой ручки. — А, черт, — шипит он и лениво переворачивается на живот, игнорируя соскальзывающий темный в яркий цветок шелковый халат, накинутый притворно целомудренно поперек узкой талии и бедер и контрастирующий с алебастровой кожей на непозволительно призывно выгнутой спине и ниже, и все-таки дотягивается до нужного ящичка. Выхватив оттуда подарочный цент, разворачивается обратно, окончательно сбив скользкую ткань, но уже под нависшим над ним Джинёном.       — Вот. Здесь все по Чхве Саму: контакты, сделки, основные счета, — Югём одним пальцем раскрывает скрытую карту памяти в монетке и снова прячет ее в блестящий тайник, глядя как Пак выцеловывает его живот, спускаясь ниже, отводя чужое согнутое острое колено.       — Мелочь, а приятно, — иронизирует Джинён, лишь на мгновение отвлекаясь на тайник, и снова возвращается к молочным бедрам, удобно устраивая руки на упругих ягодицах.       — Что? — Тихое возмущение Кима срывается сладким стоном, что куда приятнее пустых разговоров. Они не виделись несколько лет, разбросанные по разным уголкам света, и сейчас у них есть лишь несколько жалких часов, чтоб выместить все свои чувства — всю тоску и нежность друг к другу, чтоб снова расстаться, может быть навсегда, лишь сухо пожав руки под чужими пристальными взглядами, властвующими над их жизнями.