Покер со смертью

Сергей Писарев. Гостиница «Белая гвардия», коридор. Четверг, 05:24. Утро наступило. Ногой в дерьмо. Не думал, что бывает так паршиво, но практика показывает – бывает, бывает и хуже. Полночи опять слушал стоны рыжих. Виагра на них уже состояние сколотила, не иначе. А голос-то у пигалицы поставлен… Оперная, что ли? У него похуже, диапазон – с октаву, не больше, да и разнообразия нет, всех этих вариаций, знаете ли… Утро началось ровно без четверти четыре. Почти как в той гребаной поговорке – в четверг, четвертого числа, в четыре с четвертью часа… Хан зашел смениться, уже традиционно поработал тормозом для двух профессиональных остолопов, затеявших свой лямур ни хера не вовремя. По правде, о том, что у них там либе-либе, в курсе все, кроме них самих. Кажись, дошло даже до периодически дырявого в этих вопросах ведра Блокнота. И Мишка намерен что-то предпринимать. Сразу, как только выспится. Хан зашел. Но этот породистый кобель московской сторожевой забыл сообщить, что время дежурства он скоротал весело – в компании бабы. Как оказалось потом, они знакомы с детства, чего-то там о горшках и записочках на фантиках. Да и дежурству их милая беседа мешала мало, скорее, не хило прикрывала Ханчика. Дикий вопль этой самой немецкой фроляны, как потом оказалось, с русскими корнями и не менее русскими причитаниями в запасе, огласил весь наш этаж – все с конференции, настоящие и не очень, были поселены рядом. Никогда не думал, что настолько буду этому благодарен. Двери в номер Мари мы вынесли все и сразу, кажется, Анна тоже ломанулась вместе с нами. Как не пришибли ее ненароком – не знаю, Романов и отца бы родного снес вместе с его любимым полуторатонным креслом то ли из Версаля, то ли из Зимнего. Машка закричала еще раз – точнее, она, видимо, уже визжала долго, срываясь на ультразвук, но в полете к ее номеру мы этого не слышали. Звук раздавался из ванной комнаты, мы галопом, держа наизготовку кто Стечкина, кто Макаров (о, психологинька с пистолей?! повезло командиру!) ворвались в ванную. От нашего вида Машунька заорала еще громче, так, что у меня барабанные перепонки матернулись, и грохнулась в обморок, прямо в руки Хану. Эпик фейл! Врагов за занавеской ванны и в унитазе не обнаружилось. Зато в раковине… Явно подаренные неожиданно романтичным химиком-биологом розы лежали там, под струей воды. Как потом пояснили сеньориты нам, очешуевшим от такого обращения с веником, так делают, чтобы освежить цветы. Однако вместо того, чтобы расправить ярко-алые лепестки, семь отборных роз под напором воды почернели, скрючились, как Баба-Яга четыреста тридцати семи лет от роду, достающая лифчик из-под кровати Горыныча. На глазах цветы покрывались струпами и рассыпались. Командир, сволочь такая, со свойственным ему сумасбродством потянулся рукой к розам, за что тут же получил по лапе от Хана, уже скинувшего свою зазнобу на руки Блокноту. Пока они с Анной уволакивали ее в гостиную, в номер сунулись соседи. - Ээээ, мужики… - начали два заспанных рыла, но в этот момент волокомая на заднем плане открыла глаза. Обвела нехилыми глазками всех нас, застопорилась на Сане, ничего не поняла, кроме того, что она среди своих. - Все в порядке, - улыбнулась она соседям. – Я просто испугалась… Сильно… - Крыса! – подтвердила Анна, придерживая ноги Мари, - Кинулась, представляете? Блокнот поудобнее перехватил верхнюю часть тела девушки. - Вообще страх потеряли! Куда СЭС смотрит? – подтвердил он и поволок Машку дальше. Мы рванули перекрывать водопровод. Но если отравленная вода дошла до крана одного номера, значит, она уже в системе. Хан обработал розы, чтобы они уже никому не навредили, и с кислой кожей, чем-то напоминающей противопехотную мину, сообщил, что зараза переносится через физический контакт. Потряс!! Быстро переоделись в водопроводчиков, объявили по радио гостиницы аварийную, приказали не открывать воду. Пока трындели – надели противохимические костюмы, все равно в них нас никто не узнает. И пошла работа. Хан зелье свое колдовское варит, мы в каждый номер входим, воду спускаем, раковину зельем полоскаем. И где-то в этом номере – преступник… и где-то нас запросто ждет пуля. Администрация забегала, нам помогают, делая вид, что не мешают. - Ребята, вы слышите меня? – раздается в ушах Анин голос. Волнуется, воздух глотает. - Слышим, - командир, кто ж еще! - Он в 217-м номере, – спешит, задыхаясь, девочка, - это он, это тот самый, с фотографии! Ну, где борода отклеилась! Не знаю, как она это вычислила, но Один здесь… Хотя чему я удивляюсь? Эта изобретательная су*а еще ни разу не повторилась. Конечно, в 217-м оказалось пусто. Только на кране осталась намотанная таблетка, вроде как для цветов Катька берет… Вот оно, зло… Не успел следы замести. Хотя нет – успел. На таблетке уже нет ничего подозрительного. Мало ли, намотал бинт посетитель, когда увидел странную воду из-под крана. Но мы-то о уже точно знаем. Ушел он явно сразу после тревоги – понял, что вычислим. Но мы и так вычислим. На все про все у нас уходит несколько часов. В отеле паника. Но мы смогли. Мы сумели! Кроме роз никто не пострадал. А Одина мы еще найдем. Чует моя задница, что встреча не за горами. Наводка Анны оказалась простой до идиотизма. Когда рисовали бороды и усы всем, кому ни попадя, одну рожу внимательно и не разглядели. И только психологинька узнала то самое фото, которым ставила нас на место - Одина с наклеенной бородой… И вот собираемся посреди номера. Уставшие. Измотанные. Выигравшие бой и пока не выигравшие войну. Но сражение мы выиграли знатное! 217-го передали в ФСБ – мы его поймать уже просто не в состоянии, они тоже, но пусть хоть поработают. У нас всех в глазах читается только одно слово, заслонившее собой целый свет. Слово, за которое мы продадим родных, близких, у кого они еще остались, Родину и вообще все. Это страшное слово – «СПАТЬ», потому что мы почти что по стеночке сползаем. Засыпаем прямо там, где упали. Вдоль и поперек, на полу, на кровати, рядочком и в обнимку, кому как придется. И даже если нас взорвут к чертовой матери, мне наплевать. Судьба сдала карты, и на этот раз у нас стрит, а Смерть сказала свое первое за полгода «пас».