Чужие

      Чтобы найти укромное местечко для меня одного, мне нужно немного времени. Я не спеша обследую коридоры и ищу подходящую комнату, какой-нибудь скромный закуток. Ну, хоть что-то. Не то что бы мне нечем заняться, но на съемках объявили перерыв, и перспектива коротать это время на ногах кажется, ну, такой себе. Я дергаю ручку очередной двери – она поддается. Стучу и, не дождавшись ответа, просто открываю и прохожу в маленькую комнатушку. Работать предстоит в основном стоя, и с мыслью «еще настоюсь» я опускаюсь на кожаный диван в дальнем углу, видимо, бывшей гримерки, на которую я и набрел случайно.       Сегодня мы работаем без спеха и напряжения. Вальяжно и лениво, можно сказать. Зато продуктивно. Даже время сегодня не тянется мучительно, и на секунду я задумываюсь: а успеем ли мы все?       Я не прикрываю дверь слишком плотно, так что в комнату просачивается гул кипящей за ее пределами работы. Мне кажется это бесконечно уютным для того, чтобы немного вздремнуть или покопаться в собственных мыслях в одиночестве. И только я смыкаю веки, как в комнату кто-то заваливается, бесцеремонно нарушая мою идеальную приватность.       Акира, как это обычно бывает, ведет свои монологи с камерой в руках нашего Кая под его же звонкий смех, а Аой с коротким «О!» подбегает к зеркалу в полный рост и начинает рассматривать себя на предмет изъянов. Только Койю не хватает. В принципе, так обычно все и происходит за кулисами или в гримерной. Губы слегка растягиваются в улыбке. Так по уютному тепло и спокойно, и я даже не думаю о том, что это внезапное соседство мне как-то помешает, но тут Акира, не найдя себе компании, подсаживается ко мне. Привлекает за собой камеру, чтобы нахально и демонстративно переплести наши руки и опустить свои ноги поверх моих собственных. Я бы не сказал, что мне это не нравится, но все это, как мне кажется, немного неуместно.       Легкая тяжесть чужих ног на моих коленях выводит меня из моей глубокой задумчивости. А думаю я о том, что Акира на сегодняшний момент представляется мне крайне неоднозначным персонажем. Всеми своими жестами показывает, как он открыт ко мне, и что его ничего не смущает общаться со мной так близко. Но в каждой фразе есть свое «но». Ловлю в отражении недовольный взгляд Аоя на себе. Мы понимаем друг друга без слов, и, я думаю, здесь не только Аою надо на нас так смотреть.       – Тепло… И хочется спать, – говорю спокойно и на удивление тихо. Меня, в принципе, наличие камеры возле нас никак не трогает. Немного трогает Акира и его непонятные выходки.       Возможно, на записи это выглядят и забавно. Но не здесь, не со мной и не сейчас. Да и вообще, он ведь прекрасно понимает, что такие штучки мной вполне могут быть восприняты как издевательство. Стараюсь не смотреть ни на камеру, ни на него. Но все-таки снова пытаюсь натянуть улыбку, чтобы он не думал, что мне может быть неприятно с ним.       – Вот так всегда происходит, когда мы отдыхаем в гримерке!       Игнорирует мою фразу и перетягивает одеяло на себя, как обычно. Его смех – как продолжение смеха нашего лидера: тот смеется звонко, заразительно, а Акира больше сдержанно и мягко.       Мурашки бегут по спине и ускользают куда-то внутрь так, будто что-то сжимается под диафрагмой. Он такой беспечный, жизнерадостный. Озорно щурится и вертится перед камерой. Я все еще стараюсь удержать на губах что-то похожее на улыбку, нас же снимают. А в сознании мелькают воспоминания, где Акира точно также беззаботно кривляется и смеется, когда его снимаю я. И принятие того, что это всего лишь воспоминания, угнетают все больше.       Мне не составляет труда догадаться – Акира лишь делает вид, что ему так весело со мной, но мы оба знаем, что как только камера выключится, он найдет себе компанию поинтереснее. Просто встанет и уйдет. И не важно, к кому, для него любая компания будет куда интереснее моей. Просто сейчас я удачно подвернулся.       Его ноги в массивных берцах кажутся такими тяжелыми, но это такая же видимость, как и наше дружеское общение. Мы уже давно не можем контактировать так тепло, как раньше, или как сейчас, перед камерой. И все эти напускные кривляния «на память» – лишь кривляния.       – Они же теперь могут использовать это!       Он опять смеется, а у меня снова бегут мурашки. Неприятно щекочут спину и холодят кожу. Акира убирает свои ноги, и я больше не чувствую ни тепла, ни тяжести, я даже жду, когда Рейта найдет себе новую жертву для памятных моментов, но он почему-то не уходит.       – Не вижу проблемы. Пусть используют, если хотят, – говорю тихо, чуть развернув голову в его сторону. Он видит в этом компромат? Я слишком горд, чтобы признавать компроматы таковыми. У меня есть моя правда, и ему ли это не знать?       Он продолжает занимать место на моем диване, и тут я краем глаза вижу, как он отворачивается от меня корпусом, кладет локоть на спинку дивана расслабленно, даже немного вальяжно. А я все еще теряюсь в догадках, почему же он не валит.       – Ведь существуют даже сплетни, что мы с тобой встречаемся, – сам того не заметив, проговариваю эту фразу громче остальных. Выстреливаю из револьвера не глядя, но заранее знаю, куда попаду. Акира едва заметно напрягается всем телом.       – Сплетни, значит…       А сплетни ведь не рождаются на пустом месте, не так ли? Его настрой ощутимо подпортился. И мне тоже уже тошнотно натягивать эту притворную улыбку. Опускаю голову, чтобы камера не поймала изменений на моем лице. Говорил же, что я не склонен распространяться на эту тему, но и скрывать мне особо нечего. Рейте не составит труда перевести это в шутку, поэтому я не стесняюсь своей откровенной провокации.       А басист почему-то не спешит озвучить свою очередную шутку, и в воздухе виснет затянувшаяся напряженная пауза. Вроде тоже голову опускает, цокает под нос и неслышно вздыхает. Наверное, ненавидит меня сейчас.       – Но это не совсем верно, – вдруг беззаботно бросает Акира. – Я как бывший дружок…       И я слышу очередной звонкий смех. Только не нахожу здесь ничего смешного. Хотя, вообще-то это отчасти забавно, когда ты говоришь правду, а все считают, что ты просто утрируешь.       – И это не официально, однако. Пытаюсь шутить, чтобы окончательно смазать былое напряжение.       – Не официально, – повторяет Акира, а я больше не выдерживаю находиться рядом. Воспоминания накрывают холодной волной и затекают в самые глубинки моего сознания. И мурашки эти чертовы снова бегут по спине. Наверное, это потому, что теперь я так мало слышу этот родной голос рядом; мне почему-то приходится довольствоваться моментами на съемках, записях и еще каких-то мелких мероприятиях, будто я совершенно левый человек в его жизни. Настроение портится пропорционально времени, проведенному с Акирой, а работа теперь тоже не представляется такой ненапряжной. Приехать домой, выпить чего-нибудь, забыться. Этого теперь хочется больше.       Как я и предполагал, нам пришлось задержаться дольше положенного. За окнами давно стемнело, еще и дождь этот не по прогнозу. Я неторопливо петляю по пустым коридорам студии и ищу в телефоне номер такси, которое я вызывал в последний раз.       – Таканори, – окликают меня сзади. Низкий тембр собирает у меня на спине новую партию мурашек, но я не хочу поворачиваться. Лишь едва сбавляю шаг.       Через мгновение он ровняется со мной. Ничего не говорит, просто идет рядом, опустив взгляд в пол. Между нами будто виснет немой вопрос, что-то типа: «Поговорим?» – но Акира, видимо, не решается его задать, а я слишком горд, чтобы спрашивать такое. На дисплее, наконец, высвечивается номер такси, и я нажимаю на значок вызова. Подношу телефон к уху. И мы оба шагаем к выходу, пока Акира снова не заговаривает:       – Таканори, давай подвезу?       Я останавливаюсь и поднимаю на него свой растерянный взгляд. Нет, это не выглядит в стиле: «Что? Что ты сейчас сказал? Я не верю своим ушам!» – но, признаться, я правда не ожидал именно такого предложения. Он останавливается в паре шагов от меня, оборачивается и ждет ответа. А я молчу. Склоняюсь к тому, что мне действительно хочется провести с ним время, да только какими последствиями обернется мне мое желание?       Когда на том конце слышится голос любезного оператора, я, как хулиган, отключаюсь. Наверное, этот разговор Акире нужен так же, как и мне.       И вот, я пристегиваю ремень безопасности в его мустанге, укладываю влажные прядки. Акира не спеша вставляет ключ в замок зажигания, проворачивает от себя, и после звукового оповещения цепляет ремень. Включает печку на умеренный режим для моего комфорта.       Смотрю на свои колени, потому что куда-то еще пялиться неловко. А мне и не нужно: все его движения я могу воспроизвести закрытыми глазами, да и в окне ничего толком не разглядишь. И я все жду от него первой фразы, первого слова, вздоха. Хоть чего-то. Параллельно я и сам думаю, как бы начать разговор. Но вот мы трогаемся – и ничего не происходит. Это... угнетает немного.       Панель слегка подсвечивает наши лица синим, в салоне темно. Кроме моросящих капель в лобовое стекло, интенсивно работающих стеклоочистителей и изредка клацающих поворотников в машине больше никакие звуки не привлекают внимания. Акира не включает музыку, и мы все так же молчим, хотя я уже готов заговорить. Да только все мои фразы начинались бы со слов: «А ты помнишь…?»       А ты помнишь, Акира, как мы поливали друг друга из шланга, когда я сам предложил помыть твой любимый форд? А помнишь, как ты волновался, когда учил меня водить? У меня ведь тогда неплохо получалось, правда? А помнишь, как ты ворчал на меня, когда я оставлял тебе послания на запотевших стеклах? А потом ты оттаивал и целовал меня в висок – благодарил за красивые миниатюры и нежные пожелания. И после мы полировали стекла вдвоем, чтобы я снова оставил для тебя очередную картинку и очередное послание.       Эти когда-то теплые воспоминания подступают ледяным комом к горлу. Я был уверен, что уже давно высох для сантиментов, да только чувства внутри еще болят, сжимают и не отпускают. Мы ведь были такими счастливыми тогда. Какими мы стали теперь?       Я готов, я почти готов сказать ему хоть что-то, ведь наше случайно проведенное время вместе вот-вот закончится через пару поворотов. Сердце за секунды расходится едва ли не патологической частотой, я коротко вздыхаю и даже приоткрываю рот для первой фразы, но мгновенно ловлю взгляд Акиры в зеркале заднего вида. Его лицо не меняется. Радужка светлая, сегодня он в линзах. Безэмоционален и сосредоточен, как, впрочем, и всегда. Такой холодный и сдержанный. Даже не верю, что это тот самый Акира, которого я знаю… так давно. Выдыхаю, так и не выдавив из себя ни звука: я не хочу его отвлекать.       Его ладонь опускается на рычаг переключения скорости, когда мы подъезжаем к светофору и останавливаемся, и мои мурашки в очередной раз пересекают тело вдоль позвоночника до самого затылка. И мне так хочется протянуть ему свою ладонь – как тогда, он бы ласково сжал ее в своей после всех этих манипуляций с рычагом в движении, переплел бы наши пальцы, и мы так и ехали, пока ему снова не пришлось бы переключить скорость.       Отворачиваюсь к своему окну, чтобы отогнать от себя навязчивые мысли, а стекло, будто издеваясь, постепенно покрывается тонким слоем испарины из-за нашей влажной от дождя одежды.       – Протрешь? Я не вижу зеркала, – просит спокойно, украдкой пытаясь разглядеть в размытом отражении хоть что-то.       Из года в год Акира не меняет свои привычки, и я нахожу полотенце там же, где находил его несколько лет назад. Бережно вытираю испарину в проекции зеркала – и меня в очередной раз воспоминанием перебрасывает в прошлое. Я так же сидел в салоне и протирал окно, а Акира мыл его снаружи и корчил мне идиотские рожицы. И смеялся он так беззаботно. Мы показывали друг другу средние пальцы, а потом посылали воздушные поцелуи. И эти всплывающие теплые воспоминания накатывают холодным мысленным прибоем, топят. Другой бы умилился, но мне, черт возьми, больно это вспоминать.       Больно, потому что я не могу смириться, что человек из воспоминаний и тот, кто уверенно сжимает руль, – один и тот же.       Моя рука на секунду замирает, и я вдруг четко представляю, что сейчас я вытираю не какой-то там конденсат, а наши счастливые воспоминания о прошлом. Кто же мог тогда представить, что спустя несколько лет мы будем ехать вот так – и молчать, как абсолютно чужие друг другу люди.       И все это кажется мне до боли ироничным, становится вдруг так… горько. Горько и досадно? Я продолжаю вытирать дверное стекло, а выдержка под грузом эмоций трещит, как тонкий лед под ногами. И гордости сдержать все в себе уже не хватает. Прикусываю губу, чтобы на секунду отвлечься, а в носу уже неприятно колет.       Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким и уязвимым. И беспомощным. До самых краев заполненным своим горьким отчаянием. И опустошенным одновременно. Растерянным в собственных мыслях и чувствах.       Поджимаю губы, наверное, как ребенок от обиды и отчаяния. Не могу больше. Эмоции, как огромная волна – она накрывает и раздавливает, и я уже никто, чтобы контролировать ее.       Опускаю голову и складываю местами влажную тряпочку на коленях – я все стер, как он и просил. Капля, вторая. Они рядом совсем. Виднеются маленькими потемневшими пятнышками на моих штанах, когда мы проезжаем под яркими фонарями. И щеки такие влажные, и перед глазами все размывается и теряет черты, и внутри все сжимается, сдавливается. И пусть. Не могу нормально вдохнуть, и… поделом?       А помнишь, Акира, я просил у тебя прощения? Ты сказал, что давно простил. И даже если ты еще тысячу раз скажешь мне это, я все равно не смогу избавиться от чувства вины перед тобой. Я и сам себя простить не смогу.       Я помню твои глаза, Акира. В этих глазах четыре года назад разбился целый мир. И тем, кто сделал это с тобой, был я. Это я своими руками все сломал, все разбил, разрушил все, что мы так ревностно оберегали друг для друга. Все, что мы строили так трепетно.       В машине становится еще теплее, когда Акира прибавляет деление, но меня сквозь все тело охватывает дрожь, и я не могу прекратить это. Сердце колотится, трудно дышать, и эти чертовы слезы так и катятся по щекам, падают на штаны. Почему я до сих пор не могу перестать думать об этом? Почему не могу перестать вспоминать?       Новый взмах дворников смывает крупные капли, и я вижу свою подъездную дверь. Акира паркуется прямо под окнами, его место свободно даже через четыре года. Так символично.       Вот и все. Теперь, на фоне всего мной пережитого за этот короткий отрезок времени, факт того, что я потерял возможность поговорить с Акирой, воспринимается уже не так горько, как мог бы.       Пытаюсь отвлечься – мысли лезут отовсюду из-за знакомого нам сюжета. Кто бы знал, что тот декабрьский сингл станет точно нашим пророчеством? Ночь. Дождь. Машина во мраке. А вместо темноволосой красавицы я – тоже умываюсь отчаянием. Хочется даже спросить с грустной усмешкой: ничего ли не напоминает ему эта ситуация? Как бы ни было иронично, но «Pledge» уже тогда был для нас символичен, ведь канун нашего расставания пришелся как раз на релиз этого сингла.       Он глушит мотор, и мы снова теряемся в этом душащем безмолвии. Опьяненный отчаянием разум говорит мне, что самое время поблагодарить и валить, пока не стало еще хуже, но эта ноющая нужда. Нужда, чтобы он был рядом. Даже когда рядом с ним мне так бесконечно тоскливо.       – Почему ты вдруг решил вспомнить прошлое сейчас? Зачем? – наконец, произносит Рейта, и я едва не вздрагиваю от неожиданности. От неожиданности услышать его голос, от неожиданности услышать такой вопрос. Он поворачивает голову ко мне, а я откидываю свою на подголовник и отворачиваюсь к окну, чтобы Акира не видел моей слабости.       И я, черт возьми, снова молчу. Не потому, что мне нечего сказать, а потому что из-за спазма и дрожи я не могу ничего произнести. Воздух будто становится тяжелым, и я не могу надышаться.       – Это… – собираюсь силами и начинаю говорить. – Часть моей истории. И твоей тоже, – стараюсь быть убедительным, а голос предательски дрожит. Я себя даже не слышу, но понимаю, что этим чертовым голосом выдаю всего себя. Заложенный нос делает его тяжелым и низким. – Как же мне это не вспоминать?       – Чтобы вот так себя изводить?       Он все понял. И теперь я шмыгаю носом не стесняясь.       – Я знал, на что иду, поступая с тобой так, как поступал. Чего меня жалеть? По-твоему, мне сейчас больнее, чем тебе тогда?       Для Акиры это был риторический вопрос, и он промолчал, а между нами в который раз повисла затянувшаяся пауза. Но сейчас эта проклятая пауза будто жжет меня изнутри.       – Перестань, Руки, – звучит его голос холодно. Он обращается ко мне так очень редко, и я чувствую, как он отстранен от разговора. – На самом деле, мы не чужие люди. Меня беспокоит твое настроение в последнее время.       Акира опускает стекло и достает свои сигареты. А я сжимаю в пальцах полы футболки так сильно, как только могу, снова тщетно пытаясь взять себя в руки.       – И кого ты обманываешь, Сузуки? – я почти горько усмехаюсь. – Тебе даже «привет» иной раз сказать в падлу, и я могу тебя понять. Я заслужил это. Только для чего говорить и делать то, чего нет на самом деле?       – Ты сейчас несешь свою чепуху, – он отвечает мягко. Щелчок зажигалки; вдох, выдох. – Я отношусь к тебе не хуже, чем тогда, когда мы были вместе.       Откровенная ложь. Но я подыгрываю ему, будто действительно поверил в его слова.       – Но это же не значит, что ты, как и тогда, пойдешь со мной на любую авантюру.       Он снова глубоко затягивается и выдыхает в приоткрытое окно, но я не вижу этого – слышу.       – Столько воды утекло с тех времен, Така. Это ведь ты говорил, что жизнь дана нам не для того, чтобы мы жили прошлым, – он поворачивается ко мне, а у меня в груди щемит еще сильнее после его слов. – Так чего же ты держишься?       Так чего же я держусь? Действительно, чего же?       – Потому что я все еще живу теми чувствами. Потому что я все еще чувствую.       Зачем я говорю ему все это? Он ведь ясно дает понять, что наша история давно закончена, бесполезно ждать реприз. Занавес опускается, выключается свет. Стрельба холостыми уже неуместна.       Отстегиваю ремень, а он молчит, не останавливает. А должен? Я даже не решаюсь посмотреть на него. Я понимаю, что этот разговор нас никуда не приведет, поэтому тяну ладонь к ручке. Я уже готов уйти, но только в последний момент, последняя крошечная просьба, будто после нее мне станет легче дышать:       – Обними меня?       Мое сердце снова начинает бешено колотиться, когда он медленно и послушно тянется ко мне и обнимает одной рукой за шею небрежно. Его губы попадают мне на висок, а я так сильно переживал за этот вечер, что теперь у меня нет сил отреагировать на его теплый жест. Его спина под моими ладонями такая крепкая и горячая. Я не вздрагиваю, не трясусь, мне снова становится так тепло и защищенно. И уходить не хочется, но увы.       – Возьми это. Промокнешь в своей кофточке.       Он почти шепчет, отпрянув от меня, и тянется на заднее сидение за своей кожанкой. Я едва было хочу отказаться – чего уж там, идти несколько метров, но запах его одеколона уже во мне. Уже пульсирует в висках. Уже вызывает новую дрожь. И эта кожанка кажется мне единственной вещью на свете, которая может отогреть.       Спасибо тебе, Акира.       Теперь – точно все.       Медленно и нехотя поднимаюсь на свой этаж. Не попадаю ключом в замок. И не стараюсь особо. Меня даже не торопит то, что дома меня ждет мой ласковый пес. Совсем один, он, наверное, жалобно скулит и не понимает, почему я оставил его так надолго. Я иду домой, чтобы скулить вместе с ним, потому что меня тоже, по сути, оставили.       Я слышу приглушенный дождем запах Акиры на своих плечах, когда снимаю его кожанку. Она вся мокрая и холодная, нет даже малейшего намека на то, что она хранит его тепло – вещь давно остыла в машине. Но она пахнет им. Не могу удержаться и прижимаю ее к лицу внутренней стороной – там, где его запах ярче всего – и не могу надышаться. Вид перед глазами в очередной раз размывается от предательской влаги. Сегодня я больше не хочу себя как-то сдерживать. И плевать, что это нелепо. И плевать, что мужчина должен быть сдержан. Плевать.       Мягкие тапки прячут звук моих шагов, и я в который раз ищу себе пятый угол, чтобы скрыться от всего, что я сам на себя нагнал. Подхожу к окну, и взгляд цепляется за наше парковочное место, освещенное светом тусклых фонарей. Сколько прошло времени? Я не знаю. Может быть, это я от отчаяния начинаю придумывать себе что-то, но машина Акиры до сих пор стоит. И в тот момент, когда точно убеждаюсь в этом, загораются фары, и автомобиль трогается с места, скрываясь за поворотами.       Я так сожалею, Акира. Я так завидую тому, что ты смог вырваться из нашего болота отчаяния и боли. Прости, что я пытаюсь пихнуть тебя обратно.       – Я забыл в куртке права и бумажник.       Акира появляется на моем пороге минут через двадцать, наверное, я бы точно не сказал. Видит мои раскрасневшиеся глаза, нос. Но тактично не отпускает комментариев, не пытается успокоить. Ничего. Будто все так и должно быть. Так и должно быть.       Молча протягиваю ему его куртку. Действительно, это ведь единственное, что могло заставить его вернуться.       Он уже тянется к ручке входной двери, а я так и не нахожу в себе сил отпустить его вещь. Просто разжать пальцы и дать уйти. В который раз за этот вечер дрожь пронизывает изнутри.       Нет сил.       – Акира… – говорю тихо, опустив голову. Он замирает и смотрит на меня. – Останься со мной, пожалуйста.       Тишина душит, и к горлу подступает новый ком.       – Ты мне так нужен, – голос пропадает, и я перехожу на шепот. На моих щеках снова влажно. А мне уже нет до этого дела, как и до того, что я в который раз показываю ему свою такую очевидную слабость и беспомощность.       Не знаю, был ли я готов к тому, что он все-таки ушел бы, но это теперь не важно.       Этой ночью мы больше не разговариваем. Не пристаем друг к другу, хотя я, как никто другой, нуждаюсь в его тепле. Мы даже не целуемся. Просто обнимаем друг друга, лежа вдвоем на старой угловой софе, как и тогда, четыре года назад, когда мы были счастливы.       Я прижимаюсь к нему и касаюсь губами его ключиц, пока он ласково и успокаивающе гладит меня по волосам. Вскоре движение его рук прекращается, и я слышу тихое сопение над своей макушкой. А я боюсь закрыть глаза; боюсь, что все это неправда, что я просто-напросто схожу с ума. До самого рассвета не могу заснуть, наслаждаясь объятьями Акиры сполна. Будто бы взимаю с него долг за все эти четыре года игнорирования. И я даже не замечаю, когда мое сознание проваливается в бездну.       Я просыпаюсь от негромкого хлопка моей закрывающийся двери. Акиры рядом, конечно же, нет. На секунду я задумываюсь: а насколько мне было бы больнее сейчас, будь у меня силы давать хоть какую реакцию? Я устал мертвецки. Я даже готов убедить себя в том, что то, что было этой ночью – просто неприятный сон, дабы уберечь себя от липкой затяжной депрессии. Но – не сейчас. Я оставляю эту идею и снова прикрываю глаза, даже не сменив позы.       А потом? А потом я снова прихожу в себя, когда слышу странный шорох в прихожей.       – Корон, мать твою, остановись! – гневный шепот и едва звонкий цокот маленьких лапок по паркету до самой кухни. – Корон, не будь кретином, пойдем мыть лапы!       Я даже не открываю глаза. Такое умиротворение меня накрывало в последний раз тогда, года четыре назад, с ним.       Это Акира вернулся. И в одночасье в моей голове появляется крепкая вера в то, что теперь он вернулся, чтобы остаться навсегда.