I'm not in love, you're insane.

Наверное, это любовь с первого взгляда. Ну, или с первого вдоха — Оскар не может сказать точно, уже не помнит, когда именно это началось: когда он увидел Вайлдера, услышал его голос или вдохнул запах красной футболки, слетевшей с чужого тела после смены. В чём он уверен — в том, что после мимолётного знакомства он наверняка знает, что жить по-прежнему уже не сможет. Тяжёлые ботинки, мешковатые серые брюки, чёрная майка, не скрывающая мускулистые руки, какие-то массивные тату, круглые тёмные очки с розовыми стёклами, лёгкие лохматые во все стороны под ветром волосы. Когда Вайлдер тогда наклоняется к окну пассажирского сиденья, в нос ударяет резко-сладко-холодным одеколоном. Когда он бросает на колени Оскару футболку, вручает тонкую сигарету как благодарность и роняет небрежное «Hi», становится ясно, что Оскар погиб окончательно. Как говорит Джен, Вайлдер точно не из этих мест — видно по линии подбородка; и неважно, даже если он и родился неподалёку — он нездешний. Нездешний, но очень хорошо приспосабливается к условиям; на самом деле Оскар иногда думает, что у Вайлдера нет родины, ни большой, ни малой — он везде дома. Он слишком внеземной, чтобы чувствовать хоть малейший дискомфорт.  — Так ты ему нравишься?  — Не думаю.  — Было что-то в том, как он смотрел на тебя.  — Он был в тёмных очках. Во-первых. Во-вторых, он смотрит так на весь мир. И Оскар, честно говоря, очень хотел бы научиться смотреть так же. Наслаждаться жизнью, любить всех — во всех смыслах этого слова — и получать удовольствие от процесса. Вместо этого он почему-то проваливает попытки поступить в колледж мечты и хранит в толстенных альбомах свои работы, полные крови и скрытой ненависти. И чувствует, как каждый день рвётся ткань реальности в тех местах, где она когда-то сверкала радужными переливами. Рвётся верёвка, когда он первый раз взбирается в свой домик на дереве. Рвётся конверт с аккуратным штампом университета, скрывающий сотни огромных «К СОЖАЛЕНИЮ». Рвётся его надежда на побег из отцовского дома в большой город небоскрёбов и фастфуда. Рвётся что-то внутри между сердцем и лёгкими, когда он узнаёт, что Вайлдер уезжает. И грозит порваться тонкая нить, только связавшая их. И про себя Оскар молится, чтобы последнего не произошло, хотя даже самому себе не может признаться, что втюрился по самое «не хочу»; что на Вайлдеровское «Сколько берёшь за отсос?» — он готов ответить: «Для тебя бесплатно». И даже доплатить. Когда они предпринимают рискованную операцию по выкуриванию Баффи из автомобиля, Оскар понимает, как чертовски красиво Вайлдер выдыхает дым — изящно, тонкой струёй, ровно и не торопясь, с шиком; хотя пальцы не женственные, длинные, тонкие, а скорее рабочие, с короткими круглыми ногтями, всё равно картина утончённая. Дым мешается с серым, почти жемчужным тёпло-пасмурным небом, с тайными мыслями, и Оскару хочется, чтобы этот дым от косяка сквозь тонкие яркие губы вдохнули в его рот, обвив смуглыми руками и прижав к горячей груди. — Не хочешь заявиться? — Куда? В Берлин? Смешок, затяжка. — Да нет же. На вечеринку. Уайлдер сказал — Оскар сделал; наплевать, что для этого ему приходится пнуть отца в шкаф — у всех подростков бывают проблемы с родителями. Оскар даже не жалеет, что пришёл. Темнота, отсутствие свежего воздуха, электронная музыка; странное состояние, в котором люди просто увязают, в котором не хочется двигаться, пытаться выбраться из этой вязкости, поднимать голову из томного дыма; потому что это завораживает, затягивает, расширяет границы. Наверное, это и есть юность? — Бессонные ночи, раскрашенные синим и белым лица, чёрные куртки с шипами, жар тел в туманном полумраке с расплывчатыми огнями и мельканием цветов, алкоголь, сигареты, таблетки, тревожно стучащее сердце, панические атаки или, наоборот, расслабленные движения. В тёмной комнате с колесом под языком мир вокруг ускоряется, всё мечется и мешается, смазывается, как в объективе плохой камеры; мозги плавятся под дёрганые и плавные прикосновения кого-то сзади, пол кружится, а в какой-то момент — видимо, в апогей веселья — резко двигается вперёд. Оскар приходит в себя от холодной воды на лице, похлопываний по щекам; Вайлдер поднимает его на ноги и ведёт сквозь дождь — в домик на дерево, в тепло; заботится о том, чтобы Оскар снял промокшую одежду. Наверное, так случилось бы в раю, но Оскару в эти минуты слишком плохо, чтобы он наслаждался таким вниманием. Они лежат — опять в полумраке, но уже уютном; слушают шорох дождя и гром, дыхание друг друга, соприкасаются руками с непросохшими капельками.  — Как давно ты знаешь?..  — Я не знаю. Вайлдер берёт его за руку в бликах от черепа-светильника; у Оскара очередное озарение — теперь насчёт того, что никогда ещё он не чувствовал себя так хорошо и умиротворённо; вот лежит он, а вот лежит Вайлдер и успокаивает его, обнимая, за несколько часов до своего автобуса. А можно как-то продлить это всё? Оказывается, что нет. И Вайлдер уходит, оставив спящему лишь аромат на подушке и короткую записку — до сих пор лежит там где-то в дневнике, вместе с лучшими фото и засушенными цветами. А ещё потом оказывается, что всё-таки да, — когда через неделю на телефон приходит СМС, заканчивающаяся фразой: «Anyway, how much for a blow job?»*. Непонятно, как Вайлдеру удалось достать номер, но это уже неважно, он точно всемогущий в этом полушарии. И когда Оскар перебирается на остров, он ничего не может с собой поделать: мысль о том, что Монреаль в масштабах планеты не так уж и далеко от Фого, каждый раз берёт над ним верх, и он снова и снова заваливается к Вайлдеру домой, чтобы тонуть в чужих объятиях и валяться на почти уже общем диване до полудня воскресенья. Иногда он даже приносит печенье, чтобы не с пустыми руками (к будущим родственникам). И, как сказала Баффи, он не обязан повторять путь родителей. Теперь у него новая жизнь — с белым полупрозрачным домиком на мысе, густой синью по вечерам, брызгами шумных прибоев и живым Вайлдером минимум раз в две недели (и ежедневно — онлайн). Животные вообще очень проницательны. И когда Оскар возвращается из своих поездок, их неизменный диалог повторяется — точь-в-точь как в первый раз.  — Что это?  — Что?  — С тобой что-то случилось. Я чувствую энергию, исходящую от тебя. Ты выглядишь… счастливее.  — Ничего подобного.  — О боже, Оскар, ты влюблён!  — Я — не влюблён. Ты — сошла с ума. Но улыбка — широкая, искренняя, потрясающая, такая, какой никогда раньше не было, — выдаёт его с головой. — Так когда ты нас познакомишь?