Антибиотики, которые не помогают

Луи встречает Гарри на сайте, где молодые начинающие писатели публикуют свои работы; некоторые делают это без особой цели, другие же ради того, чтобы позже выйти в свет, и Луи очень хотелось бы относить себя ко второй категории, если только исключить ту чертовщину, которую он выкладывает раз в несколько недель или дней, но это и неважно. Речь тут совсем не об этом. Луи встречает Гарри, пролистывая бесцельно чьи-то профили и публикации, вчитываясь в некоторые строки, но не удосуживаясь даже поставить отметку «нравится», пока он не находит стихотворение Гарри, которое выжимает воздух из его груди одним сильным рывком. То, о чём Гарри пишет — это… больно. Гарри очевидно влюблён или был влюблён, это ведь даже не имеет значения. Просто его метафоры — это как разряд в тысячу вольт, если не больше. Просто такие фразы как «неужели они дорожи, чем я и мой верный взгляд?» заставляют Луи задержать дыхание, потому что он представляет теперь, каково это — верный взгляд его изумрудных глаз, обращённый к тебе; потому что он представляет, что Гарри смотрит так на него, а не на Зейна, но можно о нём немного попозже? Дело в том, что после одного стихотворения Луи стал читать другие. С самого начала. Гарри больше чем просто вероятно очень заботливый, а ещё он боится смерти других важных ему людей, или просто тех, в кого он влюблён, или вообще всех, потому что строчки его написаны чернилами, но выглядят так, будто выцарапаны слезами; просто Гарри предельно ясно просил у Господа этого парня, блять, пощадить, хотя он ведь даже не верит в Бога — это бессмысленно, глупо и пыльно, и Луи знает, знает это так чётко, однако в очередном стихе Стайлс бессовестно молится, а Луи пытается угадать, ради кого. И это у Луи, конечно же, проваливается с треском, как и всё, что связанно с Гарри. Стайлс очевидно разбит, потому что его строчки-лезвия пропитаны горечью и тоской, болью и привязанностью. Потому что он часто упоминал шрамы на своих запястьях, и, боже, Луи действительно так сильно надеялся в самом начале, что это не больше, чем очередная метафора, пока не увидел их собственными глазами, пока не прикоснулся, пока не понял, что Гарри реален. Потому что Стайлс писал о том, что обещает жить, а Луи по ту сторону экрана нервно смеялся, заламывая пальцы, пытаясь не принимать это близко к сердцу, пока мог. Пока однажды вечером в один из дней холодного ноября он не решился написать Гарри, чьего имени на тот момент он даже не знал. Гарри, который однажды в ответ на отзыв Луи спросил его, почему тот читает работы Стайлса. И спустя несколько сотен лет Луи нашёл слова. Луи писал о том, что видит в этих строках себя, а ещё (совсем немного) принимает непонятную для него боль, давится ей же, но всё равно держит её крепко, сжимая словно в тисках, чтобы не ускользнула, чтобы не казалась лёгким дуновением ветра, — Луи писал о том, что разрывается ради парня, которого он совсем не знал, но Гарри ответил. Он не испугался. Не убежал. Он сказал, что Луи чудесный и волшебный, невероятный и, кажется, тоже грустный немного, но это совсем не плохо, и Томлинсон поверил ему. Он сказал, что уже влюбился в его запятые, пробелы и дыхание, и Томлинсон поверил ему. Он сказал, что хочет до одури говорить с ним, узнавать его, понимать его, и Томлинсон, блять, поверил ему. А почему Луи не должен был? Дело в том, что Гарри писал о разных парнях, к которым чувствовал так много всего и сразу, которые захлёстывали его разум настолько сильно, что руки тянулись писать, которые никогда не любили его в ответ, — но это ничего, потому что Гарри всегда был в порядке. И Луи верил ему, и Луи упивался его рассказами о жизни, насыщенности которой не было конца. Дело в том, что Гарри — это «синее пламя, блеск фонарей и шепот тихий в душе», и Луи так сильно хотел узнать, каково это — когда синий огонь хочет тебя согреть, но Луи сейчас разрывается, в очередной раз переводя взгляд на потолок, потому что стихотворения Гарри — это чистой воды мазохизм, это яд, это скорбь, это утрата; это то, что Луи всеми остатками своей чёртовой души ненавидит, потому что Гарри Стайлс в жизни — дрянь ещё та. Потому что Гарри на самом деле — это обещания, которые он никогда не выполняет, встречи, которые не состоятся, долгий ответ на сообщения и пропущенные звонки. Гарри на самом деле — это длительные телефонные разговоры, когда он разбит, или пьян, или всё сразу, а после — создание иллюзии о том, что ночь была не больше, чем сном, что все эти разговоры — обсуждение какого-то сериала, или фильма, или это просто написание книги, и пусть даже вслух, и пусть он всего лишь пытался сделать вид, будто ничего не было, но суть-то заключается в том, что Луи всё помнил. А почему должен был, блять, забывать? Потому что Гарри — это сборник, посвящённый Луи, который, блять, был вообще не о нём с самого начала. Потому что зелёный плед, красноволосый мальчик и инстаграм с фотографиями из Парижа никогда не принадлежали Луи. Потому что Гарри писал, как скучает, потому что Луи ушёл, но Луи не уходил, и тоска, так цепко сжимающая его шею, была совершенно точно не из-за него. Потому что Луи питался иллюзиями, пока Гарри скучал по кому-то ещё и продолжал писать, продолжал врать Томлинсону, вплетая его в посвящение, упоминая его в мелочах, говоря об этом по телефону, а Луи верил. Почему он не должен был?.. Ведь Гарри Стайлс на самом деле — первая осознанная влюблённость Луи Томлинсона, и он ненавидит его за это. Ненавидит за то, что Гарри мудак. Потому что когда нужно было, он исцелялся воспоминаниями о ком-то другом и забивал в Луи гвозди, покрывая его тело метр за метром новыми шрамами. А потом, когда он резко взял и отпустил все свои воспоминания, Гарри переключился на другого парня, которого встретил случайно. У которого тоже были шрамы. Который тоже курил. Который грел его в подъезде поздно вечером в один из дней холодного января. Который просто ворвался, как вихрь, разрушил всё, что Луи тут так долго выстраивал. И в конце концов Томлинсон просто ушёл. Ему было больно. Страшно. Ведь Луи никогда не нравились парни, так? Но любовь к Гарри была ощутимой, а ещё он принял её, нисколько не колеблясь, всё это просто было так сильно для него нехарактерно. Он ушёл, пожелав им чёртового счастья, и постарался жить без Стайлса. Только вот Луи постоянно писал ему письма, выкладывал на свой профиль, даже и не надеясь, что тот читает, не ожидания его реакцию; ему только лишь нужно было освободиться, поговорить об этом способом, который у него достаточно хорошо получался. А Гарри заметил. Гарри написал письмо в ответ. Он говорил: «я не знаю, что мне нужно выпить, чтобы ты просто напросто мне не снился», «я, блять, просто хочу жить, влюбляться, пить белое вино и читать хорошие книги. но знаешь что? я хочу делать это с тобой. я хочу слушать твой голос», и Луи не понимал. А потом они вернулись друг к другу, потому что всё это было одним большим помешательством, и Луи пытался жить с чувствами к Гарри, которые тот не хотел принимать, но всё было хорошо, ему даже не на что было жаловаться, ха. И тогда они наконец-то встретились. Гарри выше. Гарри красивее, чем на фотографиях. Гарри курит три сигареты почти каждый час. Гарри смеётся и ласково зажмуривает глаза. Гарри смотрит только на него, когда что-нибудь говорит. И шрамы у Гарри абсолютно точно настоящие, крупные и роковые. Но Луи влюблён, Луи готов был бороться. Потому что Гарри писал: «эти стены полны историй. господи, уходи, не снись мне ночами больше. глаз твоих глубину я не вытерплю», и Луи хотелось знать, о ком это. Хотелось быть ещё ближе, чем он был. Хотелось держать его за руку, прогоняя призраки прошлого прочь. Гарри писал: «не смотри в потолок, не смотри и в мои глаза», но Луи хотел смотреть в его глаза не только на фотографиях, а Стайлс был всё время занят — учёба, работа, родители, друзья, алкоголь, сигареты и грусть. Его не хватало на Луи, а у Луи — терпения, но они были вместе хоть в каком-нибудь смысле, и этого было достаточно. Этого было достаточно, если бы только Гарри не звонил ему часто пьяный, не говорил бесконечно, чётко, хрипло и громко: «я так сильно люблю тебя, так сильно, ты хотя бы понимаешь? и я так бесконечно благодарен тебе за то, что ты рядом, несмотря на всё дерьмо, несмотря на то, что я — очевидно больше, чем дерьмо. я люблю тебя, луи, невероятно люблю тебя», не обещал (в очередной раз) вечерний просмотр фильмов, или прогулку по его любимому парку, или разделенная на двоих бутылка вина, или ночевки в одной кровати в обнимку, а на утро — уютный завтрак и уверенность в завтрашнем дне. Если бы Гарри не был бы просто таким, то Луи бы смог. Ведь он уже двигался дальше. Он уже наблюдал за другими парнями, рассматривая их в качестве партнёров. Он уже флиртовал и получал флирт в ответ. А потом наступил его день рождения. День, о котором Гарри и не вспоминал. День, когда Луи давился таблетками и алкоголем, потому что ненавидел этот якобы праздник, ненавидел подарки, ненавидел все пожелания, веру в него, потому что постоянно всё это падало, как чёртовы башни в одном из стихов Гарри. Потому что он до сих пор был влюблён в того, кому не был нужен, потому что Луи всегда был разбит, а руки его с самого детства покалывало от холода, ведь сердце его состояло из одного только льда. И после был ещё один важный день, и ещё, и бесконечное количество после, но Гарри не было рядом, и Луи снова устал. Потому что он хотел дышать воздухом, а в итоге давился перегаром. Потому что Гарри обещал, но пропадал быстрее, чем заканчивал предложения, и Томлинсон снова ушёл, пообещав себе, что не вернётся. И он ведь справлялся, а затем наступил ноябрь. Ноябрь, когда Луи встретил Гарри. Когда тот его очевидно просто спас. Гарри, который постоянно снился ему, и голос которого он слышал каждый раз, когда становилось непросто. Гарри, которому Луи решил написать лишь для того, чтобы поздравить с годовщиной. Гарри, который ответил: «я сижу весь в слезах, потому что так много жалею обо всем этом, ты понимаешь? моя жизнь рушится еще больше, но я так благодарен тебе за то, что ты написал. меня ломает то, что несмотря на все дерьмо ты, черт возьми, остаешься самым постоянным в моей жизни», а Луи всё ещё был слишком в него влюблён, чтобы вновь не остаться. И тогда, в этот чёртов третий раз, всё стало совершенно иным. Они увиделись практически сразу, и Луи не вздрогнул, когда Гарри его обнял, потому что чувства его стали гораздо менее ядовитыми. Потому что он, в конце концов, просто научился с ними жить и был в порядке. Луи не ревновал, когда услышал о Зейне. Даже если Гарри говорил, что тот ему нравится. Сильно. Даже если Зейн казался полным идиотом из-за своих тупых шуток, но Стайлс смеялся, когда читал их, хотя раньше, буквально ещё полгода назад, он бы прошёл мимо, фразу и не дослушав. Что-то изменилось (многое?), но Луи не ревновал. Он был рад, потому что чувства эти Гарри не разрушали. Потому что Луи самому нравился кое-кто, и он вроде как за него даже боролся. Пока хотел. Луи не ревновал, когда каждый разговор с Гарри так или иначе сводился к Зейну: Стайлс на него либо кричал, либо критиковал его чувство юмора, либо часами растягивал каждый слог, чтобы описать его волосы, либо говорил, что краснеет, когда они сталкиваются глазами, но, хах, на минуточку, Гарри Стайлс никогда не краснеет. Но всё бывает впервые, не так ли? И Луи был в порядке, он очевидно совсем не ревновал. Ему было просто незачем, ведь Гарри был по ту сторону телефона, сидя на подоконнике, допивая очередную порцию пива. Гарри, рассказывающий о свечах и их ароматах, Гарри, отвечающий на флирт, Гарри, шепчущий «я так скучал по тебе, луи, я так скучал, боже». Гарри, обещающий, что они посидят в горячей ванне с пеной и солью, потому что, хоть его тело и неидеально для него, это ведь Луи, Луи, которому Гарри с лёгкостью доверил бы свою жизнь. Гарри, искренний смех которого заставлял Луи лишь улыбаться, а не таять, и это было так здорово, так чудесно и ласково, так знакомо и в то же время ново, так, блять, хорошо, хорошо, хорошо, из-за чего Луи ему снова, в очередной раз, опять поверил. А потом всё резко прекратилось. Гарри пропал, но Луи почти и не заметил этого: тот мелькал в его новостной ленте, не выказывал никаких признаков для беспокойства. Гарри пропал, но Луи знал, что между ними всё в порядке, потому что это было по-настоящему хотя бы на этот раз. Однако совсем скоро тот снова был тут в виде телефонного звонка поздно вечером, когда Луи был совершенно разбит и опустошён, не в состоянии даже встать с чёртовой кровати, и голос его хрипел, а Гарри звонил, Гарри кричал и был радостным, потому что они с Зейном Маликом наконец-то стали встречаться. Луи не ревновал. Он просто совсем нихуя не понял. Зейн чёртов Малик ведь натурал? — Да, да, я знаю, Лу, знаю, но послушай: он сказал, что я ему нравлюсь, понимаешь? Он сказал, что готов попробовать. Он сказал, что у нас получится, послушай, и я… Луи не ревновал. Он просто не доверял Зейну блядскому Малику, потому что тот очевидно был полным придурком, который трепал Стайлсу нервы больше, чем кто-либо за всю жизнь, но… ладно. Луи был счастлив за Гарри, потому что голос звучал его ярко, словно синее пламя, которое с самого начала оставляло на Луи лишь только ожоги, а прямо сейчас пыталось согреть и его тоже. Всё это длилось не больше месяца — потом Зейн сказал, что ошибся. Что это не его стихия вовсе. Что он был бы рад остаться друзьями, если Гарри не против. Что он извиняется. Что ему, блять, так катастрофически жаль, хотя нет, похуй, но ничего, Гарри просто… просто остался с ним и позвонил Луи. Луи, который не понимал. — Зачем ты остаёшься с ним после всего? Ты же знаешь, что заслуживаешь лучшего, Хаз. — Но послушай, Лу, ведь Зейн такой, он, знаешь, блять, Лу, он… Луи не слушал. Это было глупо, и ему хотелось дать Гарри по лицу, потому что тот вёл себя как идиот. Но он не мог. Гарри лежал целыми днями дома, смотрел Netflix, ни с кем не разговаривал и много курил. Это напомнило Луи о ранних временах их знакомства, когда Гарри ещё видел спасение в строках, когда Гарри ещё писал. Теперь же он был другим человеком, который давно не резал свои чёртовы руки и не посвящал людям стихи. А Луи его, кажется, больше уже не любил, просто думать об этом совсем не хотелось. Осень заканчивалась, и Гарри приходил в норму. Зейн мелькал в его жизни слишком часто, чем Томлинсону хотелось, но Стайлс держал ситуацию под контролем, и Луи дышал размеренно. Луи просто ходил на занятия, чувствовал приближающиеся изменения и верил, что они будут хорошими. Пока не наступил очередной его день рождения, о котором на этот раз Гарри помнил. Который пообещал провести с ним. Который должен был быть абсолютно другим, ведь Гарри стал совершенно иным человеком, не так ли? Но дело всё в том, что ничего не изменилось. Гарри снова проебался. Он отделался сообщением и пьяным звонком с очередным признанием в любви, пока Луи по ту сторону плакал, стараясь не всхлипывать, пока оттирал ненужные слёзы пальцами, замерзая в толстом свитере и шерстяных носках, сидя на полу у себя в комнате, наблюдая за медленно падающим снегом. Луи плакал, понимая, что эти отношения действуют на него разрушительно, и пора бы от них уже, наконец, избавиться. И посмотрите, где они сейчас? Гарри всё ещё с Зейном. Его инстаграм — это бесконечные истории их объятий, сигарет в постели, засосов на шее (хотя они вроде бы не встречаются?), собаки Зейна и просто самого Зейна. Зейна, который теперь подписан на Луи, и истории которого точно такие же, как у Гарри, и Луи просто не понимает. Луи нужно уехать. Луи нужно подумать. Что он и делает, честно признаться. Томлинсон уезжает, надеясь на то, что станет гораздо лучше. Что он сможет принять верное решение и послать Гарри к чёрту, потому что он ведь уже не один, он в порядке, он не тот грёбаный грустный писатель-поэт, которым был раньше. Потому что Зейн — его никогда не проходящая ангина, а Луи — антибиотики, которые не помогают. Зейн — это красота в каждом кадре, в мелодии голоса, в пальцах, которыми тот так чувственно вечно перебирает его роскошные кудри; кудри, которые Луи тоже как бы любил. Томлинсон уезжает, но ему нужно вернуться и найти правильное решение. Принять его. Отпустить. Забыть. Удалиться. Выбросить эти давно заученные наизусть стихотворения из головы, потому что даже Гарри уже наплевать. Нужно, и поэтому он нажимает «отписаться». Нужно, потому что Луи его давно уж не любит. Потому что всё это — прямая дорога к разрушению, которого Томлинсону хватает и так сполна. Потому что это должно было закончиться ещё в первый раз, но они оба не были бы обычными людьми, если бы не повторяли своих ошибок. Нужно, потому что Луи устал, но он готов двигаться дальше.

— вы уверены, что хотите убрать автора из списка избранных? — да.