Худшие монстры — те, которых мы создаём. © Ведьмак
***
Никогда маленькая, заснеженная дорожка не казалась ему такой длинной. Хотя шаг Геральта был торопливым, он старался не бежать. От малейшего колебания рана на горле Матильды издавала свистящие звуки. Небольшие кровавые пузыри надувались и лопались от каждого редкого, хриплого вздоха бледной девушки. Геральт в это краткое мгновение слышал каждый удар её сердца, каждый бурлящий вздох. Он знал: не пройди Матильда мутаций — она бы уже была мертва. Прижав Матильду ближе к себе, ведьмак ударом ноги выбил деревянную дверь. — Ах-х-рр, — выплюнула Тиль, вцепившись ослабленными пальцами в плащ Геральта. — Потерпи, — прошептал ведьмак, укладывая девушку на небольшую кровать, — Должно же здесь быть хоть что-то полезное?! — ведьмак знаком зажёг свечи и лампу, стоящую на небольшом столе. — Сейчас, сейчас, — повторял он, переворачивая шкафы в поисках лекарственных трав, отчётливо помня, что организм Матильды не принимает «Ласточку». Если бы Матильда была в сознании, она наверняка бы жалела о своём опрометчивом поступке. А скорее, даже о череде своих опрометчивых поступков. Хотя сожаления было бы чуть меньше положенного, если бы она видела, как суетится в её доме злой и паникующий ведьмак. Злость, как защитная реакция. Возможно, если бы глупость бедовой головы Матильды была материальна, Геральт с высокой вероятностью дал бы этой глупости в морду. — Нашёл! Зараза… — Геральт сгрёб в охапку мешочки с травами и принялся обрабатывать рану.***
Матильда ничего не чувствовала. Она прибывала в полубессознательном бреду. Качаясь, словно маятник, от неприятного чувства липкого холода до беспамятной дрёмы, где она, уже взрослая, стоя на полуразвалившихся ступеньках, выходящих во двор Каэр Морхена, смотрела на звёздное небо. — Ты рано проснулась, до рассвета еще пара часов. — спокойный бархатистый голос заставил её слегка улыбнуться. Тёплый плащ падает на её худые плечи. Тяжёлые руки ведьмака тут же обвивают её талию и аккуратно прижимают к себе. Становится теплее. Горячее дыхание Геральта обжигает шею и ухо. — Не спится, — её голос, тихий, сливающийся с ночной тишиной, слегка дрогнул. — Я не хочу покидать крепость, Геральт… Иногда мне кажется, что если я выйду отсюда, то никогда больше вас не увижу. — Никто тебя не прогоняет, Матильда. Мы можем остаться здесь, если захочешь, можем никуда не ехать. Неужели ты решила, что я отправлю тебя одну? Мир уже знает бандитов, монстров и «Красную смерть». Одинокую тебя вселенная уже не выдержит. Матильда хмыкнула и на минуту задумалась над словами мужчины. — Там страшно... — она указала пальцем в сторону ворот, — А здесь спокойно. Будь моя воля, я бы заперлась в этой старой крепости, где всё так знакомо, и не выходила отсюда не под каким предлогом. Я знаю здесь каждую ступеньку, каждый камень. А за этими стенами нет ничего, кроме боли, потерь, отчаянья, страха и неизвестности. — Там есть люди, Тилли, — парировал Геральт, прикасаясь губами к макушке девушки. — Там есть жизнь. Матильда ощутила приятный жар, разросшийся от шеи до груди, но отчего-то лишь сильнее прижалась к ведьмаку, желая почувствовать тепло его тела спиной. — Как-то очень по-мирски, Геральт. За эти несколько лет я видела там столько крови, гноя, вони и пустоты, сколько не соберёшь и со стаи риггеров. Разве это жизнь? Многие люди безумнее любого чудовища. Они такие непонятные. — Матильда повернулась лицом к мужчине и посмотрела в кошачьи глаза, а затем скорее утвердительно спросила: — Это ведь просто грёзы, да? — Возможно, — улыбка коснулась губ Геральта. — А что? — Люблю, когда ты улыбаешься. — Матильда улыбнулась еще шире, а её глаза засияли. — Я уйду отсюда только с тобой, Геральт. Только прошу, — она замялась, а затем едва слышно продолжила, — Не оставляй меня одну… Нет ничего страшнее одиночества. Её просьба была по-детски наивна, но так удивительно мила, что ведьмак тихо рассмеялся. А затем выражение его лица стало серьёзным. Он слегка нахмурился и одними губами прошептал: — Никогда…***
Матильда с трудом открыла глаза. Мокрая от пота простыня облепила её тело. Было невыносимо жарко, а язык присох к нёбу. Горло ужасно болело, тело ломило, а в нос бил запах бадьяна и спирта. — Помоги, — она едва шевелила губами, а вместо слов изо рта вырвалось что-то нечленораздельное. — Т-ш-ш-ш, — чья-то огромная рука прошлась по её слипшимся волосам, — Совсем скоро будет легче, — убеждал спокойный, знакомый голос. Геральт намочил чистую тряпку и смочил губы девушки. Матильда жадно припала ртом к мокрой ткани, желая высосать из нее всю влагу. Она покосилась в сторону ведьмака, желая получше его рассмотреть, потому что повернуть голову не представлялось возможным. Белки её глаз были мутные, с красными потёками из-за лопнувших сосудов. Правый глаз её выглядел как кровь, готовая смешаться с родниковой водой. — Ты не сможешь пить и говорить в ближайшее время, — пояснил мужчина спокойно. — Зашитая рана еще не затянулась, но травы и мази быстро сделают своё дело. Геральт принялся аккуратно вытирать её лицо от крови, желая, чтобы девушка поскорее уснула. Потому как находясь в сознании, она словно молча требовала объяснить, почему он здесь находится. А что Геральт мог сказать? Приснился дурной сон? Через столько лет он наконец решил, что теперь дозволено и законами, и нормами морали залезть ей под юбку, или, как сказал бы Лютик, чья бардовская душа любила смягчать углы, соизволил влюбиться? Всё равно девушка не поверила бы. Да и хрен редьки не слаще. Если её крутой нрав с годами не изменился, она наверняка всё еще держит на него обиду из-за его опрометчивого, но, безусловно, уместного на тот момент поступка. Ведьмаку хотелось бы, чтобы прошлое не влияло на её настоящие суждения, но скорее небо рухнет на землю, чем ему хоть раз хоть в чём-то повезёт. — Тебе необходимо спать, — он взял тонкую веточку белокудренника, размял её и положил под нижнюю губу девушки. Та, почувствовав горький привкус во рту, попыталась, словно непослушный младенец, выплюнуть лекарство, но, услышав короткое, но убедительное «Мне выключить тебя навершием, Матильда?», успокоилась.***
Боль, что сковывала её тело ещё пару секунд назад, внезапно прекратилась. Как только девушка открыла глаза, штормовой ветер ударил ей в лицо. Тонкая бледная кожа покрылась мурашками. Матильда вскрикнула, увидев перед собой обрыв. Прямо под её ногами, всего в паре пядей, было свинцовое море, волны которого бились о скалы, пенились, будто эль в бочке. Сила воды и ветра была такова, что, казалось, уступ, на котором она стояла, вот-вот разрушится под ударами стихии. Девушка попятилась. Буквально через два шага, она упёрлась в стену, эфес её меча, к которому она так привыкла, лязгнул, ударившись о камень. Пощупав руками стену, смотря под ноги, она продвинулась вправо. Глаза застилали слёзы, страх заставлял сердце биться чаще. — Хочу проснуться, хочу проснуться, — как мантру, повторяла девушка. Внезапно она перестала чувствовать руками опору и, успев только выкрикнуть имя «Геральт», провалилась в пещеру. Кое-как поднявшись на колени, она зарыдала от отчаяния, как обычная маленькая девчонка. Она понимала, что это всего лишь сон, но проснуться всё никак не получалось. Само место будто бы не давало отчётливо собраться с мыслями, пробуждая в Матильде только первобытные чувства. Каждая пядь этого места словно велела ей рыдать до тошноты, и вселяла такое ощущение безысходности, какое она до этого момента никогда не испытывала. — Помогите! — в никуда обратилась девушка, тихо всхлипнула и свернулась в клубок.***
Дверь с грохотом распахнулась. Запыхавшаяся, розовощёкая женщина влетела в дом так быстро, будто за ней гналась стая виверн. Геральт встретил её на пороге хмурым, уставшим взглядом. — Где она? — требовательно вопросила Омерта, — Она здесь? — Зараза… — разочарованно выдал ведьмак. Уверенной походкой она отправилась в комнату, оттолкнув Геральта с пути. Ведьмак схватил женщину за запястье. — Шуметь не надо, — процедил мужчина, спокойно смотря в злобно прищуренные глаза Омерты. — Гланды побереги. Она спит. Женщина выдернула руку и прошипела: — Сделаешь так ещё раз, ведьмак, и я… — Удиви меня, — ухмыльнулся Геральт. — Сядь. Сейчас она в тебе не нуждается. — Удивишься, ведьмак, но в тебе тоже. Женщина поправила платье, села на скамью, протянула руки к костру, и сказала в пустоту: — Отправила своих ребят проверить, всё ли сделали хорошо. Мой человек с отчётом так и не прибыл… — Это тот, что должен был позаботиться о ней? А ты точно правильно определила стороны заботящегося и того, о ком нужно озаботиться? Надеюсь, это был не самый сильный твой боец, иначе о твоих пустых угрозах мне и думать не нужно. — А были угрозы? — Из-за моего прибытия ты от радости не прыгаешь. — Сомневаюсь, что тебя это удивляет. Мало кто счастлив видеть твоего извращённого «брата», да еще и рядом со своей дочерью. — Ты очень часто произносишь слово «дочь», да ещё и с такой гордостью... Совершенно незаслуженно. Проповеди о нравственности от священника в борделе возмущают меньше, чем твои слова. Каковы условия твоего договора с Господином Зеркало? Какова плата? — он нахмурился, взгляд его был тяжёлым. Присутствие этой женщины совсем не радовало Геральта. Видеть подобных ей ему когда-то приходилось очень часто. Беспринципные, надменные, наглые, осознающие свою силу, любящие контролировать всех и вся. Сейчас, спустя столько лет, они не вызывали ничего, кроме разочарования и желания сплюнуть на пол в ответ на каждую желчную реплику, которая вылетала из их очаровательного ротика. Омерта рассмеялась. — Не будет платы, — проговорила она, с вызовом глядя в кошачьи глаза. — Тебя так заботит моя душа, ведьмак? Или надеешься, что я прямо сейчас лопну, как мыльный пузырь? — Не льсти себе, твоя душа мне безразлична. Я знал человека, который тоже пребывал в уверенности, что платить не придётся. — Ты об Ольгерде? Печальный исход, — Омерта поджала губы, утвердительно кивнув, — Потерял вечную жизнь, потому что не смог придумать задания сложнее. Что ж, чтобы деградировать, нужно сначала развиться, но если ты тупой сразу, всё работает чуточку иначе. Геральт сел напротив женщины, уголки его губ поползли вверх, а в глазах появился недобрый огонёк. — Думаешь, будешь бегать вечно? — Уверена.***
Холод пещеры сковывал её тело. Матильда чувствовала, что если и дальше продолжит лежать без движения, то так и останется здесь навсегда. Она слышала скрежет, слышала глухие хлопки, слышала глухие стоны где-то вдалеке. Заставив себя подняться, она дала своим глазам возможность привыкнуть к темноте, а затем, схватив рукоять меча холодными пальцами, обнажила клинок. Её кожа ещё сильнее побелела, став мертвецки белой от холода, губы посинели, а ноги беспрестанно дрожали. Девушка продвинулась вглубь, ступая босыми ногами по холодным камням, которые вскоре превратились в лёд. Матильда всё шла, поскальзываясь и запинаясь. Пройдя совсем немного, она увидела тёплый свет где-то посреди пещеры, и побежала, словно олень, в надежде согреться. Она слышала как её сбивчивое дыхание и топот ног, глухим звуком отражается от стен. Добежав до центра комнаты, она вдруг резко остановилась, испугавшись собственного отражения, которое смотрело на неё из огромного зеркала, стоящего на небольшой высокой каменной платформе. Как на самой платформе, так и вокруг неё была огромная масса будто бы забытых всеми вещей. Матильда взяла пустую стеклянную бутылку, на дне которой находилась маленькая гравировка «Шезлок». Истлевшая книга, на которой было написано «Анна-Изабелла из Марибора» и более ничего; проржавевший клинок из чёрной стали, на котором была только вытравленная буква «М»; туфелька, ранее, видимо, принадлежавшая Зоэлле из Вызимы; полусгнившее яблоко Маргарет фон Вальдек... и ещё огромное количество предметов. Сабельки, в том числе и детские; ржавые короны; лабораторные склянки; топорик, на котором, помимо традиционных скеллигских росписей, был выбит герб с мечом и крылатым шлемом. На зеркале, в правом верхнем углу, была огромная трещина, словно шрам на лице воина, который в одном из сражений потерял глаз. Потёртое зеркало было вставлено в позолоченную раму, украшенную грубо отлитыми вензелями, которые сверкали от единственного источника света в пещере — слабого огонька. Рама местами почернела, как после пожара. Светлым местом на раме была лишь небольшая надпись, расположившаяся в самом низу зеркала. — Хоар, — полушёпотом произнесла девушка. Ноги Матильды стали ватными. Она попятилась назад, а затем, охваченная первобытным страхом, побежала прочь из пещеры. В ушах зазвучал гул, переросший в шёпот, который поначалу невозможно было разобрать. Шёпот терзал, мучил, давил... — Он умрёт, — отчётливо услышала девушка. — Он умрёт, и виной тому будешь только ты. Знаешь, почему я назвал тебя печальной флейтой, м? Матильда бежала по льду, не чувствуя, как острые камни впиваются в её босые ступни. Бежала, не разбирая дороги, закрыв глаза и зажав уши, желая не слышать того, что говорил ей тихий голос ужасающей пещеры. Ещё никакая дорога не казалась ей настолько длинной. — Я назвал тебя печальной флейтой лишь потому, — настаивал голос, — Что именно этот звук ты услышишь в тот момент, когда глотки твоих любимых людей будут вскрыты. Ты можешь выбрать, правда, можешь выбрать. Но выбрать нужно правильно, — хихикнул голос, забавляясь, подпитываясь страхом девушки. — Мефала выбрала неправильно, и её душа сгнила, как разрушился и её клинок! Матильда наконец смогла представить себе голос. Он был чёрным, острым сгустком, вонзающимся прямо в сознание. Он был похож на разряды молний внутри головы. Ей казалось, что если она сейчас остановится, то её мозг мигом поджарится, а она, закатив глаза, упадёт в конвульсиях и умрёт, испытав доселе невиданную агонию. Орды монстров не могли заставить её так дрожать, как это невидимое, но осязаемое душой зло. В лицо ударил холодный ветер, которому она была безумно рада. Голос умолк, и даже обрыв, с бурлящим морем внизу совершенно перестал пугать. Матильда одичало хотела проснуться, но совершенно не знала, что нужно сделать, что бы этот ад закончился. Идти сквозь голос? Нет, конечно нет. Девушка повернулась спиной к морю, расправила руки, закрыла красные, блеклые глаза и оттолкнулась.***
Геральт, проводив Омерту взглядом из-под бровей, вернулся проверить своего раненого птенца. Грудь тяжело поднималась с каждым вздохом, хрипы прекратились, рана начала затягиваться. Девушка подрагивала от холода, её, очевидно, лихорадило, несмотря на жар и горящий очаг, заблаговременно разожжённый ведьмаком. Внутри спокойного внешне мужчины, в самом тёмном уголке его сознания, перекатывалась тревога. Она была осязаемая. Находилась в районе солнечного сплетения, и была, как казалось холодному рассудку Геральта, совершенно безосновательной. Что делать с тяжёлыми ранами, он знал прекрасно, а оттого и не тревожился, но что делать с ранами возлюбленной (слово, которого он так старательно избегал, заменяя его исключительно на слово «воспитанница»), он понятия не имел. Сняв рубашку, Геральт откинул одеяло и прилёг рядом с девушкой, обнял её, старательно убеждая себя, что это лишь необходимость и совершенно никакого удовольствия это ему не приносит. Ведьмак лгал сам себе. Нет, он, конечно, не испытывал похабного желания, которое так любит приписывать ведьмакам мужичьё, однако сказать, что он был не рад такому соседству, означало слукавить. Он поправил ей волосы, прижал её к себе чуть сильнее. Ведомый до одури странным порывом, он невесомо, совершенно заботливо и невинно прикоснулся губами к её мокрому виску, чувствуя, как тревога внутри него замолкает. Едва заметно прошёлся губами по её уху и, ухмыльнувшись собственному ребяческому порыву, тихо позвал её по имени. И как же сильно он вздрогнул, возможно, впервые в жизни, когда она глубоко и резко вздохнула, открыла глаза, вцепилась в его грудь длинными пальчиками, очевидно, от страха, и прошептала его имя в ответ. Геральт прижал её к себе чуть сильнее, начал водить ладонью вдоль спины, пытаясь успокоить. — Тихо, милая, тихо, — шептал он, слегка укачивая девушку, совершенно забыв о своих беспокойствах. Выдохнул он лишь тогда, когда она успокоилась, дыхание стало ровным и медленным. Матильда уснула, на этот раз спокойным сном, так и не отняв ладони от груди ведьмака.